В конце 1935 возобновились массовые аресты духовенства и верующих РПЦ, и теперь чекистами не делалось большого различия, к какому течению мог примыкать подследственный — к сергиевцам, иосифлянам, непоминающим или обновленцам. Характерной особенностью групповых дел церковников в период 1935-1937 является наличие в материалах дела «доказательств» вины арестованных, которые включались туда либо в виде «агентурных» сообщений, либо в форме солидных «Меморандумов», представляющих собой обзор доносов за определённый период времени. На основании этих агентурных данных производился арест и дальнейшее осуждение обвиняемого. Можно предположить, что такая предусмотрительность и осторожность чекистов вызывались групповыми процессами в отношении бывших сотрудников органов НКВД из команды Ягоды, обвиняемых, в числе прочего, и в фальсификации следственных дел.
Когда же началась вакханалия массовых арестов и расстрелов в период 1937-1938, то «доказательств» вины обвиняемых уже не требовалось.
Следствие велось ударными темпами, так как соответствовало указанию заместителя наркома НКВД Заковского: Бить морды при первом допросе, брать короткие показания на пару страниц от «участника организации» о новых людях. Избиение заключённых в Таганской тюрьме самим Заковским, показавшем на личном примере, как надо допрашивать, вызвало массовые, почти поголовное избиение арестованных и вынужденные, клеветнические показания арестованных не только на себя, но и на своих знакомых, близких сослуживцев и даже родственников, а также на лиц, которых они никогда не знали.[1]
Деятельность же Особой Тройки НКВД СССР, выносящей окончательный приговор обвиняемым, также основывалась на указании Заковского — судить только по І-ой категории[2] и только в исключительных случаях небольшое количество дел осуждать по ІІ-ой категории. О скорости, с которой вершился приговор, показал позже на допросе М.И.Семёнов, с декабря 1937 по июль 1938 бывший Председателем Особой Тройки НКВД по Москве и области: За один вечер мы пропускали по 500 дел и судили людей по несколько человек в минуту, приговаривая к расстрелу при рассмотрении дел «альбомным» порядком.
Ситуация изменилась к концу 1939, когда начались групповые процессы над следователями-ежовцами. Смена руководства НКВД, пересмотр небольшой части групповых дел, последующие осуждения особо ретивых виновников фальсификаций — всё это вызвало, очевидно, новые установки для следователей. Вновь в делах 1939-1940 появляются «доказательства» вины арестованных в виде «агентурных сообщений» или в форме «Меморандумов».
В качестве примера фальсификации дел церковников рассмотрим материалы весьма показательного дела осведомов[3] в 1931. В агентурной разработке оно имело название «Бывшие» и ориентировано было на «вскрытие и ликвидацию контрреволюционной организации церковников» в г.Зарайске Московской области. Для подготовки компрометирующих материалов были задействованы два сексота:[4] один — диакон действующей церкви в г.Зарайске, имеющий жену и троих малолетних детей; и другой — молодой рабочий, жена и двое детей которого остались в деревне.
Интерес чекистов к диакону был понятен, поскольку тот имел большой круг знакомых среди духовенства, которое ему полностью доверяло. Сексот, получивший кличку «Калинин», дал в ГПУ подписку о том, что добровольно изъявляет желание всесторонне помогать соввласти по силе возможности и ставить ГПУ в известность о всех антисоветских агитациях, с чьей бы стороны оно ни исходило.[5] (Обратим внимание на странную кличку — «Калинин», данную сексоту чекистами и вызывающую ассоциации с фамилией всесоюзного старосты).
Что могло заставить диакона стать «добровольным помощником» органов ГПУ и той самой власти, которая жестоко расправлялась с иерархами и мирянами РПЦ? Что вынудило его забыть свой сан и заповедь: Не послушествуй на друга своего свидетельства ложна? Страх за собственную жизнь? Страх за малолетних детей? Нам не известны руководимые им мотивы, но обращает на себя внимание тот факт, что сексот, с точки зрения ОГПУ, работал плохо — в деле имеется всего один листочек с его агентурным сообщением:
СОЛОВЬЕВ, священник (благочинный) села Останкино, в разговоре со мной критиковал колхозную работу, жаловался на близость колхоза. Когда я его спросил, чего ждать впереди, он мне сказал, что на заграницу надеяться нечего, так как там на нас махнули рукой и, как он выразился, предоставили вариться в собственном соку.
ВИНОГРАДОВ (бывший псаломщик) жаловался на власть, выражался неприличными словами и говорил, что хлеба не будет, советовал мне его покупать, так как у крестьян его мало останется за вывозом его государству. Он мне сказал, что надеяться не на что, рабочим — кое-что по губам мажут, а крестьяне ничего сделать не могут, так они запуганы, день и ночь работают.
Похоже, содержание этого листочка вызвало большой интерес у начальника местного ГПУ, о чём свидетельствует его резолюция на полях: Поручено: Участить встречи, использовав для этой цели выезды к ним и приглашения к себе с таким расчётом, чтобы сблизиться с ними и получить у них доверие. Выявить их связи, в чём они выражаются. Установить причины их конспиративности.
Последняя фраза в резолюции была вызвана объяснением «Калинина», что он не знает адресов своих собеседников, так как они были недоверчивы и осторожны. О выполнении этого задания «Калинин» уже будет показывать на следствии, приводя услышанные, якобы, ранее от обвиняемых слова:
ОРЛОВ, бывший диакон, говорил, что большевики много наобещали крестьянам, а не дали ничего. Надо организоваться и свергнуть соввласть <...> СВЕШНИКОВ, бывший диакон, мне заявил, что сейчас жизнь при соввласти стала невозможной, власть привела народ к гибели. Нужно добиться смены власти и улучшить положение народа. Я его спросил, каким путём это сделать. Он ответил: «Свергнуть соввласть можно только организованным путём через создание к/р организации и через неё поднимать народ на вооружённое восстание».
Трудно поверить, что священнослужители могли говорить в переполненной народом чайной о свержении соввласти и вооружённом восстании, да и, судя по стилю изложения, эти показания явно написаны под диктовку следствия.
Второй сексот, получивший кличку «Ёжик», согласно агентурной разработке чекистов, стал работать «по освещению политических настроений рабочих». В добровольности работы этого помощника чекистов не приходится сомневаться. Позже он с гордостью заявит, что не щадил даже дядю — раскрыл его кулацкое лицо, т.к. он пробрался членом в коммуну, всегда подавал точные сведения, вскрывал недостатки, передавал настроения отдельных лиц, а также сведения о кулаках, спасавшихся в г.Зарайске.
Относительно точности предоставляемых «Ёжиком» сведений можно легко усомниться, если учесть, что все свои донесения он писал после посещения чайной и обильных возлияний там со случайными сотрапезниками на деньги чекистов. Вот как описал на допросе его «работу» в чайной один из собутыльников: Он был пьян и высказывался в антисоветском духе так: «Вот до чего дожили, нечем стало закусывать». Потом закричал: «Кто со мной хочет вместе выпить?». Я на его слова подошёл и сказал: «Давай!». И мы с ним стали пить вместе.
Именно об этом собутыльнике «Ёжик», зайдя после чайной к начальнику Зарайского ГПУ, расскажет, что неизвестный гражданин «Максим» предлагал ему войти в контрреволюционную организацию. Начальник очень заинтересовался «свежей информацией» и велел «Ёжику» зайти завтра с утра, когда он проспится, чтобы подробно описать разговор с неизвестным «Максимом».
На следующий день состоялся подробный инструктаж «Ёжика», как сблизиться с «Максимом», выяснить его «связи» в Зарайске и узнать о его знакомых в Москве, о которых он говорил вчера. Пьяный бред «Ёжика» стал основанием для дальнейшей разработки дела «Бывшие». Деньги от органов НКВД поступали исправно, так что число «участников организации», собутыльников «Ёжика», становилось всё больше; в беседах в чайной принимает участие и «Калинин».
В донесениях «Ёжика» разговоры с «Калининым» подробно освещаются, он не подозревает о его роли. Каждый из них постоянно заводит в компании провокационные разговоры о советской власти, о положении рабочих и крестьян, о ходе коллективизации и голоде в деревнях. В донесениях «Ёжика» появляются известные чекистам фамилии священников и диаконов, старых знакомых «Калинина», ведь круг гонимых и отчаявшихся «бывших», посещающих чайную, постоянен.
Вскоре для чекистов определился окончательно состав «первичной ячейки организации в г.Зарайске», в ней — 12 человек, духовенство и верующие, раскулаченные из деревень. Важным этапом операции является поездка в Москву «Ёжика» и «Максима», где «Ёжик» шапочно знакомится с приятелем «Максима», бывшим то ли эсером, то ли меньшевиком, впрочем, для «Ёжика» разницы в том нет. Последнее донесение «Ёжика» об этой встрече, с яркими, с большой фантазией сочинёнными деталями, приводит агентурную разработку «Бывшие» к логическому завершению — появился серьёзный «руководитель» организации. Он, правда, не очень доступен местным чекистам, но это неважно, главное, соответственно расписать его роль в организации.
В Зарайске арестовываются все подозреваемые, и среди них — сами осведомители, подсаженные в камеры для разложения обвиняемых. А в Москву летит убедительнейшая шифротелеграмма о выявленном руководителе контрреволюционной террористической организации попов, проживающем в Москве.
На первых же допросах оба осведомителя единодушно показывают на совершенно потрясённого «Максима»: это, оказывается, он по приказу «бывшего эсера» завербовал их в «организацию», имевшей своей целью свержение советской власти через вооружённое восстание. Но буквально через день сам «Максим» уже подтверждает свою ведущую роль в «организации» и показывает, кого он успел «завербовать» в неё. Из 12 арестованных: священников, диаконов, церковных старост, рабочих, крестьян, — 10 человек сразу же «признались» во всех мыслимых и немыслимых, с точки зрения здравого смысла, преступлениях против советской власти. Как позже выяснится, в камерах их склоняли к этому угрозами и посулами сами осведомители.
После ареста «бывшего эсера» дело приняло неожиданный поворот, ведь он, на «счастье» арестованных, оказался секретным осведомителем московских чекистов, и, очевидно, очень ценным. Все материалы доносов и предварительного следствия были взяты под сомнение. После пристрастного допроса «Ёжик» признался, что большинство даваемых им материалов он дал ложно. Все обвиняемые были передопрошены, и все сознались, что только страхом были вызваны их «признательные» показания, написанные под давлением осведомителей.
Следствие вынуждено было констатировать, что организации, как таковой, не было, но её пыталось создать наше осведомление. Все арестованные были освобождены, кроме «Ёжика» и «Калинина», которые были приговорены за дачу ложных сведений к 3 годам концлагеря. В последних своих показаниях «Ёжик» очень просил не отказать мне и дать возможность продолжать работу осведома. Можно не сомневаться, что эту возможность он получил в лагере, где, наверное, с большим рвением продемонстрировал свою преданность чекистам.
Похоже, что только опасение расшифровки ценного секретного агента стояло за благополучным исходом дела для остальных арестованных, которые, конечно же, вскоре будут осуждены по новым делам «Бывших». Попытка же диакона сотрудничать с органами ГПУ в надежде выжить самому и спасти семью, кончилась для него полным провалом. Жил он в вечном страхе на воле, продолжал в страхе лгать на допросах, наговаривая на себя и на других — и всё это опять под испугом расстрела, сильного расстройства и недоверия к моей правде, когда убедился, что ни одному его слову чекисты не верят. Этим страхом пронизаны показания всех обвиняемых этого абсурдного дела. А страшный, кровавый 1937, когда будут разрешены избиения и пытки подсудимых, был ещё впереди...
При исследовании групповых дел церковников в период 1935-1940 обращает на себя внимание тот факт, что при составлении агентурных сообщений сексоты старались ориентироваться как на внутренние события в стране, так и на изменения во внешний политике. Порой дело доходило до абсурда. Например, по сообщениям малограмотных осведомителей из глухих деревень, местные церковники на тайных собраниях увлечённо обсуждают групповые процессы троцкистов или военачальников и называют множество широко известных и малознакомых фамилий оппозиционеров ВКПб), представляя их своими руководителями. Очевидно, из Москвы передавались определённые инструкции местным органам НКВД, а те, в свою очередь, давали соответствующие указания своим «добровольным помощникам». Последние, похоже, составляли свои агентурные сообщения, просто переписывая соответствующие абзацы из центральных газет.
Приведём в качестве примера агентурной лексики ещё одну выдержку из материалов следственных дел:[6]
<...> Балыбердин[7] рассмотрел АГ-разработку[8] «Базар» на группу 15 человек попов и часть кулачества района, заведённую в июле месяце 1933 года. По материалам исключительно одного с/осв[9] «Христианин», материал которого не перекрывался, все случайные разговоры с/осв фиксировались, люди, сгруппированные в одну разработку, не имеют между собой ничего общего, факты, помещённые в рапортах, с/осв не припоминает, а также большинство фигурантов, проходящих по делу, не знает, фактической групповой а/с деятельности не подтвердилось, а потому ПОСТАНОВИЛ:
Дело под кличкой «Базар» на ЮРЬЕВА Михаила Петровича, ЗНАМЕНСКОГО Фёдора Михайловича, МИЗОНОВА Вениамина Васильевича, ПЕСТОВА Александра Семёновича и других прекратить, завести на всех дела-формуляры и материалы разложить. Фигурантов взять в активную АГ-разработку, о чём сообщить <...>