1913 г.
Первое знакомство. Первое мое знакомство с донскими калмыками произошло в ст[анице] Платовской. Хотя и ранее я знал из книг, что донские калмыки живут оседлой жизнью, все же я испытывал некоторое чувство удовлетворения при виде опрятных мазанок и даже вполне богатых домов — деревянных с резьбой, с русскими крылечками и резными фронтонами, окрашенных масляной краской; встречаются и каменные дома с железной крышей. Во дворе каждого дома высятся скирды соломы и сена, просторные ясли для скота, зачастую весьма обширные хозяйственные пристройки. Все это признак обеспеченности, зажиточности. В этом отношении донские калмыки выгодно отличаются от астраханских и тем более от своих дальних сородичей — бурят и монголов, которые (мне это прекрасно известно) при всем своем видимом богатстве, состоящем из скота, зачастую терпят голод и всякие лишения в зимние месяцы. Здесь же скирды соломы свидетельствуют, что местные калмыки всегда обеспечены куском хлеба. При ближайшем знакомстве со ст[аницей] Платовской я узнал, что русских поселенцев в станице даже больше, чем калмыков, все же все лучшие дома, за исключением домов местных торговцев, принадлежат калмыкам, и почти нет двора калмыка, где бы не было запасов соломы и сена, нередко весьма значительных.
Первые попавшиеся мне навстречу калмычки показали, что и по одежде они значительно разнятся от своих восточных сородичей; мужчины же все носят форменное или обыкновенное платье русского покроя.
Жилища почти всех калмыков представляют из себя обыкновенную малороссийскую мазанку из саманного кирпича. Исключение составляют дома немногих лиц, причастных к станичному управлению или в настоящее время, или в минувшее, — дома иногда чересчур хорошие для скромных требований еще не выдохшегося кочевника. Все мазанки калмыков снаружи весьма опрятны — гладко вымазаны, побелены, хотя, как я после узнал, аккуратностью своей они обязаны в большинстве случаев труду наемных русских женщин, и только немногие калмычки решаются принять на себя столь грязную работу.
Внутренним убранством своим дома калмыков также вполне подходят к домам русских: столы, лавки или стулья; поставцы для посуды, русские печи, плиты; в переднем углу понавешены бурханы[1], иногда этот угол украшен занавесками; кровати с тюфяками, или кошмами, покрыты одеялами, на них подушки в наволочках; во многих домах стены оклеены обоями; по стенам картины; самовар, стаканы, чашки имеются у многих, хотя калмыки предпочитают чай кирпичный, сваренный в котле. Словом, внутри калмыцкое жилье — тот же русский дом, иногда даже дом богатого мещанина, но на всем убранстве калмыцкого дома, как бедного так и самого богатого, лежит печать какой-то неумелости обращаться с ним, непривычка к нему; всюду грязь и специфический запах, как бы говорящие, что обитателей этого дома еще сильно тянет в грязную, закоптелую кибитку. За собой калмыки также, по-видимому, следят — моются, стирают белье; как мужчины, так и женщины, весьма склонны к франтовству. Все это вместе, а также то обстоятельство, что донские калмыки, живя в теплых домах, избавлены от неблагоприятных влияний на тело холода, — облагородило тип лица их; не мало, конечно, этому способствовало и здоровое хлебное питанье. Эта разница типа заметно отличает донских калмыков даже от близких их сородичей — астраханских калмыков.
Все эти замечания касаются калмыков не только ст[аницы] Платовской, о которой я начал речь, но и всех других калмыцких станиц и хуторов Донской области.
Хозяйство. — Как я уже заметил, донские калмыки в хозяйственном отношении оставили далеко за собой своих сородичей — астрах[анских] калмыков, бурят и монголов, все же они еще не настолько прониклись сознанием необходимости сельского труда, и, вероятно, пройдет еще немалый промежуток времени, пока они сумеют использовать в полном объеме тот земельный громадный капитал, что достался им. Еще не отрешились калмыки от тех качеств номада[2], которые весь интерес жизни его ограничивают трубкой, конем да разузнаванием новостей. Природная лень калмыка, его непривычка к труду дают ему возможность разработать только меньшую часть его паевой земли, и то зачастую руками половинщика — русского, остальная же часть, обыкновенно вперед на год-два, продается за бесценок при нужде в деньгах, а такая нужда — постоянное явление у калмыка, особенно пред праздником Цаган-Сара[3].
В последнее время в некоторых станицах калмыкам их начальством строго запрещается отдавать землю под распашку русским. Как оказывается, здесь большую роль играет не желание поднять хозяйственное благосостояние калмыков, а совершенно иные побуждения. Но к этому вопросу я вернусь еще ниже.
Все же в настоящее время большая часть калмыцкой земли разрабатывается русскими, которые ради этого поселились целыми селениями на калмыцких землях. Без сомнения, только этим поселенцам обязаны калмыки тем развитием земледельческой культуры, какая наблюдается у них, тем благосостоянием, которому завидуют даже русские казаки в Донской области. Не будь этих русских поселенцев, — и земля калмыцкая лежала бы нетронутой, и сами калмыки жили бы впроголодь, в обстановке, способствующей лишь вымиранию их.
Мне было весьма обидно читать в некоторых брошюрах, касающихся вопроса о миссии среди донских калмыков, отзывы об этих русских поселенцах среди калмыков, о их нравах — отзывы весьма резкие, и я очень рад, что личные мои наблюдения доказали мне неосновательность этих отзывов-нападок, по крайней мере в настоящее время. В прежнее время, правда, было нечто подобное, м[ожет] б[ыть], и сейчас встречаются среди случайного, пришлого люда в экономиях коннозаводчиков лица, которые заслуживают столь резких осуждений; но бросать обидные осуждения всем русским поселенцам огульно в настоящее время было бы в высшей степени несправедливо.
Все эти поселенцы — обыкновенный трудящийся крестьянский люд, только несколько большей предприимчивости; люди, которые не могли удовлетворить своей жажде земледельческого труда на 1-2 десятинах надельной земли в своих селах и потому рискующие забиваться в глушь среди калмыков, чтобы, хоть на арендованной земле, развить свою деятельность. Да ни о какой «эксплуатации» и речи здесь быть не может, ибо, как, противореча сами себе, утверждают строгие обвинители, землю у калмыков скупают «кулаки-торговцы», и уже у этих приходится покупать поселенцам. Так оно в большинстве случаев и есть на самом деле. Пожалуй, больше следовало бы пожалеть мужичка-поселенца, вынужденного терпеть подчас даже унижения, чтобы, хоть с половины (то есть за половину урожая при полном своем труде), достать себе у калмыка землю; или там, где вовсе запрещено сдавать землю русским, поступать на тех же условиях работником к калмыку (часто лишь фиктивно), а уж тут и вправду принижаться. Именно этому якобы «эксплуататору»-поселенцу калмык обязан тем, что у него есть и хлеб для семьи, и корм для скота. Хозяйство крестьян-поселенцев служит для калмыков и показательной школой земледельческой культуры, которая постепенно прививается к калмыкам и готовит для них столь обеспеченное будущее, что русскому крестьянину и мечтать не приходится о таковом.
Что «касается прогрессирующего обеднения» калмыков, о чем говорят те же брошюры, то это также вопрос спорный весьма. Мое мнение об этом как раз противное. Донск[ие] калмыки, насильно оторванные от пахания ветра и вынужденные приступить к паханию земли, — и теперь не бедны, а в будущем благосостояние их будет все больше развиваться. До перехода к оседлости у них, правда, было много скота, лошадей, овец, но богаче они вряд ли были. Жизнь соседних астрах[анских] калмыков, которые находятся в том же положении, как и донские калмыки до реформы, наглядно показывает, что при наличности общей массы скота и табунов среди них богатых людей единицы, а самое землепользование там настолько беспорядочно, что часто бедняк не в состоянии воспользоваться небольшим клочком земли для того, чтобы накосить сена для нескольких голов имеющегося у него скота. Это происходит как вообще от условий беспорядочной кочевой жизни, так и вследствие притеснений со стороны зайсанов[4] и богачей, захвативших под свои, иногда весьма многочисленные, табуны и стада громадные районы лучших земель в ущерб неимущим.
По новейшим статистическим данным (Главн[ого] Управления калмыцк[им] народом Астрах[анской] губернии)[5] средним числом на каждую душу в Астрах[анской] калмыцк[ой] степи приходится более 50 десятин земли, и по тем же данным более 70 % калмыцк[их] хозяйств имеют скота меньше 10 голов, причем в это число входит и мелкий скот — овцы, козы, т.е. крупного скота на хозяйство приходится 1-2 головы. Вместе с тем констатируется факт прогрессирующего обеднения Астрах[анских] калмыков и уменьшения скотоводных хозяйств. Около 20 %, сверх указанных, имеют менее 20 голов, то есть 5-6 голов крупн[ого] скота. Не говоря о том, что почти невозможно удовлетворить самым скромным требованиям средней семьи на средства, которые может дать хозяйство, обладающее хотя бы даже и 20 голов[ами] скота (5-6 крупн[ого]), часто приходится наблюдать, что в неблагоприятный год семья теряет почти весь свой малочисленный скот и, при отсутствии каких бы то ни было иных средств к жизни, обречена бывает если не на голодную, то весьма безотрадную жизнь, увеличивая собою процентность смертности в степи. Почти постоянным явлением в Астрах[анской] степи стала раздача муки и кирпичн[ого] чая бедным калмыкам. Разумеется, все это результат беспорядочного землепользования, чего, к счастью донск[их] калмыков, не существует у них. Кого же считать богаче — астраханского ли калмыка, находящегося под постоянным страхом лишиться всяких средств к жизни с падежом имеющихся у него нескольких голов скота, или донского калмыка, обеспеченного хлебом и кормом для скота даже в настоящий год после неурожайного лета? Если же мы обратим внимание на то, что средним числом донской калмык имеет скота столько же, сколько имеет его 85 % астрах[анских] калмыков, — то говорить об обеднении донских калмыков вряд ли приходится. К тому же проживающие среди них русские поселяне удостоверяют, что с каждым годом донск[ие] калмыки все увеличивают площадь земли, разрабатываемой их личным трудом, и это является первейшим доказательством моего утверждения об их благосостоянии.
Можно говорить о том, что калмыки значительно беднее того, чем могли бы они быть, обладая наделом весьма хорошей земли более 33 десятин на душу. Это правда. Происходит же это вследствие того, что они не вполне еще отрешились от характерных свойств кочевника — лени и беспечности. Но на переработку своей природы у калмыков еще времени мало было. Черты оседлого населения усвоят себе окончательно только калмыки, родившиеся уже в избе, т.е. дети современных нам калмыков, а раньше и ожидать, пожалуй, нельзя, чтобы калмык вполне усвоил себе дух оседлого населения и чтобы относился к земледельческой культуре иначе, чем он сейчас к ней относится.
В настоящее время в общем калмык 1/3 земли сдает за деньги, 1/3 сдает за скопщину и 1/3 разрабатывает сам. Нельзя сомневаться в том, что постепенно калмыки переймут от русских все способы ведения сельского хозяйства, постепенно втянутся в труд, все меньше будут продавать землю за деньги и сдавать за скопщину, все больше будут разрабатывать сами. В конце концов сдача в аренду или за скопщину земли станет так же редка, как редки сейчас среди них лица, не отдающие своей земли русским. Шаги в этом направлении заметны и теперь уже. Это будет означать культурный рост калмыков, нравственное и физическое возрождение их. Если же такого культурного подъема не произойдет, то это будет означать полнейший распад их, явится ярким показателем их неуклонного стремления к полному вырождению.
Калмыки и в настоящее время, при малом развитии у них земледельческого труда, были бы гораздо более состоятельны, если бы не их склонность к пьянству и к азартной игре. Эти два порока, которым подвержена большая часть их (пьянство развито даже среди женщин), более всего расшатывают их благосостояние, ибо зачастую для добывания денег на гульбу или для игры калмык продает за бесценок свою землю, которая раньше, сдаваемая за скопщину, обеспечивала его существование.
Военное начальство и доктора поражаются слабым физическим развитием, худосочием и болезненностью большинства калмыков призывного возраста, развитием среди них различных накожных болезней, — а все это в значительной степени является результатом тех же пороков, которые расшатывают и хозяйственное их благосостояние.
Может быть, эти несомненные признаки вырождения являются следствием перемены образа жизни их — кочевого на оседлый? Правда, антигигиеническое состояние их жилищ способствует распространению среди них накожных и других болезней, но ведь те же явления наблюдаются и среди кочевников-калмыков Астрах[анской] губ[ернии], среди бурят и монголов. — Очевидно, перемена образа жизни значительной роли здесь не играет. Неряшливости по отношению к себе у донск[их] калмыков замечается несравненно меньше, чем у их собратий-кочевников, и чистоплотность в хозяйстве, хотя и медленно, все же постепенно усваивается калмычками. Их физическую слабость в большой степени можно отнести на счет отсутствия у них здорового физического труда. Это мнение мое подтверждается еще тем наблюдением, что калмычки, которые вообще работают гораздо больше мужчин, на вид гораздо здоровее последних.
[1] Бурхан — статуэтка языческого божка у калмыков из камня, дерева, металла.
[2] Номад — кочевник (от греч. nomados — кочующий).
[3] Цаган-Сар (белый месяц) — календарный праздник, приуроченный к окончанию зимнего и началу весеннего сезона, самый почитаемый праздник у монголов.
[4] Зайсан — родовой старейшина у монгольских народов.
[5] Управление калмыцким народом учреждено в 1867 г. после упразднения Ордынского отделения Астраханской палаты государственных имуществ. Являлось административным исполнительно-распорядительным органом управления Калмыцкой степью Астраханской губернии. Упразднено в результате Февральской революции 1917 г.