Первый тайный иосифлянский епископ — Владыка Максим (в миру Михаил Александрович Жижиленко) родился 2 марта 1885 г. Родители его жили в то время в губернском городе Калише (ныне Польша), где отец в течение 25 лет служил прокурором Калишского окружного суда и пользовался большим уважением среди населения. Семья была большая (9 человек детей), патриархальная, дружная, все выросли и учились в Калише. Мать воспитывала детей в религиозном духе, внушая им любовь к Богу, Церкви и людям. Сестра Лидия (она была на семь лет старше) готовила Михаила для поступления в гимназию. В девятилетнем возрасте он поступил в первый класс Калишской гимназии, где проучился семь лет, проявив большие способности. После смерти родителей (в 1905 и 1906 гг.) мальчик переселился к брату в Петербург и там окончил восьмой класс.
После окончания гимназии Михаил в 1907 г. поступил в Московский университет на медицинский факультет. Родных это удивило, так как отец и три брата были юристами. В начале 1910 г., будучи студентом, Михаил Александрович женился на курсистке, но прожил с женой только полгода. Уехав к своим родителям в г.Ейск, она умерла там вследствие невозможности перенести первую беременность. Супруги ни под каким видом не захотели искусственно прервать эту беременность, хотя оба знали, что беременной грозит смерть. Покойную жену Владыка называл «праведницей». В то время он также сильно болел (подвергся операции аппендицита) и был так плох, что ему боялись сообщить о смерти жены. Велико было горе и отчаяние Михаила Александровича по поводу этой потери.
По рассказу сестры, как раз в это время М.А.Жижиленко приснился сон, который повлиял на всю его дальнейшую жизнь. Он увидел во сне покойную мать, которая сказала, чтобы сын помолился святому Пантелеймону Целителю (она очень почитала этого святого при жизни). На другой же день Михаил пошел в часовню вмч.Пантелеймона в Москве, купил там образочек святого и с тех пор не расставался с ним. Молитвы св.Пантелеймону Целителю помогли ему. Он стал религиозным, необыкновенно добрым, отзывчивым к чужому горю.
После окончания в 1911 г. университета Михаил Александрович некоторое время работал врачом-психиатром в Сокольниках, а в 1912-1914 гг. — врачом Министерства путей сообщения в г.Благовещенске. Следует упомянуть, что он имел большие музыкальные способности, прекрасно играл на рояле и сам создавал композиции. Во время Первой мировой войны в 1914 г. доктор М.А.Жижиленко поступил врачом в Кубанский пластунский батальон и был на Юго-Западном фронте в Галиции. Здесь едва не умер от тифа, заразившись от тифозных больных — пленных австрийцев.
Военным врачом 76-го Кубанского полка М.А.Жижиленко оставался до января 1918 г. Затем он короткое время работал профессором психиатрии одного из провинциальных университетов, а в 1918 г. — апреле 1919 г. — помощником главного врача в Батруйском госпитале Москвы. В мае 1919 г. Михаил Александрович был мобилизован в Красную армию и назначен главным врачом полевого госпиталя РККА в г.Козлове Тамбовской губернии, в августе того же года этот госпиталь со всем персоналом неделю находился в плену у захвативших Козлов во время рейдов по советским тылам казаков белогвардейского генерала Мамонтова. В 1920-1921 гг. М.А.Жижиленко служил главным врачом Нижегородского военного лазарета, затем после демобилизации и возвращения в Москву — врачом в Наркомате путей сообщения. 1 января 1922 г. Михаил Александрович был принят на должность главного врача Таганской тюремной больницы и занимал ее около семи лет до конца 1928 г.
В 1921 г. проживавшая тогда в Белграде его сестра М.А.Жижиленко получила единственное и последнее письмо от брата. В этом письме, которое начиналось крестиком, он писал, что мы все виновны в постигших нас за грехи несчастьях, что надо молиться Господу и просить прощения и помощи. В дальнейшем приходили лишь письма от общих знакомых, которые в иносказательной форме сообщали о судьбе Михаила Александровича. Врача тюремной больницы, которого благодарные заключенные прозвали ангелом-хранителем, знали все узники ужасной Таганской тюрьмы, переполненной сверх всякой меры преимущественно уголовными, но также в значительной части и политическими. На своем трудном посту он был не только врачом, но и великим сердцеведом, утешителем и отцом. Перед ним не раз исповедовались самые закоренелые рецидивисты-преступники, находя не только утешение, но часто и возвращение к честной жизни. Многие в Москве знали, что главный врач тюремной больницы спал на голых досках, питался тюремной пищей и все свое жалование раздавал заключенным.
Будучи глубоко религиозным человеком, Владыка в начале 1920-х гг. познакомился со Святейшим Патриархом Тихоном, которого глубоко чтил. Патриарх любил М.А.Жижиленко и часто пользовался его советами. Их отношения со временем приняли характер близкой дружбы. По словам Владыки Максима, Первосвятитель доверял ему самые потаенные мысли и чувства. Так, например, в одной из бесед Святейший Патриарх Тихон высказал Михаилу Александровичу свои мучительные сомнения в целесообразности дальнейших уступок советской власти. Делая эти уступки, он все более и более с ужасом убеждался, что предел «политическим» требованиям власти лежит за пределами верности Христу и Церкви. Незадолго до своей кончины Патриарх высказал мысль о том, что, по-видимому, единственной возможностью для Русской Православной Церкви сохранить свою верность Христу будет в ближайшем будущем уход в катакомбы. Поэтому Патриарх Тихон благословил М.А.Жижиленко принять тайное монашество, а затем, в случае, если в ближайшем будущем высшая церковная иерархия изменит Христу и уступит советской власти духовную свободу Церкви, — стать епископом. Михаил Александрович выполнил волю покойного Первосвятителя и через три года после его смерти принял тайное монашество с именем Максим.
Это событие произвело сильнейшее впечатление на старшего брата Владыки, известного русского ученого, профессора уголовного права Петроградского университета, Александра Александровича Жижиленко, который в июне-июле 1922 г. выступал защитником на процессе священномученика митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина. По словам Владыки Максима, его брат не был религиозным человеком и заявил в начале своей речи, что выступает, будучи атеистом, исключительно как представитель права и защитник правды. Однако, узнав о тайном постриге младшего брата, Александр Александрович пришел к нему на квартиру и взял у него благословение. По словам вдовы профессора А.А.Жижиленко, скончавшегося вскоре после пострига брата, умирающий повторял в бреду: «Они говорят, что Бога нет, но ведь Он есть».
Сама Любовь Ивановна Жижиленко была глубоко верующим человеком. Она родилась в 1867 г. в Витебске в дворянской семье, окончила Высшие женские курсы, была педагогом по специальности и в 1906-1917 гг. — активным членом кадетской партии (с 1908 г. даже являлась председателем отделения этой партии в Коломенском районе Петербурга). В начале 1920-х гг. Любовь Ивановна училась в Петроградском Богословском институте до его закрытия (в 1923 г.) и с этого времени состояла в знаменитом религиозно-философском кружке «Воскресенье». В марте 1929 г. она была арестована по делу «Воскресенья» и 22 июля того же года приговорена условно к заключению в концлагерь. На допросе Любовь Ивановна в числе родственников упоминала Владыку Максима. В дальнейшем Л.И.Жижиленко входила в тайную общину монахини Анастасии (Платоновой), была арестована 22 декабря 1933 г. по делу «евлогиевцев» и осуждена 25 февраля 1934 г.
М.А.Жижиленко пользовался известностью в Москве как «таганский старец», и с его именем было связано много легенд. «Передавали, между прочим, что сам Патриарх Тихон якобы указал на него как на будущего Патриарха Православной Церкви в освобожденной России. Слух этот имеет основание лишь в том, что он пользовался горячей любовью первого Местоблюстителя Патриаршего престола, который лично хорошо его знал и, по всей вероятности, высказывал где-нибудь свое мнение о епископе Максиме, как достойнейшем кандидате на Патриарший престол».
Некоторые легенды и версии даже перешли в современные научные издания. Так, в капитальном труде «Акты Святейшего Патриарха Тихона» указано, что М.А.Жижиленко в начале 1920-х гг. тайно принял священство, затем был сослан на три года на север, но по благословению Патриарха Тихона при его жизни принял тайное монашество, уже в 1924 г. был хиротонисан во епископа Овручского и даже в 1924-1925 гг. временно управлял Житомирской епархией. Все эти утверждения опровергаются архивными документами. Из архивно-следственного дела Владыки Максима видно, что в первый раз он был арестован в 1929 г., в 1922-1928 гг. проживал в Москве и никакого отношения к Житомирской епархии никогда не имел.
После смерти Патриарха Тихона Михаил Александрович неоднократно ездил к знаменитому старцу иеросхимонаху Зосимовой Пустыни Алексию (в миру Федору Александровичу Соловьеву), скончавшемуся 2 октября 1928 г., который занял непримиримую позицию в отношении политики митрополита Сергия (Страгородского). Духовным же отцом М.А.Жижиленко был известный деятель русского религиозного возрождения начала XX века, популярный церковный проповедник и писатель протоиерей Валентин Свенцицкий, с 1926 г. служивший настоятелем церкви «Никола Большой Крест» на Ильинке.
Именно о.Валентин первоначально возглавил иосифлянские приходы Москвы и 12 января 1928 г. отправил Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию резкое письмо о разрыве общения с ним:
Сознавая всю ответственность перед Господом за свою душу и за спасение душ вверенной мне паствы, с благословения Димитрия (Любимова), епископа Гдовского, я порываю каноническое и молитвенное общение с Вами и с организовавшимся при Вас совещанием епископов, незаконно присвоившим себе наименование «Патриаршего Синода», а также со всеми, находящимися с Вами в каноническом общении... И «Живая Церковь», захватившая власть Патриарха, и григорианство, захватившее власть Местоблюстителя, и Вы, злоупотребивший его доверием, — вы все делаете одно общее, антицерковное обновленческое дело, причем Вы являетесь создателем самой опасной его формы, так как, отказываясь от церковной свободы, в то же время сохраняете фикцию каноничности и Православия. Это более чем нарушение отдельных канонов! Я не создаю нового раскола и не нарушаю единства Церкви, а ухожу и увожу свою паству из тонкой обновленческой ловушки...
Одновременно со своим духовным отцом отделился от митрополита Сергия и М.А.Жижиленко. 19 мая 1928 г. он выехал в Ленинград к епископу Димитрию (Любимову) вместе со служившим в церкви «Никола Большой Крест» иеродиаконом Никодимом (Меркуловым). На следующий день Владыка Димитрий рукоположил в кафедральном соборе Воскресения Христова о.Никодима во иеромонаха, а М.А.Жижиленко во диакона. 21 мая в том же храме епископ рукоположил о.Михаила во священника, после чего его поздравил один из руководителей и «идеологов» иосифлянского жения профессор М.А.Новоселов, с которым М.Жижиленко таким образом впервые познакомился.
Позднее на допросе в январе 1931 г. епископ Максим говорил об этом так:
После смерти моей жены в 1910 г. меня все время влекло уйти от мирской жизни в монашество, но прежнее состояние монастырской жизни меня не устраивало. Меня влекло на Афон, в Грецию, но туда мне попасть не удавалось. После пережитого мною на фронте войны, где я стремился попасть в полк, чтобы этим самым, возможно, покончить свою жизнь, но мне этого также не удалось, у меня еще больше стало желание удалиться в другой духовный мир. Работая врачом в Таганской тюрьме, я в 1927 г. был сильно болен и врачами почти что был приговорен к смерти. В марте месяце 1928 г. я решил собороваться и дал обет, что если я поправлюсь, то приму сан священника. После соборования я стал быстро поправляться и, оправившись от болезни, решил посвятиться... Поехал я посвящаться к Димитрию Гдовскому потому, что я его считал действительно православным епископом. Убеждение о том, что Димитрий Гдовский является действительно православным епископом, я получил после наших бесед с моим духовником, священником Валентином Свенцицким, который был в общении с Димитрием Гдовским и который меня убеждал в том, что митр.Сергий, являясь руководителем Православной Церкви, в своих действиях как бы заигрывает с властью, старается Церковь приспособить к земной жизни, но не небесной.
Вернувшись в Москву, о.Михаил продолжил работать врачом в больнице Таганской тюрьмы, но, по его словам, «в душе носил сан священника». Решив принять монашеский постриг, он в сентябре вновь приехал в Ленинград и высказал свое желание Владыке Димитрию, который через несколько дней тайно постриг его в мантию с именем Максим в честь преподобного Максима Исповедника. Меньше чем через месяц, в начале октября, епископ Гдовский прислал отцу Максиму письмо с предложением приехать для архиерейской хиротонии в «северную столицу». Иеромонах сразу же выехал и 12 октября 1928 г. был тайно хиротонисан во епископа в небольшой церкви св.Александра Ошевенского на северной окраине города (Пискаревке) епископами Димитрием (Любимовым) и Сергием (Дружининым).
Ко времени хиротонии Владыки Максима его духовный отец прот.Валентин Свенцицкий был уже арестован (19 мая 1928 г.) и сослан на три года в сибирский город Канск. После этого настоятельство в храме «Никола Большой Крест» принимали бывшие прихожане о.Валентина, которых рукополагал еп.Димитрий (Любимов). Служили эти священники недолго, их быстро арестовывали и ссылали. Первым из них был арестован о.Алексий Никитин, затем о.Никодим (Меркулов), о.Максим, о.Измаил Сверчков, о.Георгий Смирнов и о.Иосиф.
Первоначально свою хиротонию епископ Максим держал в тайне и лишь написал об этом в ссылку своему духовнику. В письме от 20 октября 1928 г. иеромонаху Никодиму (Меркулову) о.Валентин так описывал сложившуюся ситуацию:
Дорогой о.Никодим! Рад от всей души, что Вы остались по-прежнему в послушании, и благодарю Господа, что Он помог Вам освободиться от вражеского нападения.
Я получил письмо от е[пископа] Максима и сегодня же отвечаю ему. Его епископство — воля Божия. Не будем судить никого. Но будем блюсти благо Церкви. Имейте в виду следующее: о.Максим возведен в сан епископа, но он не епископ Московский, и без согласия московских православных церквей и не может быть назначен Московским, так как отсутствует Местоблюститель, единственно правомочный сделать это. Таким образом, сан его чтите, но ни в коем случае никаких распоряжений не исполняйте. Сегодня я пишу обо всем и епископ[у] Димитрию. Если мне не удастся достучаться до сердца еп[ископа] Максима, и он когда-либо будет домогаться кафедры Московской — я буду всемерно стоять за неприятие его нашим храмом для Москвы и надеюсь, что Воздвиженский и Грузинский храмы будут с нами единомысленны.
Имейте в виду еще, что я всем духовным чадам своим, ушедшим к е[пископу] Максиму, предложил вернуться к Вам, и Вас прошу, если у Вас кто-либо с Вашего благословения ушел к о.Максиму, сказать им, что считаете это по некоторым обстоятельствам неполезным и предлагаете им вернуться к Вам. Дорогой о.Никодим, прочтите, пожалуйста, это письмо всем членам причта, если для них епископство М[аксима] не секрет, и скажите, что по отдельным вопросам, о которых они писали, отвечу каждому в отдельности. Если епископство секрет для них — тогда не читайте.
О.Валентин ошибался, Владыка Максим не собирался принимать титул епископа Московского (который может носить только Первосвятитель Русской Православной Церкви). Его дальнейшая церковная деятельность оказалась связана с расположенным в Московской области г.Серпухов. Этот город в то время играл немаловажную роль в истории Церкви, именно здесь особенно остро проходила борьба разных церковных позиций духовенства и жизненных установок верующих. Среди мирян города еще в 1926 г. возникло острое недовольство действиями Заместителя Патриаршего Местоблюстителя в связи с переводом в г.Рыльск епископа Алексия (Готовцева). Делегации верующих дважды просили митр.Сергия (Страгородского) оставить еп.Алексия в Серпухове, но получили резкий отказ.
17/30 декабря 1927 г. часть серпуховского духовенства отправила на имя митр.Сергия резкое заявление, в составлении которого, по свидетельству протопресвитера Михаила Польского, прямое участие принимал епископ Максим, тогда еще мирянин:
Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Не находя для себя более возможным оставаться на том скользком и двусмысленном пути, на который Вы своими декларацией и распоряжениями поставили всю Православную Церковь, и повинуясь голосу совести и долгу пред Богом и верующими, мы, нижеподписавшиеся, порываем каноническое и молитвенное общение с Вами и так называемым «Патриаршим Синодом» и отказываемся признавать Вас Заместителем Местоблюстителя Патриаршего Престола на следующих основаниях:
1. Декларация Ваша от 16 июля, указ от 20 октября и все, что известно о Вашем управлении Церковью, с очевидностью говорит о том, что Вы поставили Церковь в зависимость от гражданской власти и лишили ее внутренней свободы и самостоятельности, нарушая тем и церковные каноны и идя вопреки декретам гражданской власти.
2. Таким образом, Вы являетесь не чем иным, как продолжателем так называемого «обновленческого» движения, только в более утонченном и весьма опасном виде, ибо, заявляя о незыблемости Православия и сохранении каноничности, Вы затуманиваете умы верующих и сознательно закрываете от их глаз ту пропасть, к которой неудержимо влекут Церковь все Ваши распоряжения.
3. Результат Вашей политики у нас налицо. Верующие г.Серпухова, взволнованные Вашими распоряжениями, охвачены сильнейшей тревогой и недоумением за судьбы св.Православной Церкви. Мы, их пастыри, поставленные Вами на двусмысленный путь, не только не можем внести успокоение в их сердца и умы, но вызываем с их стороны подозрение в измене делу Православия и переходе в лагерь «обновленчества».
Все это повелительно заставляет нас дерзновенно возвысить свой голос и прекратить теперь уже преступное с нашей стороны замалчивание Ваших ошибок и неправильных действий и, с благословения Димитрия, епископа Гдовского, отмежеваться от Вас и окружающих Вас лиц. Уходя от Вас, мы не отходим от законного Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Петра и отдаем себя на суд будущего собора. Да не поставит нам тогда в вину этот желанный собор, единый наш правомочный судья, нашего дерзновения. Пусть он судит нас не как презрителей священных канонов святоотеческих, а только лишь как боязливых за их нарушение.
По инициативе настоятеля главного храма Серпухова — собора Пресв.Троицы — протоиерея Александра Кремышенского 2 января 1928 г. было созвано общегородское собрание духовенства, на котором он призвал порвать все отношения с митр.Сергием. Сразу же после собрания о.Александр поехал в Москву к профессору М.А.Новоселову, а затем в Ленинград к еп.Димитрию, который назначил его Серпуховским благочинным. Большая часть духовенства и мирян поддержала о.Александра, в первые месяцы года иосифлянскими в городе были 12 храмов.
Однако активные действия авторитетного и опытного иерарха, назначенного митр.Сергием в Серпухов, — еп.Мануила (Лемешевского) — несколько изменили ситуацию. Новый архиерей приехал в город 5 мая 1928 г. и сразу же включился в борьбу. Его биограф, митр.Иоанн (Снычев), впоследствии писал (с явной тенденциозностью) об этом периоде:
Здешние иосифляне, главным образом руководители раскола и некоторые миряне, принадлежали к тому типу людей, на которых не действовал ни авторитет, ни подвижническая жизнь и ничто другое. Это были до мозгов пропитанные озлобленностью последователи нового раскола. Ко всему этому, они отличались еще непримиримостью, ненавистью и злобой к приверженцам митрополита Сергия. Бывший епископ Серпуховский Сергий (Гришин) испытал на себе весь фанатизм раскольников, изливавших на него потоки ругательств, эта же участь ожидала и епископа Мануила. Не успел он еще как следует ознакомиться с новой паствой, а иосифляне пустили уже в ход свое оружие против него. Они писали ему анонимные угрожающие письма, а когда он возвращался из храма в архиерейский дом, то осыпали его градом ругательств, насмешек и т.п. дерзостей и даже держали камни за пазухой. Кое-кто из них открыто заявлял верующим: «Дождется ваш архиерей, что мы его когда-нибудь с горы сбросим!» Ввиду таких угроз Владыка первое время приезжал или приходил в храм в сопровождении нескольких человек из православной паствы. Интересно, бывали такие случаи, когда епископ Мануил в своем скромном экипаже, спускаясь с горы к Никольскому храму, встречался с иосифлянским еп.Максимом, поднимавшимся в своем экипаже в свою церковь, находившуюся как раз напротив архиерейского дома на Красной горе. Оба епископа слегка кланялись друг другу и продолжали свой путь. Сопровождавшие же люди еп.Максима исподлобья смотрели на православного епископа и явно выражали свое к нему презрение.
В итоге деятельности еп.Мануила к лету 1928 г. в городе сергианскими стали 10 храмов из 18. Если ранее иерархи — сторонники митр.Сергия — просто боялись служить в храмах Серпухова, то с лета 1928 г. они, в том числе и сам митр.Сергий, зачастили в город, стараясь привлечь на свою сторону прихожан. Никогда прежде Серпухов не видел такого количества архиерейских служб.
И все же иосифляне сумели привлечь на свою сторону и часть приходов Серпуховского района. В июне иеродиакон Варсонофий (Бессонов) из Высоцкого монастыря поехал в Полтаву, куда был переведен еп.Сергий (Гришин), и призывал местное духовенство не подчиняться ему, так как он «красный». Отец Варсонофий посетил также Киев, Курск, Воронеж, Козлов, Рязань, Муром, Арзамас, везде собирая сведения о «непоминающих». Ездил он и в Давидовскую пустынь Серпуховского района, которая во главе с настоятелем, архимандритом Иларием, присоединилась к иосифлянам.
Характерной является ситуация, возникшая в с.Дракино под Серпуховом. Первоначально сельский храм был у «непоминающих», но в июне-июле 1928 г. еп.Мануил (Лемешевский) отправил несколько посланий к его настоятелю с призывом признать Временный Священный Синод при митр.Сергии. В результате 9 августа приходское собрание большинством голосов постановило выполнить это требование. Сторонники же о.Александра Кремышенского — работницы фабрики «Красный текстильщик» Анисья и Татьяна Дурынины, подмастерья Н.Я.Голтышкин, И.Ф.Калинин — не подчинились; как зафиксировано в следственном деле, они заявляли, что «советская власть есть незаконная и что нужно присоединиться к Кремышенскому, а Мануил есть антихрист — его поставила служить советская власть» (протокол допроса свидетеля Г.И.Морозова).
14 августа 1928 г. были арестованы наиболее активные иосифлянские священнослужители Серпухова: протоиерей Александр Кремышенский, иеромонахи Серапион (Кутин), Моисей (Доброхотов) и иеродиакон Варсонофий (Бессонов), 8 октября они были приговорены Коллегией ОГПУ к заключению в лагерь или ссылке.
Оставшиеся без руководителя серпуховские иосифляне обратились к еп.Димитрию (Любимову) с просьбой назначить им архиерея, и Владыка раскрыл им тайну хиротонии еп.Максима (Жижиленко), указав обратиться к нему. Формально с 1914 г. епископом Серпуховским был Владыка Арсений (Жадановский), но с 1923 г. он постоянно находился в ссылках и викариатством не управлял. Весной 1928 г. от еп.Арсения перестали приходить всякие вести, и распространился устойчивый слух, что он умер или расстрелян. В дальнейшем Владыка Арсений (занявший оппозиционную по отношению к митр.Сергию позицию) дал о себе знать, и существование двух архиереев на одной кафедре вызвало определенное нестроение среди паствы. Но после ареста епископа Максима оба архиерея примирились, испросив друг у друга прощения.
Позднее на допросе Владыка Максим рассказал об обстоятельствах, при которых он занял Серпуховскую кафедру:
В начале октября 1928 г. я получил по почте от Димитрия Гдовского письмо, в котором он просил меня приехать к нему для посвящения в епископы, и на другой день я поехал к нему в Ленинград. Когда я явился к нему, он мне сказал, что «я предполагал Вас посвятить в епископы, но в силу некоторых сомнений этот вопрос пока отложим», и просил прийти на другой день, когда окончательно вопрос разрешится. Я ему говорил, что чувствую себя неопытным и недостойным этого звания, но он мне сказал, что, по его убеждению, я могу быть в этом сане. 12-го октября состоялось посвящение меня в епископы. Он сказал мне, чтобы я не говорил никому в Москве о том, что я посвящен в епископы. После этого я опять был в Москве, и 8-го января 1929 г. ко мне явилась делегация из Серпухова в лице протоиер.Александра Владычинского и старосты, или помощника старосты, кажется, Костина... и диакона Иринарха, которые мне сказали, что «мы обращались к Димитрию Гдовскому просить епископа для управления епархией, и он указал нам на Вас». Я решил поехать, так как заключил, что это делается в интересах Православной Церкви. Будучи уже епископом в Серпухове, я в феврале 1929 г. ездил к Димитрию Гдовскому доложить, что я вступил в исполнение своих обязанностей. С ним у меня помимо этого был разговор исключительно по церковным делам и о деталях архиерейской службы.
После появления в Серпухове нового Владыки за короткий срок к иосифлянам присоединилась часть приходов Звенигорода, Волоколамска, Коломны, Клина, Загорска, Сходни, других городов и сел Московской области. Епископ Максим временно окормлял также паству и в соседней Ярославской епархии: в Рыбинске, Ростове, Переславле-Залесском, Угличе и т.д. Вместо арестованного протоиерея Александра Кремышенского еп.Максим назначил новым благочинным иеромонаха Парфения.
Поселился Владыка Максим в Серпухове у бывшей духовной дочери известного московского протоиерея Романа Медведя Меланьи Тимофеевны Капинкиной. После того, как служивший в храме свт.Алексия на Тверской ул. о.Роман стал убежденным сторонником митрополита Сергия, М.Т.Капинкина ушла от него и выбрала себе в качестве нового духовника епископа Максима. Судьбе угодно было «сделать ее сердце ареной духовной брани» между Владыкой и отцом Романом. Живя в Серпухове, Меланья Тимофеевна писала горячие письма своему бывшему духовному отцу. Он отвечал ей столь же страстно и внимательно. Предметом переписки служили церковное разделение, вопрос об отношении к власти, проблема молитвы за коммунистов и т.п. Отличавшаяся светлым умом и большим литературным талантом, М.Т.Капинкина удачно воспроизводила пламенную аргументацию своего нового духовника.
Отец Роман, зная, с кем он имеет дело, пользовался своей огромной эрудицией для отражения ударов высокого противника. После ареста и ссылки Меланьи Тимофеевны за то, что она приютила у себя «таганского старца», часть ее переписки с отцом Романом Медведем сохранилась. Арестована М.Т.Капинкина была 24 ноября 1930 г. одновременно с бывшей серпуховской кухаркой епископа Максима Евфимией Ивановной Поздняковой, 18 февраля 1931 г. Коллегия ОГПУ приговорила их к ссылке.
Вместе с Владыкой Максимом в Серпухов из Москвы переехал его келейник Василий Федосеевич Трусов. Он родился в 1907 г. в д.Демкино Рязанской губернии в семье рабочего, окончил 4 класса училища и с 1923 г. прислуживал в московских храмах Грузинской иконы Божией Матери и «Никола Большой Крест», где и познакомился с Владыкой. В начале 1929 г. В.Ф.Трусов принял от епископа Максима монашеский постриг с именем Косьма. Уже после ареста Владыки, в марте 1930 г., он ездил в Казань к иосифлянскому епископу Нектарию (Трезвинскому) и был там рукоположен во иеромонаха. Отец Косьма служил в храме Высоцкого мужского монастыря г.Серпухова, был арестован 15 ноября 1930 г. по делу организации «Истинное Православие» и 18 февраля 1931 г. приговорен к 10 годам лагерей.
На допросе о.Косьма вспоминал о поездке 9 мая 1929 г. вместе с еп.Максимом в Каширу, где они останавливались у священника Александра из с.Вихорни Михневского района, где Владыка служил в местной церкви. Следует отметить, что после ареста 7 марта 1929 г. епископа Алексия (Буя) Владыка Максим около двух с половиной месяцев окормлял воронежских иосифлян, в храмах которых в это время поминали еп.Алексия за обычным богослужением, а еп.Максима и архиеп.Димитрия (Любимова) — на сугубой ектенье. Имел епископ Серпуховский контакты и с украинскими иосифлянами — благочинным протоиереем Максимом Журавлевым из Криворожского округа и благочинным протоиереем Антонием Котовичем из Александрийского округа.
В Москве немногочисленные иосифлянские приходы (три основных и еще четыре временно примыкавших к движению) также почувствовали твердую опору в лице нового архиерея. Влияние «таганского старца» все возрастало, и особенно оно усилилось, когда ленинградскими иосифлянами была введена в литургийный чин «Молитва о святой Церкви», получившая среди верующих название «Молитвы относительно большевиков». Молва приписывала авторство этой молитвы епископу Максиму. Участь его была решена. Власти знали Владыку Максима как врача, т.е. советского служащего. Появление его во главе епархии Истинно-Православной Церкви казалось ОГПУ непростительной дерзостью. Свое новое великое служение Владыка нес недолго. Он был арестован 24 мая 1929 г. в Серпухове у себя на квартире.
Об обстоятельствах ареста Владыки сохранилось свидетельство проживавшего с ним в одной комнате протоиерея Сретенской церкви Серпухова Никиты Илларионовича Игнатьева:
Возвращаясь откуда-то вечером, Владыка Максим и отец Никита заметили в окнах своего жилища свет. Насторожились: «Что-то неладно: в доме — свет горит, и в нашей комнате светло...» Отец Никита пошел с черного ходу: хозяйка, увидав его, замахала ему, чтобы он уходил. Оказалось, в комнате их был обыск: один милиционер рылся в вещах, другой дремал за столом. Отец Никита пытался увести Владыку Максима, но тот решительно отказался: «Мне придется пойти — там облачение, там митра!» Он не пожелал оставить в руках милиции свое архиерейское облачение, пошел в комнату и был там арестован...
После ареста епископа Максима о.Никита уехал в Москву, где несколько месяцев служил в Крестовоздвиженской церкви, затем, предполагая неизбежный арест, прибыл в Казань к епископу Нектарию (Трезвинскому), который назначил его служить в храмах Яранского округа Вятской епархии. В ноябре 1929 г. по подозрению в укрывательстве о.Никиты был арестован его брат — настоятель Серпуховского собора прот.Димитрий Илларионович Игнатьев, но, временно освобожденный под подписку о невыезде, он нелегально уехал в Одессу. Серпуховские органы ГПУ разослали запросы о необходимости ареста скрывавшегося в с.Городище под Казанью прот.Н.Игнатьева и живущего в Одессе прот.Д.Игнатьева, но этот розыск результата не дал. В следственном деле отмечалась тесная связь о.Никиты с еп.Максимом. В дальнейшем прот.Никита Игнатьев около 45 лет тайно служил в Вятской епархии, счастливо избегая арестов, и умер одним из последних иосифлянских священников — 25 марта 1974 г.
В мае 1929 г. был арестован не только еп.Максим, но и целый ряд иосифлянских священнослужителей г.Серпухова: благочинный иеромонах Парфений, настоятель Высоцкого монастыря архимандрит Пантелеймон (Орлов), игумен Никон (Хрилоковин), настоятель Спасо-Занарской кладбищенской церкви протоиерей Николай Боголепов и некоторые другие. Всех их Особое Совещание Коллегии ОГПУ 5 июля 1929 г. приговорило к различным срокам заключения. Владыка Максим отвечал на допросах так осторожно и умело, что следственные органы не могли ему инкриминировать ничего, кроме самого факта тайного монашества при одновременной работе главным врачом Таганской тюрьмы, и «ограничились» приговором 5 июля 1929 г. к 5 годам заключения в лагерь (по статье 58 пункт 10, т.е. за контрреволюционную пропаганду).
На допросах епископ Максим неизменно повторял одно и то же, а именно: тайное монашество он принял потому, что не хотел афишировать перед советской властью своих личных религиозных убеждений. На вопрос же о том, какой епархией он управлял, Владыка отвечал, что никаких административных обязанностей у него не было и что он жил как «епископ на покое». О своих религиозных убеждениях и духовной жизни он категорически отказался рассказывать, мотивируя отказ интимностью этой области. Дружба с Патриархом Тихоном была также известна следователю. На вопрос, что же их сближало, Владыка Максим ответил: «Полная аполитичность, полная лояльность к советской власти и духовное сродство молитвенных устремлений и аскетических опытов».
Епископ рассказал следователю и о факте отказа Патриарха Тихона тайно благословить одного из деятелей Белого движения. Передавая об этом заключенным на Соловках врачам, Владыка говорил о чрезвычайной осторожности Первосвятителя, не показывавшего окружающим своего подлинного глубинного отношения к вопросам политики, но строго доверительно открывшего своему не менее осторожному другу огромную радость по поводу деятельности митрополита Антония (Храповицкого) за рубежом. «Как они там все хорошо понимают и меня, по-видимому, не осуждают», — со слезами на глазах однажды высказывался Патриарх, имея в виду деятельность так называемых «карловчан».
Подробно рассказывал епископ Максим о неоднократных попытках убить Патриарха Тихона. Однажды какой-то якобы сумасшедший бросился с ножом на выходившего из алтаря Первосвятителя. Вопреки ожиданию, вместо Патриарха из алтаря вышел кто-то другой. И «сумасшедший», «разумно удивившись», — не нанес вышедшему никаких ранений. Другой раз, когда был убит келейник Первосвятителя, убийца бегал по Патриаршим покоям, но не заметил Патриарха, сидевшего в кресле. Несколько попыток отравить Святейшего было совершено посредством присланных медикаментов.
Говорил Владыка Максим и о некоторых своих разногласиях с Патриархом Тихоном. Главное из них заключалось в том, что Святейший был оптимистически настроен, веря, что все ужасы советской жизни еще могут пройти и что Россия может возродиться через покаяние. Епископ же склонен был к пессимистическому взгляду на совершающиеся события и полагал, что люди уже вступили в последние дни предапокалиптического периода. «По-видимому, — улыбаясь (что было редко), заключил Владыка Максим, — мы чуточку заразили друг друга своими настроениями: я его — пессимизмом, а он меня — оптимизмом».
Патриарх Тихон скончался 25 марта 1925 г., будучи, по словам Владыки Максима, «несомненно отравленным». Епископ также категорически утверждал о подложности опубликованного в советских газетах так называемого «Завещания» Патриарха. При этом он ссылался на авторитетное мнение по этому вопросу своего брата, профессора уголовного права А.А.Жижиленко[23].
В конце октября 1929 г. епископ Максим прибыл в 4-е отделение СЛОН (печально знаменитого Соловецкого лагеря особого назначения) с одним из этапов новых заключенных. Комендант лагеря доставил его в 10-ю роту, где помещались работники санитарной части, и, введя в камеру, представил: «Вот вам новый врач, профессор, доктор медицины, Михаил Александрович Жижиленко».
Мы, — рассказывал профессор И.М.Андреев (Андреевский), — заключенные врачи Санитарной части лагеря, подошли к новому товарищу по заключению и представились. Новоприбывший коллега был высокого роста, богатырского телосложения, с густой седой бородой, седыми усами и бровями, сурово нависшими над добрыми голубыми глазами.
Еще за неделю до прибытия доктора Жижиленко, нам сообщили наши друзья из канцелярии Санитарной части, что новоприбывший врач — человек не простой, а заключенный с особым «секретным» на него пакетом, находящийся на особом положении под особым надзором и, что, может быть, он даже не будет допущен к работе врача, а будет переведен в особую, 14-ю роту т.н. «запретников», которым запрещается работать по своей специальности и которые весь срок заключения должны провести на «общих» тяжелых физических работах. Причиной такого «особого» положения доктора Жижиленко было следующее обстоятельство: он, будучи главным врачом Таганской тюрьмы в Москве, одновременно был тайным епископом, нося монашеское имя Максима, епископа Серпуховского.
После обмена мнениями по общим вопросам, мы все — трое врачей — сказали новоприбывшему, что нам известно его прошлое, причина его ареста и заключения в Соловки, и подошли к нему под благословение. Лицо врача-епископа стало сосредоточенным, седые брови еще более насупились, и он медленно и торжественно благословил нас. Голубые же глаза его стали еще добрее, ласковее и засветились радостным светом.
Целая неделя прошла для всех нас в томительном ожидании, пока, наконец, положение нового врача не выяснилось. В роту «запретников» его не перевели. Начальник всего Санитарного отдела Соловецких лагерей, доктор В.И.Яхонтов (бывший заключенный по уголовному делу, после отбытия срока оставшийся служить врачом ГРУ), хотел доктора Жижиленко, как опытного врача, назначить начальником Санитарной части 4-го отделения (т.е. на весь остров Соловки), но этому воспротивился начальник ИСО (Информационного следственного отдела), самого страшного отдела в лагерях, от которого целиком зависела судьба и жизнь всех заключенных. Должность главного врача Центрального лазарета также была доктору Жижиленко запрещена. И вот опытный старый врач (ему, казалось, было под 60 лет, тогда как на самом деле ему было 44 года) был назначен заведующим одним из тифозных бараков и подчинен более младшим врачам, имевшим административную власть.
Однако вскоре обнаружились исключительные дарования и опыт доктора Жижиленко как лечащего врача, и его стали вызывать на консультации во всех сложных случаях. Даже большие начальники лагеря, крупные коммунисты-чекисты, стали обращаться к нему за медицинской помощью для себя и своих семей. Почти все врачи: как молодые, так и старые — стали учиться у нового коллеги, пользуясь его советами и изучая его истории болезней.
С конца 1929 г. в Соловках началась эпидемия сыпного тифа, быстро принявшая грандиозные размеры: из 18 000 заключенных острова к концу января 1930 г. было до 5 000 больных. Смертность была чрезвычайно высокая, до 20-30%. И только в отделении, которым заведовал доктор Жижиленко, смертность не превышала 8-10%.
Каждого вновь поступающего больного врач-епископ исследовал очень подробно, и первая запись в истории болезни всегда была огромной. Кроме основного диагноза, доктор Жижиленко всегда писал диагнозы всех сопутствующих заболеваний и давал подробное заключение о состоянии всех органов. Его диагнозы всегда были точны и безошибочны, что подтверждалось на вскрытиях: никогда никаких расхождений с диагнозами патологоанатомическими не наблюдалось. Лекарственные назначения обычно были немногочисленны, но часто к основным медикаментам присоединялись какие-нибудь дополнительные, роль которых не всегда была ясна даже врачам. В тяжелых и, с медицинской точки зрения, безнадежных случаях он иногда назначал очень сложное лечение, которое требовал неуклонно выполнять, несмотря на то, что разнообразные лекарства надо было давать круглые сутки каждый час. Тщательно обследовав поступившего больного и сделав ему лекарственные назначения, доктор Жижиленко, при последующих обходах, казалось, мало обращал на него внимания и задерживался у койки не больше минуты, щупая пульс и пристально глядя в глаза. Большинство больных было этим очень недовольно и жалоб на «небрежность» врача было много. Однажды доктор Жижиленко был даже вызван по этому поводу для объяснений к начальнику Санитарного отдела. В свое оправдание врач-епископ указал на статистику смертных исходов во вверенном ему отделении (чрезвычайно редких по сравнению со смертностью во всех других отделениях у всех других врачей) и на точность своей диагностики.
«Небрежно» обходя больных, он иногда вдруг останавливался перед какой-нибудь койкой и основательно, как при первом приеме, снова исследовал пациента, меняя назначения. Это всегда означало, что в состоянии больного наступало серьезное ухудшение, на которое сам больной еще не жаловался. Умирали больные всегда на его руках. Казалось, что момент наступления смерти был ему всегда точно известен. Даже ночью он приходил внезапно в свое отделение к умирающему за несколько минут до смерти. Каждому умершему он закрывал глаза, складывал на груди руки крестом и несколько минут стоял молча, не шевелясь. Очевидно, он молился. Меньше, чем через год, мы все, его коллеги, поняли, что он был не только замечательный врач, но и великий молитвенник.
В личном общении врач-епископ, которого мы все, в своей камере врачей, называли «Владыкой», был очень сдержан, суховат, временами даже суров, замкнут, молчалив, чрезвычайно неразговорчив. О себе не любил сообщать ничего. Темы бесед всегда касались или больных, или (в кругу очень близких ему духовно лиц) — положения Церкви.
Прибытие Владыки Максима в Соловки произвело большие изменения в настроении заключенных из духовенства. В это время в 4-м отделении Соловецких лагерей (т.е. на самом остр.Соловки) среди заключенных епископов и священников наблюдался такой же раскол, какой произошел «на воле» после известной Декларации митрополита Сергия. Одна часть епископата и белого духовенства совершенно разорвала всякое общение с митрополитом Сергием, оставшись верной непоколебимой позиции митрополитов Петра, Кирилла, Агафангела, Иосифа, архиепископа Серафима (Угличского) и многих других, засвидетельствовавших свою верность Христу и Церкви исповедничеством и мученичеством. Другая же часть стала «сергианами», принявшими так называемую «новую церковную политику» митрополита Сергия, основавшего «советскую церковь» и произведшего новообновленческий раскол. Если среди заключенных, попавших в Соловки до издания Декларации митрополита Сергия, первое время большинство было «сергианами», то среди новых заключенных, прибывших после Декларации, наоборот, преобладали так называемые «иосифляне» (по имени митр.Иосифа, вокруг которого главным образом группировались непоколебимые и верные чада Церкви). С прибытием новых заключенных число последних все более и более увеличивалось.
Ко времени прибытия Владыки Максима на Соловках были следующие епископы-«иосифляне»: епископ Виктор Глазовский (первый, выступивший с обличительным посланием против Декларации митрополита Сергия); епископ Иларион, викарий Смоленский; и епископ Нектарий Трезвинский. К «сергианам» же принадлежали: архиепископ Антоний Мариупольский и епископ Иоасаф (кн.Жевахов). Менее яростным, но все же «сергианцем», был архиепископ Иларион Троицкий, осуждавший Декларацию митрополита Сергия, но не порвавший общения с ним, как «канонически правильным» Первосвятителем Русской Церкви.
Прибытие на Соловки владыки Максима чрезвычайно усилило (и до этого преобладавшее) влияние «иосифлян». Когда после жесточайших прещений, наложенных митрополитом Сергием на «непокорных», этих последних стали арестовывать и расстреливать — тогда истинная и верная Христу Православная Русская Церковь стала уходить в катакомбы. Митрополит Сергий и все «сергиане» категорически отрицали существование катакомбной Церкви. Соловецкие «сергиане», конечно, тоже не верили в ее существование. И вдруг — живое свидетельство: первый катакомбный епископ Максим Серпуховский прибыл в Соловки.
Архиепископ Иларион Троицкий вскоре был увезен из Соловков, а с ним вместе исчезли и «сергианские настроения» у многих. Упорными «сергианами» оставались только архиепископ Антоний и, особенно, епископ Иоасаф (Жевахов). Они не пожелали даже увидеться и побеседовать с епископом Максимом. Зато епископы Виктор, Иларион (Смоленский) и Нектарий довольно быстро нашли возможность не только встретиться, но и сослужить с Владыкой Максимом на тайных катакомбных богослужениях в глуши соловецких лесов...
Отрицая Катакомбную Церковь, соловецкие «сергиане» отрицали и «слухи» о том, что к митр.Сергию писались обличительные послания и ездили протестующие делегации от епархий. Узнав, что мне, светскому человеку, лично пришлось участвовать в одной из таких делегаций, — архиепископ Антоний Мариупольский, однажды, находясь в качестве больного в лазарете, пожелал выслушать мой рассказ о поездке вместе с представителями от епископата и белого духовенства к митрополиту Сергию. Владыки Виктор и Максим благословили меня отправиться в лазарет, где лежал архиепископ Антоний, и рассказать ему об этой поездке. В случае, если он после моего рассказа обнаружил бы солидарность с протестовавшими против «новой церковной политики», мне разрешалось взять у него благословение. В случае же его упорного «сергианства» благословения я не должен был брать.
Беседа моя с архиепископом Антонием продолжалась более двух часов. Я ему подробно рассказал об исторической делегации Петроградской епархии в 1927 г., после которой произошел церковный раскол. В конце моего рассказа архиепископ Антоний попросил меня сообщить ему о личности и деятельности Владыки Максима. Я ответил ему очень сдержанно и кратко, и он заметил, что я не вполне ему доверяю. Он спросил меня об этом. Я откровенно ответил, что мы, катакомбники, опасаемся не только агентов ГПУ, но и «сергиан», которые неоднократно предавали нас ГПУ. Архиепископ Антоний был очень взволнован и долго ходил по врачебному кабинету, куда я его вызвал якобы для осмотра, как врач-консультант. Затем вдруг он решительно сказал: «А я все-таки остаюсь с митрополитом Сергием». Я поднялся, поклонился и намеревался уйти. Он поднял руку для благословения, но я, помня указания Владык Виктора и Максима, уклонился от принятия благословения и вышел.
Когда я рассказал о происшедшем владыке Максиму, он еще раз подтвердил, чтобы я никогда не брал благословения упорных «сергиан». «Советская и Катакомбная Церкви — несовместимы», — значительно, твердо и убежденно сказал владыка Максим и, помолчав, тихо добавил: «Тайная, пустынная, катакомбная Церковь анафематствовала “сергиан” и иже с ними».
Несмотря на чрезвычайные строгости режима Соловецкого лагеря, рискуя быть запытанными и расстрелянными, Владыки Виктор, Иларион, Нектарий и Максим не только часто служили в тайных катакомбных богослужениях в лесах острова, но и совершили тайные хиротонии нескольких новых епископов. Делалось это в строжайшей тайне даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток они не могли выдать ГПУ воистину тайных епископов. Только накануне моего отъезда из Соловков я узнал от своего близкого друга, одного целибатного священника, что он уже не священник, а тайный епископ.
Общим духовником для всего епископата и белого духовенства катакомбников на острове Соловки был замечательный исповедник, а впоследствии и мученик, протоиерей Николай Пискановский (из г.Воронежа). Его глубоко чтил Владыка Максим и называл «адамантом Православия». Однажды Владыка Максим с глубоким душевным волнением и умиленными слезами (он редко бывал в таком состоянии) показал мне открытку, полученную о.Николаем от своей жены и отрока сына. В этой открытке было написано: «Мы всегда радуемся, думая о твоих страданиях в лагере за Христа и Его Церковь. Радуйся и ты о том, что и мы сподобились быть снова и снова гонимыми за Господа».
Осенью 1929 г. еп.Максим пытался облегчить участь 30 монахинь из Шамординского монастыря. Их содержали на Соловках в отдельном бараке с постоянными угрозами и избиениями, так как монахини не отвечали на любые вопросы и отказывались выходить на работы. Представители лагерной администрации обратились к «доктору Жижиленко», чтобы он освидетельствовал монахинь и признал их психически ненормальными или физически неспособными выполнять работу. Сестры объяснили епископу, что они совершенно здоровы, «но работать на антихристов режим категорически отказываются, пусть их даже за отказ и убьют». Владыка Максим предупредил монахинь, что «смерть была бы легким исходом, что их, вероятно, запытают, замучат». Вскоре сестры согласились штопать одеяла для больных, но затем, несмотря на изоляцию, смогли вступить в контакт со своим находившимся на Соловках духовником, и он запретил им делать и эту работу. После этого монахинь отправили в другой лагерь — в Воркуту, где они по-прежнему отказывались работать и скорее всего погибли.
В тайных богослужениях вместе с Владыкой Максимом участвовали не только епископы Виктор, Иларион, Нектарий, но и несколько священников: отцы Николай Пискановский, Матфей, Митрофан, Александр Кремышенский и лагерные врачи М.И.Андреевский, Петров, К.А.Косинский. Один из них — Андреев (Андреевский) позднее вспоминал: «Тайных катакомбных «храмов» у нас в Соловках было несколько, но самыми любимыми были два: «кафедральный собор» во имя Пресв.Троицы и «храм» во имя св.Николая Чудотворца. Первый представлял собою небольшую поляну среди густого леса в направлении на командировку «Савватьево». Куполом этого храма было небо. Стены представляли собою березовый лес. Храм св.Николая находился в глухом лесу в направлении на командировку «Муксалма». Он представлял собою кущу, естественно созданную семью большими елями... Чаще всего тайные богослужения совершались именно здесь, в церкви св.Николая. В Троицком же «кафедральном соборе» богослужения совершались только летом, в большие праздники, и особенно торжественно в день св.Пятидесятницы. Но иногда, в зависимости от обстоятельств, совершались сугубо тайные богослужения и в других местах. Так, например, в Великий Четверток 1929 [правильно — 1930] г. служба с чтением 12 Евангелий была совершена в нашей камере врачей, в 10-й роте. К нам пришли, якобы по делу дезинфекции, Владыка Виктор и о.Николай. Потом отслужили церковную службу, закрыв на задвижку дверь. В Великую же Пятницу был прочитан по всем ротам приказ, в котором сообщалось, что в течение трех дней выход из рот после 8 часов вечера разрешается только в исключительных случаях, по особым письменным пропускам коменданта лагеря.
В 7 часов вечера в пятницу, когда мы, врачи, только что вернулись в свои камеры после 12-часового рабочего дня, к нам пришел о.Николай и сообщил следующее: плащаница, в ладонь величиной, написана художником Р... Богослужение — чин Погребения — состоится и начнется через час. «Где?» — спросил Владыка Максим. «В большом ящике для сушки рыбы, который находится около леса вблизи от №№ роты... Условный стук три и два раза. Приходить лучше по одному»...
Через полчаса Владыка Максим и я вышли из нашей роты и направились по указанному «адресу». Дважды у нас спросили пропуска. Мы, врачи, их имели. Но как же другие: Владыка Виктор, Владыка Иларион, Владыка Нектарий и о.Николай? Владыка Виктор служил бухгалтером на канатной фабрике, Владыка Нектарий рыбачил, остальные — плели сети... Вот и опушка леса. Вот ящик, длиной сажени 4. Без окон. Дверь едва заметна. Светлые сумерки. Небо в темных тучах. Стучим три и потом два раза. Открывает о.Николай. Владыка Виктор и Владыка Иларион уже здесь... Через несколько минут приходит и Владыка Нектарий. Внутренность ящика превратилась в церковь. На полу, на стенах — еловые ветки. Теплятся несколько свечей. Маленькие бумажные иконки. Маленькая, в ладонь величиной плащаница утопает в зелени. Молящихся человек десять. Позднее пришли еще четыре-пять, среди них — два монаха. Началось богослужение. Шепотом. Казалось, что тел у нас не было, а были одни души. Ничто не развлекало и не мешало молиться. Я не помню, как мы шли «домой», т.е. в свои роты. Господь покрыл.
Светлая заутреня была назначена в нашей камере врачей. К 12 часам ночи, под разными срочными предлогами по медицинской части, без всяких письменных разрешений, собрались все, кто собирался прийти, человек около 15. После заутрени и обедни сели разговляться. На столе были куличи, пасха, крашеные яйца, закуски, вино (жидкие дрожжи с клюквенным экстрактом и сахаром). Около 3 часов разошлись. Контрольные обходы нашей роты комендантом лагеря были до и после богослужения, в 11 часов вечера и в 4 часа утра... Застав нас, четырех врачей, во главе с Владыкой Максимом, при последнем обходе неспящими, комендант сказал: «Что, врачи, не спите?» — и тотчас добавил: «Ночь-то какая... и спать не хочется». И ушел.
«Господи Иисусе Христе, благодарим Тебя за чудо Твоей милости и силы», — проникновенно произнес Владыка Максим, выражая наши общие чувства. Белая соловецкая ночь была на исходе. Нежное розовое соловецкое пасхальное утро играющим от радости солнцем встречало монастырь-концлагерь, превращая его в невидимый град Китеж и наполняя наши свободные души тихой нездешней радостью. Много лет прошло с тех пор, а благоухание этого нежного Пасхального утра незабываемо живо, словно это было только вчера. И сердце верит, что между нами тогда был святой...
Владыка Максим был особенно дружен с Владыкой Виктором, который представлял собою полную противоположность епископу-врачу. Владыка Виктор был небольшого роста, полный, жизнерадостный, открытый, доступный, приветливый, разговорчивый. «Каждого человека надо чем-нибудь утешить», — говорил он, и, действительно, умел «утешить» каждого встречного, порадовать, вызвать улыбку. Приходил он часто и подолгу беседовал с Владыкой Максимом о судьбах Русской Православной Церкви. Будучи оптимистом, он постоянно старался «заразить» своей верой в светлое будущее России Владыку Максима, но тот оставался пессимистом, или, как он сам себя определял словами К.Леонтьева, «оптимистическим пессимистом». Приближается трагический конец мировой истории, а потому, по слову Господню, надо «восклонить головы» в ожидании непременного торжества Христовой правды...
Сохранилось и другое свидетельство И.М.Андреева (Андреевского) об этих разговорах:
Беседы между Владыками Максимом и Виктором, свидетелями которых часто бывали мы, врачи санитарной части, жившие в одной камере с Владыкой Максимом, представляли исключительный интерес и давали глубокое духовное назидание. Оба Владыки любили друг друга, неторопливо, никогда не раздражаясь и не споря, а как бы внимательно, рассматривали с разных сторон одно сложное явление. Владыка Максим был пессимист и готовился к тяжелым испытаниям последних времен, не веря в возможное возрождение России. А Владыка Виктор был оптимист и верил в возможность короткого, но светлого периода, как последнего подарка с неба для измученного русского народа».
По воспоминаниям Андреева (Андреевского), 21 января/3 февраля 1930 г., в день преподобного Максима Исповедника (день Ангела Владыки Максима), врачи вскладчину купили в лагерной лавке огромную «архиерейскую» фарфоровую чайную чашку, чрезвычайно изящной работы, и торжественно преподнесли ее в подарок дорогому Владыке (ел он мало, а чай пить любил; подарок имел большой успех):
Весь этот день мы снова провели, как и на Пасху, вместе, в нашей камере, и Владыка Виктор много рассказывал нам об интересных подробностях суда над преп.Максимом Исповедником. «Счастливы Вы, Владыко, что носите имя такого великого небесного покровителя-исповедника в настоящее время», — проникновенно-радостно закончил свои рассказы владыка Виктор.
5/18 июля 1930 г., в день прп.Сергия Радонежского, наши друзья из канцелярии Санитарной части сообщили мне, что я буду ночью арестован и отправлен со «специальным конвоем» в Ленинград, «по новому делу». Предупрежденный, я собрался, попрощался с друзьями и, не ложась спать, стал ожидать ареста. Заслышав в 2 часа ночи шум и шаги внизу (наша камера находилась во втором этаже), я поклонился до земли Владыке Максиму (который тоже не спал) и попросил благословить меня и помолиться о том, чтобы Господь послал мне силы для перенесения грядущих скорбей, страданий, а может быть, пыток и смерти. Владыка встал с постели, вытянулся во весь свой богатырский рост (мне показалось, что он вырос и стал огромным), медленно благословил меня, трижды облобызал, и проникновенно сказал: «Много будет у Вас скорбей и тяжких испытаний, но жизнь Ваша сохранится, и в конце концов Вы выйдете на свободу. А вот меня через несколько месяцев тоже арестуют и... расстреляют. Молитесь и Вы за меня, и за живого и, особенно, после смерти...» Предсказания Владыки Максима сбылись точно.
Необходимо сказать несколько слов о судьбе еп.Виктора и его сторонников-иерархов. С июня 1928 до весны 1931 гг. Владыка находился в Соловецком лагере и в основном работал бухгалтером канатной фабрики. Интересные воспоминания о Владыке оставил отбывавший срок заключения вместе с ним академик Д.С.Лихачев:
Духовенство на Соловках делилось на «сергианское»... и «иосифлянское», поддерживавшее митрополита Иосифа, не признавшего декларации. Иосифлян было громадное большинство. Вся верующая молодежь была также с иосифлянами. И здесь дело было не только в обычном радикализме молодежи, но и в том, что во главе иосифлян на Соловках стоял удивительно привлекательный Владыка Виктор Вятский... Он был очень образован, имел печатные богословские труды, но вид имел сельского попика... От него исходило какое-то сияние доброты и веселости. Всем стремился помочь и, главное, мог помочь, т.к. к нему все относились хорошо и его слову верили... Однажды я встретил Владыку (между собой мы звали его «Владыченькой») каким-то особенно просветленным и радостным... Вышел приказ всех заключенных постричь и запретить ношение длинных одежд. Владыку Виктора, отказавшегося этот приказ выполнить, забрали в карцер, насильно обрили, сильно поранив лицо, и криво обрезали снизу его одежду... Думаю, что сопротивлялся наш «Владыченька» без озлобления и страдание свое считал милостью Божией.
В апреле 1931 г. епископ Виктор (Островидов) был сослан на три года в Северный край, затем в мае 1933 г. — в республику Коми, где и умер 2 мая 1934 г. Епископ Иларион (Вельский), освобожденный из лагеря в 1933 г., поселился в г.Козьмодемьянске Марийской АССР, служил тайно, в августе 1937 г. был арестован и расстрелян. В сентябре 1937 г. в Гурьеве расстрелян и епископ Нектарий (Трезвинский), который перед этим более пяти лет находился в лагерях Западно-Казахстанской области.
Самому епископу Максиму постановлением Коллегии ОГПУ от 28 октября 1930 г. срок заключения был увеличен на пять лет, и отбывать его отправили в Беломоро-Балтийский лагерь. Однако еще 19 августа органами ОГПУ в Московской области было начато следствие по делу церковно-монархической организации «Истинное Православие». Основные аресты прошли в октябре-декабре, при этом только в Серпухове были арестованы 29 священнослужителей и мирян, а всего более 100 человек. Следственные органы решили привлечь к делу и уже отбывавших срок в лагере руководителей серпуховских иосифлян Владыку Максима и протоиерея Александра Кремышенского.
28 ноября 1930 г. начальник 3-го отделения секретного отдела Полномочного Представительства ОГПУ в Московской области Быстрое направил соответствующую докладную записку своему руководителю — начальнику секретного отдела Орлову:
По следственному делу № 3015 проходят, в качестве главных фигурантов, епископ Максим Жижиленко и поп Кремышенский Александр Анатольевич, высланные в Соловки в конце 1929 г. за отдельные а[нти]с[оветские] выступления, причем Жижиленко, как врач, работает в Соловках по специальности, а Кремышенский — санитаром, вследствие чего срок заключения сокращен на 1 год.
Из материалов следственного дела видно, что Жижиленко был организатором и руководителем Серпуховской нелегальной а[нти]с[оветской] группы церковников и что после его ареста руководителем остался Кремышенский. Оба они были связаны с такими же группами в Москве и Твери, а также и с центром нелегальной а[нти]с[оветской] организации. При рассмотрении их дела в 1929 г. указанные обстоятельства учтены не были, так как эти обстоятельства были в то время неизвестны.
Учитывая вышеизложенное, нахожу, что Жижиленко и Кремышенский должны быть допрошены и привлечены в качестве обвиняемых по делу участия их в нелегальной а[нти]с[оветской] организации, ставившей целью свержение Соввласти, и потому прошу распоряжения о доставке указанных лиц в наше распоряжение.
В декабре епископ Максим был взят под стражу в Беломоро-Балтийском лагере и 27 января 1931 г. вместе с о.Александром Кремышенским доставлен в Бутырскую тюрьму Москвы. Избежавших арестов 1929 г. серпуховских иосифлян возглавил приехавший из Киевской области священник Николай Ищенко. Архиепископ Димитрий утвердил его настоятелем Спасо-Занарской церкви. С февраля 1930 г. о.Николай стал благочинным Серпухова. В Троицкий собор из Твери был прислан священник Василий Шишканов. Архиепископ Гдовский в июне-ноябре 1929 г. сам окормлял иосифлянские храмы Московской епархии. Так, он рукоположил во иеромонаха Анувия (Капинуса), известного впоследствии катакомбного деятеля, в 1929 г. служившего в Покровской церкви Серпухова.
Около трех лет восемь приходов Серпухова и монахи Высоцкого мужского монастыря находились в оппозиции митр.Сергию. Кроме восьми городских, иосифлянскими были и несколько сельских приходов. Так, в 1930 г. о.Николай Ищенко приезжал служить в церковь с.Дашковка, иеромонах Серафим (Бубликов) — в с.Березня, а иеромонах Кирилл (Дубровный) — в с.Липецы, диакон Павел Авраменко служил в храме с.Ново-Никольское, священник Успенский — в с.Темная Пятница и т.д.
Иосифлянские священнослужители Серпухова жертвовали ежемесячно по 15 рублей на помощь ссыльным землякам, много вносили и миряне. Собранные средства отвозила монахиня Елизавета (Волкова). В храмах постоянно поминали арестованных иосифлян. Кроме молитвы «За многострадальную Церковь», привезенной из Ленинграда (изъятой на обысках и приобщенной к делу), в церквах Серпухова звучала и другая «контрреволюционная молитва» — настоятеля Сретенского храма иеромонаха Никодима (Рыбакова).
Позднее на допросе иеромонах Серафим (Бубликов) показал:
Я читал молитву за многострадальную церковь потому, что считаю церковь гонимой... К политике Соввласти я отношусь отрицательно... т.к. эта власть... безусловно является властью антихриста, поскольку она не признает Бога и издевается над религией; вся политика этой власти по переустройству жизни на социалистических началах противна духу христианства. Колхозы я также считаю организацией антихристианской, поскольку там не дают возможности молиться и соблюдать посты.
Подобным же образом говорил и настоятель Покровской церкви иеромонах Илиодор (Трусилин):
Поминовение властей мы считаем для себя неприемлемым, т.к. власть послана Богом в наказание, как кнут. При царе духовенству и монашеству жилось гораздо лучше, т.к. не было никаких притеснений.
Как и многие другие, не скрывал своих убеждений о.Василий Шишканов:
Я, как православный христианин, являюсь противником Соввласти, потому что Соввласть не верит в Бога, насаждает безбожие и преследует Церковь и духовенство.
Вся деятельность серпуховских иосифлян проходила в атмосфере нескончаемых репрессий: «Жили мы, как на вулкане, ожидая с минуты на минуту ареста, потому что представителей Дмитровского течения арестовывали именно за то, что они принадлежат к данной церковной ориентации, а не за активные правонарушения» (из протокола допроса о.Николая Ищенко).
По делу организации «Истинное Православие» был арестован и настоятель прихода с.Горка Орехово-Зуевского округа священник Илия Крылов. В обвинительном заключении этот приход именовался «филиалом» Истинно-Православной Церкви. По показаниям секретного агента ОГПУ, о.Илия весной 1929 г. ездил в Ленинград, а когда вернулся, пригласил в церковь семь человек и «заявил, что он вошел в общение с Димитрием Гдовским как епископом, который ни в какие сделки с Соввластью не входит».
В конце лета о.Илия был арестован и административно выслан на полгода в д.Кудыкино Орехово-Зуевского округа по другому делу. Вместо него из Ленинграда в качестве настоятеля был прислан иеромонах Клавдий (Дворянский), а затем на несколько месяцев приезжал служить из Твери о.Василий Шишканов, кроме того, частыми гостями были монахи из Москвы и Серпухова. В начале 1930 г. о.Илия Крылов вернулся в свой приход, а в декабре в с.Горка прошли массовые аресты[37]. декабря 1930 г. семь арестованных священнослужителей, в их числе и настоятель церкви с.Дубровки того же округа о.Иоанн Коноплин, были отправлены в Бутырскую тюрьму. В качестве вещественного доказательства фигурировали записи двух «контрреволюционных» молитв.
На допросах в Бутырской тюрьме Владыка Максим, как и значительная часть других арестованных, вел себя стойко и обвинения в контрреволюционной деятельности отвергал. Обвинительное заключение по делу было составлено 4 февраля 1931 г. на 63 человека (17 священников, 23 монашествующих и 23 мирянина). Постановлением Коллегии ОГПУ от 18 февраля 17 человек, в том числе епископ Максим, были приговорены к высшей мере наказания, еще 12 человек — к 10 годам лагерей, а остальные — к 5 годам лагерей или ссылке. Последние донесения подсаженных в камеру к обвиненным осведомителей сообщали о твердости духа приговоренных, которую они сохраняли до конца. 4 июня 1931 г. епископ Максим был расстрелян и в тот же день похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы.
Русская эмигрантская газета в 1931 г. (с ошибкой в дате расстрела Владыки) сообщила следующее:
Ватикан, 30 ноября (Гавас). Только сегодня комиссией Ватикана «Про-Руссиа» получено известие о смерти магистра Максима, православного епископа Серпухова. Епископ Максим был расстрелян 6 июля большевиками за отказ признать митрополита Сергия, примирившегося, как известно, с советской властью.
Упокой, Господи, со святыми душу раба Твоего — первого тайного епископа многострадальной Русской Православной Церкви Максима!
