Василий Ильич Экземплярский

Ей, гряди, Господи Иисусе![1]

Стоит ли быть христианином? Вот, можно сказать, совершенный вопрос по преимуществу. Во-первых, совершенный потому, что теперь все рассматривается с одной точки зрения — сколько стоит, или еще — все продаю, все покупаю. Во-вторых, современная обывательщина есть смердяковщина[2] в очень широком масштабе. И как только знал Достоевский человеческую душу и нашу русскую среду, откуда у него это знание, если, например, мне и не снилось даже, что культурный человек может все продавать и на все плевать. Остается, правда, еще загадочным исход такого настроения, но это уже вопрос больше о конечной судьбе тела теперешнего человека, а не его души. Последняя подлинно уже погибла и не воскреснуть ей, разве только вновь родиться. Но если так, то откуда же и для кого ставить вопрос стоит ли быть христианином? Вопрос, если хотите, немного рыночного характера.

Было бы, вероятно, небезынтересно справиться на современном рынке жизни, как расценивается принадлежность к Христову Царству. Мы увидели бы тогда удивительное различие в подобной оценке. Для одних — вера их дороже всего в мире, не исключая жизни своей и жизни близких, и таких людей знает каждый. Для других — вера их стоит, можно сказать, пустяки или даже вовсе ничего не стоит. Продают эти люди свое христианское исповедание за случайное положение, за ничтожную подачку, даже за бесплатное погребение умерших родных. Ясно, что такое различие оценок есть одновременно и показатель веры человека и ценности для него христианства. Наше время в этом случае очень показательно, да оно и понятно.

По существу ничто не изменилось в мире человеческих отношений, а если теперь христианское исповедание приносится в жертву тому или другому явлению жизни очень заметно и даже подчеркнуто, то раньше, и всегда, верность Христу и Его слову приносилась в жертву менее заметно для других так же множеству явлений жизни — и ее выгоде, и славе среди людей, и нашему эгоизму, и нашим страстям. Всегда точно оправдывалась притча о драгоценной жемчужине и о сокровище, скрытом в поле[3]. Всегда нужно было сделать выбор — или продать все и приобрести одного Христа[4], или всем в мире владеть, но не иметь радующего сознания своего сыновства Богу. Конечно, я говорю о нашем времени, нашем сознании и нашей совести, а не о практике жизни. Победить в последней все соблазны мира и собственной души — удел немногих Божиих угодников. Для всех нас вопрос может обсуждаться, если так можно сказать, теоретически отвлеченно, и когда здесь мы задумываемся над судьбами христианства в мире и над значением его в нашей внутренней жизни, то хочется дать себе самому отчет — что такое особенно ценно в христианстве для нашей мысли и для нашей души?

Первые, самые ясные и доступные сознанию всех, ценности христианства определяются высотою и чистотою евангельского нравственного учения. Всех любить, благословлять проклинающих, молиться за мучителей, без числа прощать, радостно отдавать свою жизнь за других — разве не эти великие заветы будили сердца современников Христа, разве не они влекли ко Христу дикарей, разве не они пленяют две тысячи лет наши сердца и влекут душу к светлому, вечному? Все это несомненно так, но всего этого далеко не достаточно для оценки дела Христова в мире. Заповеди прекрасны, но исполните их до конца в жизни этого мира, и вы все в нем потеряете, как потерял и апостол Павел, и явитесь безумными во Христе[5]. Заповеди прекрасны, но я безобразен и нечист, нищ и убог, и, оказывается, эти заповеди точно не для меня, а для тех или других высшей породы людей или существ. Соуслаждаюсь закону Христову по внутреннему человеку, но в плоти своей вижу другой закон и не то делаю, что хочу, но то, что ненавижу.

Итак, стоит ли быть христианином, если во внешней жизни мира христианство неизбежно ведет к безумию и скорбям, а во внутреннем опыте неустанно влечет к сознанию своего несовершенства и духовной нищеты. Мне кажется, что на этот вопрос ответ едва ли неясен, и если повторить слова апостола Павла, то к ним нечего будет прибавить: Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков[6]. Настоящей жизни апостол противоставляет другую, и это противоположение проходит и через все Евангелие, и через писания всех апостолов. Всюду духовное возносится над плотяным, невидимое — над видимым, вечное — над временным. Эсхатологический идеал Божиего Царства определенно указывается как завершение мировой истории и участие наше в этом Царствии — как высшее благо жизни и наше истинное счастье.

Итак, вера в бессмертие души и надежда на будущее блаженство не есть ли именно то, что заставляет людей быть безумными в мире, отрекаться от себя до конца, продавать все, чтобы купить драгоценную жемчужину вечной жизни и вечного блаженства? Вопрос так серьезен и столько есть данных для положительного ответа на него, что кажется, будто бы ключ ко всему христианству найден. Так, по крайней мере, думали многие умные враги христианства и злобно высмеивали корыстный характер нашей веры. «А, добродетельные, — смеется Ницше, — вы хотели бы взять небо за землю и вечное за сегодняшнее. Недурной расчет!»[7] И правда, расчет очевиден и очень выгоден. Однако есть, несомненно, и в этом случае что-то такое, что этот очевидный и выгодный расчет делает не слишком соблазнительным для людей. Первые враги христианства определенно отказываются от такой выгодной сделки и предпочитают верить в лопух над могилой вместо веры в небесные венцы. Скажут, что такой расчет для врагов христианства не имеет притягательной силы, так как они не веруют. Но ведь дело в том, что именно этот расчет таким выгодным выставляется как источник такой веры и корыстной любви к Богу. Почему же такой расчет не соблазняет всех? Каждому ясно, что вечное лучше временного и бессмертие выше сегодняшнего. Остается предположить, что или враги Евангелия сделаны из другой глины, или же, что самих христиан влечет ко Христу и отрывает от мира не такой уже простой арифметический расчет и выгодная коммерческая сделка.

Когда говорят о психологическом источнике идеи, то всегда получается нечто не вполне ясное и доказательное. Но во всяком случае прав один германский богослов, который утверждает, что страстное и ожесточенное отрицание людьми очевидной истины бессмертия души имеет своим источником, прежде всего, эту мысль о Страшном суде и воздаянии за временное вечным. Именно эта мысль делает не только бесконечно страшной смерть, но и бесконечно серьезной жизнь, и в этом случае отрицание бессмертия и вечной жизни есть наиболее простой и неизбежный путь к успокоению в жизни и беззаботному пользованию в ней всеми благами земными. Что же касается меньшинства верующих, то для них Евангелие не представляет никакого соблазна для корыстного расчета со своим Господом и Хозяином. Притча о работниках, получивших по динарию за совсем неравную работу[8], вовсе исключает выгоду арифметического расчета, а постоянное утверждение Евангелия, что много званых, но мало избранных[9], что мытари и грешники идут впереди праведных в Царство Небесное, что многие с востока и запада возлягут со Христом, а сыны царствия извержены будут вон, во тьму кромешную, где будет плач и скрежет зубов[10], — все эти мысли евангельского учения дают достаточное основание верующим думать не о выгодной коммерческой сделке в жизни, а трепетать Страшного дня судного и непрестанно сознавать, что верующие всегда подлежат неизмеримо более строгому суду, чем неверующие. Каждый изучавший историю Церкви в мире не знает христиан, которые бы услаждались своей праведностью, но хорошо знает, о те, которых весь христианский мир чтит за святость и совершенство жизни, эти самые святые совершенные, наиболее полно и глубоко чувствовали свою немощь и недостоинство перед Богом и отходили из этой жизни всегда с сознанием, что они ничего не сделали из заповеданного Им и еще даже не вступили на путь спасения. Примеры такого настроения великих подвижников я указывал в своей статье «Солнце праведное».

Конечно, можно еще говорить об известном расчете и ввиду предстоящих страданий, чтобы избежать их. Но согласитесь, что это уже совсем другое дело и другая психологическая перспектива, и если можно сказать, что стоит верить во Христа для того, чтобы избежать страданий, то много легче и проще не верить в Него, чтобы и не думать о вечных страданиях. Кажется, я уже приводил яркие слова св.Иоанна Златоуста[11] о совершенном бескорыстии Христовой любви, но и в сегодняшних своих размышлениях эти слова слишком неотступно стоят в моей памяти, и мне хочется их вспомнить вместе с вами.

Итак, ради чего стоит быть христианином, где и что такое та драгоценная жемчужина в христианстве, ради которой человек предпочитает продать все, что имеет, чтобы приобрести эту единственную ценность? Нужное мне для ответа на этот вопрос слово произнесено Иоанном Златоустом. Драгоценная жемчужина, бесценное сокровище в жизни христианина есть Христос. Мой частный вопрос должен быть сформулирован так: что более ценно — быть ли со Христом в этой жизни или без Христа? Конечно, судьями в этом случае могут быть только христиане, то есть только люди, знающие Христа, хотя бы и по самому бедному религиозному опыту. Если хотите, это несколько затрудняет решение вопроса, так как невозможно доказывать превосходство жизни со Христом не хотящим знать Его. Но это уже общий закон нашего познавания. Чтобы сравнивать два или больше явления между собою, нужно знать их хотя бы отчасти. Христианин в этом случае всегда имеет некоторый опыт, а нехристианину остается один путь — лично подойти к образу Христа и узнать Его.

Мне хочется в этом случае не философствовать, что легко, и даже не размышлять, а немного остановиться вместе с вами на нескольких моментах некоторого душевного опыта, как личного, так и людей мне близких. В одном собрании, посвященном памяти Толстого, мне пришлось делать доклад на тему: «Мысли Л.Н.Толстого о цели жизни»[12]. Перед этими мыслями я всегда преклонялся и в данном случае хотел лишь наиболее отчетливо и рельефно эти мысли изложить в некоторой системе. Прения носили вялый характер, пока не заговорил один, белый как лунь, еврей. Он просил меня высказаться, в чем я вижу существенное различие между историческим христианством и учением Л.Н.Толстого. Я указал на различное отношение Толстого и христианства к Иисусу Христу. Для первого это великий и прекрасный Учитель, который когда-то жил и учил, а сам умер и живет с нами только в воспоминании. Если бы сказать поэтому, что Христа и вовсе не было, то для него это не имело бы очень большого значения. Совсем другое дело для нас — христиан церковных. Для нас бесконечно дорого учение Христа и каждая буква этого учения важнее видимого неба и земли, но, прежде всего, потому, что их сказал Христос. Будь эти слова и мысли предметом человеческого творчества, индивидуального или коллективного, безразлично, они были бы только мыслями, а не Истиной. Ибо мыслей возвышенных и прекрасных множество, но Истина едина. Эта единая Истина есть Христос, а потому и каждое слово Его — истинно. Мой собеседник подошел ко мне вплотную и начал говорить так тихо, что, казалось, он не хотел, чтобы толпа слышала нашу беседу:

— Понимаете ли вы, — сказал он, — что вы говорите? Ведь вы перефразируете Достоевского, что лучше остаться без истины, но со Христом, чем с истиной, но без Христа? Ведь вы тогда должны признать истиной и рождение от Девы, и Воскресение, и несчастную униженную и обруганную жену хананеянку, и смердящего Лазаря — понимаете ли вы это?

И когда я ответил, что да, что именно так я и принимаю Евангелие, принимаю с образом Христа все: и Деву, и Воскресение, и Лазаря, и хананеянку, то мой собеседник почти шепотом сказал:

— Я не думал, что это возможно, но если так, то говорить нам не о чем, нас разделяет целая пропасть.

Вот об этой пропасти я теперь и говорю. Слово «истина» звучит теоретично, но это только до тех пор, пока она выступает разрозненно, частично, когда же Существо, облеченное плотью и кровью, говорит, что Он есть Истина, то тогда это уже не теория, но путь жизни и самая жизнь. Учение — одно, согласие с учением — другое, согласие учения с жизнью — еще иное и самое высшее. Величайшие учителя человечества судятся нами по своему учению и сами себя отдают на этот суд. Христос о Себе говорит как об Истине, и потому подлинное христианство определяется нами как подражание Христу, согласование с Ним. Поэтому для моего сознания нет ничего страшного ни в вопросе моего собеседника еврея, ни в самом трагическом противоположении истины и Христа у Достоевского[13]. Ведь истину доказать нельзя, а можно только познать всею полнотою наших познавательных сил, а не одного рассудка с его законами. И в этом случае, если Христу может быть противоположна истина, то это будет означать тем самым, что найдено и познано нечто высшее и совершеннейшее, и тогда новый свет жизни или растворит в своих лучах образ Христа, или выступит как враг Его, как антихрист. Первого пока еще мир не видел. Ни история, ни человеческое творчество не создали ни до Христа, ни после Него ни одного образа, которому можно было бы усвоить достоинство воплощенной истины.

Однажды, правда, мне пришлось увидеть картину с претенциозным названием «Истина». Здесь же находился и автор картины, который любезно поделился своей идеей и охотно показал мне еще несколько картин и статуй с тем же названием. Выяснилось, что своей задачей и он сам, и его коллеги по сюжету постановили создать не самую истину, но выразить наибольшее стремление к ней, или путь к ее достижению, или радость от обладания ею. Самая истина — это факт чисто духовный и невидимый. Другое дело — вражда ко Христу. Антихрист также готов всегда выдать себя за истину, и многие пленяются его образом, хотя во всей полноте воплощения образа антихриста мир еще не видел, это отложено до последнего дня истории. Этот образ в отношении Христа, по сравнению с Ним, может быть назван ложью, как и слуги антихриста назвали Христа Веельзевулом при жизни Господа на земле. Не напрасно душа христианина называется невестой Христовой, равно как также называется и вся Его Церковь. В Нем именно источник христианской жизни и христианского воодушевления. Заповеди сами по себе не только частичны и разрозненны, не только внешне стоят в отношении нашей воли, но и всегда точно спорны в своем содержании. Хорошо и высоко не противиться злому, но может также казаться, что высоко и хорошо размозжить врагу голову. Достаточно прочесть «Дневник писателя»[14] Достоевского и «Три разговора»[15] Соловьева. Прекрасно всякому просящему дать, но разве не может быть порой хорошо взять у богатого и отдать бедному? Хорошо смирение, но разве не может быть прекрасной и гордость? Так всегда и вовеки. Истина — не в слове, не в правиле, не в мысли даже, но в жизни, в единстве и целостности лика Христова, подобно тому как и подлинная любовь в браке не есть постоянное сравнение и сопоставление супруга с другими, но доверчивая преданность одному. Розанов в «Темном Лике»[16] не то удивляется, не то возмущается, что Иисус Сладчайший, а плоды учения Его горьки. Да, конечно, для мира нехристианского, но для возлюбившего Господа сладки и страдания за Него, и величайший труд в жизни для Него.

Если упрекать христианство за то, что оно возлагает на человека новое бремя и лишает его радости жизни, то это значит или не знать, или не понять подлинную сущность собственно христианских верований. Христово бремя есть бремя любви. Оно неотделимо и от тяжелых испытаний, и от величайших радостей жизни, но центр всего христианского отношения к жизни, и всех ее оценок, и всех ее переживаний — в предмете любви, в самом Христе. Любящий, говорит учитель древности, ничего не желает, кроме любимого, о нем думает, ему служит, о нем радуется[17]. Так и любящий Христа. Отнимите Христа от христианина, и самые высокие, прекрасные мысли Евангелия покажутся скучными, простыми нравственными мотивами, и в душе будет пустота. А когда в душе царственно обитает Христос, тогда, говоря словами современного исповедника, земля будет небом и целый мир — храмом Божиим. Если хотите, так бывает при всякой истинной религиозности. Все наполняется сознанием живым, радующим ощущением нашего общения с Богом, но в христианстве эта связь со Христом особенно интимна.

Теперь вопрос о вечности. Если страшна таинственная и, порою, непосильно тяжелая эта временная жизнь, то насколько еще таинственнее, страшнее и для нас непосильнее являются откровения о будущей жизни. Попытайтесь услаждаться мыслью о загробном блаженстве, и тотчас страшным призраком станет мысль о вечных муках. Если даже вы не будете их страшиться для себя, то как сердце может трепетать радостной надеждой, когда открыты ему страшные образы скрежета зубов, плача, неумирающего червя, вечных мучений грешников? Богословствуйте и философствуйте сколько угодно о том, что вечные муки не вечны, но Евангелие об этом говорит так ужасающе просто, что наши мудрствования далеко не достаточны, чтобы утишить тревогу души и вселить мир в сердца наши. Страшно и за себя, страшно и за других, страшно и за само дело Божие. Вы знаете картину Микеланджело «Страшный суд»[18]. В ней нет Христа, евангельского Сына Человеческого, но есть трепет Страшного дня судного, образ мощного и сильного Судьи, обрекающего движением Своей руки всех злых на вечную гибель. Перед каждым серьезным верующим хоть раз в жизни или порою вставал образ такого суда, и тогда человек оказывался над бездной, которая на святоотеческом языке называется «унынием». Если вы не знаете, о чем я говорю, то просто не читайте этих моих страниц, пропустите их. А если вы знаете минуты уныния, то согласитесь, что своими силами удержаться от падения в бездну мы не можем. И от падения в эту бездну христианин удерживается только тяготением своей любви ко Христу. Здесь опять горят в сердце слова Златоуста: «Если бы за Христа надлежало и в геенну впасть, то и это надо было бы принять с великою радостью»[19]. Сверхчеловек Ницше, стоя над бездной, смеялся, но не было радости в этом смехе, и зоркие глаза Творца сверхчеловека увидали за его спиною грозный призрак отчаяния. Христианин и в самом трепете Страшного дня судного радуется Христу и в Нем успокаивает свое сердце. Страшные реальности праведного суда, моего греха и недостоинства, поруганного добра, заслуженной гибели, человеко-диавольского бунта — все это встречается с высшей реальностью воплощенного во Христе дара, такого знания глубин нашего сердца и нашей немощи, такой совершенной правды и такой всепобеждающей любви, что глаза веры не могут и не хотят оторваться от этого образа, и сердце отдается Ему без остатка, душа предает себя Ему такою, какая она есть. В неразумии скажу, что самый страх геенны точно смягчается и отступает на второй план. Мысль о том, что я достоин вечного осуждения, сохраняет всю реальность, но самоотречение любви знает один великий опыт. Как бы ни были велики мои страдания, но если я знаю, что моя святыня, моя любовь торжествует, радуется и царит в жизни, то все озаряется лучами высшего умиления. Трепещу страшного дня судного, вижу геенну и себя сознаю достойным ее, но как помыслю, что суд надо мною, грешным, соединен с торжеством моего Спасителя и Господа, то в душу темную пробирается мысль такая: как бы ни были велики мои страдания, но я не могу не воспеть Ему «Осанна» даже из адского пламени. И кажется, что радость о Его торжестве и славе больше, неизмеримо больше и моего страдания, и самого моего греха. Здесь я стою над другой бездной, имя которой на том же святоотеческом языке — «беспечность». Это бездна манящая и ласкающая, но не страшнее, чем бездна уныния Это те широкие врата и широкий путь, которые ведут в погибель, по слову Христа. Беспечность мирская понятна, но есть ее соблазн и у христианина. Это психология раба. Она видит щедрость своего господина и думает только о себе, о том, чтобы брать и пить сладкое вино Божественной любви и милосердия. Но евангельский образ Христа встает перед нашей совестью, во всей реальности встают ужасы зла, и греха, и бесконечной серьезности нашей жизни в мире, и ответственности перед Христом, перед Его безмерными страданиями, перед Его Голгофой. Кто любит Христа, тот Ему и сострадает, принимает Его крестную жертву, но и сам берет свой крест и идет со Христом на Голгофу, как и говорит апостол: Те, которые Христовы, распяли плоть свою со страстями и похотями[20]. Перед лицом Христа бездна уныния сменяется любящей преданностью Богу, совершенным безграничным доверием Ему как Господу и Другу. А беспечность исчезает перед ранами Спасителя, и место ее занимает надежда, или упование. Точка нашего духовного равновесия между двумя, зовущими нас безднами — уныния и беспечности, есть состояние покоя, всецелого доверия Богу Живому, в котором правда и милость встречаются.

***

Какой же сделать вывод из высказанных мыслей и что в конечном итоге должно ответить на вопрос — стоит ли быть христианином? Мне кажется несомненно ясным, что ответ должен зависеть от нашего личного отношения ко Христу. С отрицательной стороны я дело представляю так: или мир, или Христос. Конечно, это условное противопоставление, о чем я не раз говорил: Христу противопоставляется не наша земля и не наша человеческая жизнь, но определенный тип соотношения с миром, именно такой тип отношений, который и делает нас гражданами этого мира, строителями земного града и кузнецами своего личного счастья. Здесь христианство противостоит нашему мирскому человеку и предлагает признать Христа и Его Царство неизмеримо более дорогими, продать все, возненавидеть свою жизнь в мире и приобрести одного Христа как Владыку нашей жизни и как самую нашу жизнь. Практически это означает всегдашнюю абсолютную оценку Христа и Его Царства, постоянную реальную готовность ради Христа отказаться и от мира, и от жизни, сказать иначе — предпочесть Христа миру. В этом случае самоотречение нашей любви выступает как бы в перспективе отрицания. Без Христа и вне Христа я не признаю этого мира и самой своей жизни. Стоит быть христианином уже по одному тому, что не стоит жить в этом мире, образ которого преходит, граждане которого умирают и разлагаются, цари которого — люди — либо скучные в своей добродетели, либо отвратительные в своем скотоподобии. Человечество до Христа сознало эту тоску жизни, когда ожидало Спасителя — ожидало другого мира, иного порядка жизни, новой оценки вещей. Это переживает каждый из нас, когда живет такою жизнью, в которой нет места Христу. Кого такая жизнь удовлетворяет, тот уже имеет ясный и бесспорный ответ на вопрос, ответ отрицательный. Не стоит быть христианином, ибо ровно ничего не прибавляет христианство к образу этого мира, а Сам Христос всегда противостоит князю его[21]. Все надежды на Христа в мире обманчивы и суетны. Только тот, кто задыхается в пыли, чаду и крови земного строительства, кому в иные минуты солнце кажется почерневшим и сам себе человек отвратительным, только тогда душа ищет спасения и Спасителя и встречает на своем пути Христа. Возненавидеть мир и жизнь еще не значит избрать и предпочесть им Христа, но всегда значит взглянуть на Него с жизненным интересом, сравнить Его с миром, понять нечто новое в Его лике и Его Царствии.

Христианство человека с положительной стороны определяется его личным отношением ко Христу. Быть христианином значит не только отказаться от мира, распинать свою плоть, раздавать свое имение, исповедывать свою веру, но это еще и более всего значит быть всегда со Христом и во Христе, идти за Агнцем, куда бы Он ни пошел, видеть Его всегда, трепетно ждать и слушать те нечастые великие и прекрасные мгновения, когда Он Сам ударяет в наше сердце и зовет нас принять Его и идти на Его ниву работать.

Все это ясные и очевидные данные для такого же ясного и несомненного ответа на мой вопрос. Последний решается свободным отношением души ко Христу, чувством симпатии к Нему вначале и совершенной любви на всем жизненном пути человека, любви совершенной в смысле ее всецелостности, хотя, быть может, порою и далекой от совершенства, то есть и неразумной, и своенравной, и притязательной. И так удивительно понятны первые стихи 13-й главы Первого послания к Коринфянам, и так радостно звучат слова нашего Сердцеведца в Его Прощальной беседе, в Его призыве к Себе.

Для любящего быть с любимым всегда есть высшее блаженство[22]. Так говорит св.Иоанн Златоуст, так говорит и наш опыт на каждом шагу.

Теперь очень простой вывод. Стоит быть христианином, если стоит любить Христа, если для нашего сердца Он всего прекрасней, всего выше, всего радостней, всего светлее, всего сладостней и всего дороже. Это, если хотите, христианский фанатизм и нетерпимость. Не в том фанатизм, конечно, чтобы сокрушать неверующих и нелюбящих Христа, ибо это нам не заповедано и запрещено. Делать это — значит огорчать Любимого, что чуждо любви. Но фанатизм — в исключительности любви ко Иисусу из Назарета, как любит говорить мой друг и учитель. Никаких других отцов христианину не надо, никаких других учителей, никакой науки, никакой культуры, если на них нет печати Христа, а в особенности, если на них есть печать антихриста. Если хотите, это есть христианское рабство, но рабство не наемников, а друзей своего Господина. И в этом случае свобода веры, свобода совести органически, существенно связана с христианством. Но если в любви — все, а без любви — просто так и ничего, то ясно, что меч, тюрьма, удары, деньги не могут даровать любви. Можно заставить человека погрузиться в воду, но не креститься, можно заставить бить поклоны, но не молиться Христу; можно заставить творить крестное знамение, но не сораспясться Христу. Здесь корни идеологии христианского миссионерства и христианского обучения и воспитания детей.

Дайте людям живой образ Христа, помогите им подойти к Нему в исторической правде Его явления миру. Остальное принадлежит Богу и душе самого человека.

Примечания

[1] Откр. 22:20.

[2] Смердяков — персонаж романа Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы», чье имя стало нарицательным.

[3] См.: Мф.13:44-46.

[4] См.: Флп.3:8.

[5] См.: 1 Кор.4:10.

[6] 1 Кор.15:19.

[7] Ср.: «Вы ещё хотите, чтобы вам заплатили, вы, добродетельные! Хотите получить плату за добродетель, небо за землю, вечность за ваше сегодня?» (Ф.Ницше. «Так говорил Заратустра». Ч.2. Гл. «О добродетельных» / Пер. Ю.М.Антоновского // Ницше Ф. Соч. в 2-х т. Т.2. М.: Мысль, 1990. С.465).

[8] См.: Мф.20:1-16.

[9] Лк.14:24; см.также: Мф.20:16; 22:14.

[10] Мф.8:11-12.

[11] Иоанн Златоуст (344-407), св., архиеп.Константинопольский, крупнейший экзегет и проповедник. Церковная память 27 января / 9 февраля, 30 января / 12 февраля, 14/27 сентября и 13/26 ноября. Один из самых значимых церковных авторов для В.И.Экземплярского.

[12] Сравни статью В.И.Экземплярского: Гр.Л.Н.Толстой и св.Иоанн Златоуст в их взгляде на жизненное значение заповедей Христовых // О религии Льва Толстого. М., 1912; Париж, 1978. С.76-113. С докладом на основе статьи автор выступил на закрытом собрании киевского Религиозно-философского общества 30 октября 1911 г.

[13] См.: «Если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной» (Достоевский Ф.М. «Бесы». Ч.2. Гл.1).

[14] Достоевский Ф.М. Дневник писателя // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. Т.21-27. Л., 1980-1984.

[15] Соловьев В.С. Три разговора // Собрание сочинений Владимира Сергеевича Соловьева. Брюссель, Т.10. 1963. С.81-221.

[16] Розанов В.В. Темный лик. Метафизика христианства. СПб., 1911, 1913. Розанов Василий Васильевич (1856-1919), русский философ, критики публицист.

[17] См. прим. 22 ( ? — И.И.).

[18] Микеланджело (1475-1564), итальянский художник, архитектор и поэт; Экземплярский говорит о фреске «Страшный суд» в Сикстинской капелле в Ватикане.

[19] «Он (ап.Павел) любил Христа не ради благ, даруемых Христом, а эти последние ради Него и одного только боялся, именно — не отпасть от любви к Нему. Это было для нега страшнее даже геенны, равно как пребывание в этой любви вожделеннее самого царства... Он ради любви к Богу готов был и в геенну впасть, и царства лишиться, если бы предстояло это...» (Свт.Иоанн Златоуст, Беседа I. О любви / Полн.собр.творений св.отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского: В русском переводе. Т.12. Кн.2. СПб., 1906. С.479); «Нестерпима геенна и мучение в ней; но если представить и тысячи геенн, то все это ничего не будет значить в сравнении с несчастием лишиться блаженной славы (общения с Богом)...» (Свт.Иоанн Златоуст. Толкование на св.Матфея евангелиста. Беседа XXIII. 8 // Полн.собр.творений... Т.7. Кн.1. Спб, 1901. С. 272.)

[20] Гал.5:24.

[21] О князе мира сего см.: Ин.12:31; 14:30; 16:11.

[22] Ср.: «Представь <...> одного любимого и одного любящего так, как должно любить. Он живет как бы на небе» (Свт.Иоанн Златоуст. Беседа XXXII на Первое послание к Коринфянам, 6. Полное собрание творений. Т.10. Кн.1. С.324).