Я слышал, что накануне или даже в тот же самый день в Саввино-Сторожевской слободе свящ.ДЕРЖАВИН на сходке на коленях и со слезами просил крестьян защитить монастырь и преподобного Савву от большевиков <...> я знаю, что в селениях и Посаде агитировали, что по первому набату необходимо собираться в монастырь.[1]
Приведенные показания «свидетеля», являющегося отцом убитого комиссара и главным виновником возникших в мае 1918 в Саввино-Сторожевском монастыре в Звенигороде беспорядков легли в основу обвинения против арестованных священнослужителей и большой группы мирян. Жертвами беспорядков оказались три человека: убитый комиссар Макаров и сильно избитые милиционер Ротнов и секретарь сельского Совета Соколов.
Организаторами контрреволюционного выступления в монастыре, по версии следствия, являлись игумен монастыря Макарий (ПОПОВ), иеромонах Феофан (АНДРЕЕВ), иеродиакон Амвросий и приходский священник Василий ДЕРЖАВИН.
Показания участников и многочисленных «свидетелей» на допросах сильно отличались по главным пунктам, но относительно причины недовольства и возмущения верующих мнения всех сходились. Накануне событий, 14 мая, прихожанам стало известно, что по дороге с мельницы был перехвачен отец комиссара Макарова с мукой, смолотой из зерна, ранее конфискованного в монастыре во время обыска.
Факт использования комиссаром служебного положения вызвал у крестьян сильное возмущение. На крестьянском сходе была избрана комиссия с участием представителей власти, которой поручено было расследование факта хищения зерна из монастыря.
По окончании расследования стало ясно, что обнаруженная мука, действительно, смолота из монастырского зерна. Этот факт, естественно, восстановил верующих против комиссара. Согласно показаниям нейтрального свидетеля последующих событий, толпа, возмущённая против Макарова, потребовала идти в монастырь, чтобы, во-первых, проверить всё имущество монастыря, ранее описанное тем же комиссаром, а во-вторых, сменить Макарова. Этот же свидетель отмечал особо, что вначале какого-либо враждебного настроения по отношению к Макарову не было.
О дальнейшем развитии событий показания свидетелей и участников уже сильно отличались. Свидетель-милиционер, член избранной на крестьянском сходе комиссии показал, что когда они 15 мая пришли в монастырь для проверки описанного имущества, то там уже собралась большая толпа верующих. Из толпы уже слышались возгласы, что мы пришли в монастырь грабить ризницу, вскрыть мощи, а Макаров будто бы всё тащит из монастыря. Настроение толпы было повышенное. Далее он же показал, что толпа сразу же обезоружила его и комиссара, что они без сопротивления сдали оружие. Он остался стоять у ограды, а комиссар с делегацией пошли в гостиницу.
Один из арестованных крестьян, также член комиссии, показал, что когда толпа обезоружила комиссара, тот стал возмущаться, кричать, что если ему не доверяют, он оставляет службу и желает должность сдать, для чего предложил выбрать комиссию по приёму должности. По его словам, именно после этого были избраны члены комиссии, которые прошли в комнату № 12 для принятия по описи имущества монастыря. Комиссар Макаров прошёл в ту же комнату с членами комиссии спокойно, и толпа какого-то озлобления против него не проявляла. Там комиссия и стала принимать дела у комиссара.
Момент, с которого закончился мирный ход событий, многие свидетели и участники событий связывали с началом набатного звона в монастыре. Он сразу же наэлектризовал уже возбуждённую толпу, в монастырь начал сбегаться из деревень народ. Собирались все у дверей номера, где комиссар сдавал дела. По показаниям свидетелей событий, сразу же поднялся шум, кто и что при этом говорил, разобрать было трудно.
Далее события развернулись с такой быстротой, что позже на допросах многие свидетели и участники не смогли объяснить, что же всё-таки стало видимой причиной начавшихся избиений представителей власти. Единственное, что подтверждали все — толпа стала вдруг неуправляемой.
Заметим, что во время следствия появились совершенно фантастические показания «свидетелей», позже не подтверждённые разоружёнными милиционерами, но которые, очевидно, инициировались чекистами и остались в отчёте дознавателя. Например: Я сидел в чайной и смотрел, как толпа разбирала оружие из цейхгауза, оружие разбирали многие. Спустя некоторое время мимо толпы проезжал автомобиль по направлению к монастырю. Толпа автомобиль остановила и с оружием в руках в автомобиль стали садиться, чтобы ехать в монастырь (очевидно, кому-то очень надо было списать на эти события исчезнувшее ранее из цейхгауза оружие).
Показания избитых представителей власти и свидетелей были подробны и ближе к истине, но все они не объясняли причин изменения настроения толпы и её свирепости. Вот показание секретаря сельского Совета: Помощника военного комиссара связали, а на Ротнова набросилась толпа и начала избивать. Меня лично ударили по лицу и по голове, пошла носом и горлом кровь.
Председатель комиссии, принимавший дела у комиссара, показал:
В номер ворвалось несколько молодых людей, которые с криком: «Где большевик Макаров?» — пытались взять Макарова. Меня оттолкнули от дверей, схватили Макарова. Я выбрался из номера во двор и направился к воротам монастыря. Когда я оглянулся, то заметил, что возле самого крыльца бил палкой Макарова управляющий имением Х. Били его и другие, но я не знаю, кто именно.
Следствию было известно, и это подтверждает приведенное выше показание, что комиссар Макаров умер от побоев, но были и выстрелы из оружия, отобранного у милиционеров в начале событий. В деле есть несколько показаний свидетелей об этом : Потом народ из номера побежал: по-видимому, в это время начали бить Макарова. Я тоже бросился бежать. Последовало несколько выстрелов. Кто стрелял, не знаю. Народ побежал из монастыря ещё больше. Кричали в толпе, что убили кого-то.
Уже в тот же день был арестован 31 человек, в том числе члены комиссии, настоятель, два монаха и иеродиакон монастыря, а также приходский священник Василий ДЕРЖАВИН. Назавтра началось следствие, дознание было поручено следователю Шпицбергу. Отметим, что профессор Московской Духовной академии Н.Д.КУЗНЕЦОВ обращался ранее в Наркомюст с просьбой о замене этого следователя, утверждая, что тот всюду обнаруживает свою ненависть к религии и особенно к монастырям и открыто оскорбляет религиозные чувства православного народа. Можно не сомневаться, что такой дознаватель весьма пристрастно провёл порученное ему следствие.
В организации беспорядков обвинялись, главным образом, игумен монастыря Макарий, по мнению следствия, именно по его распоряжению начался набатный звон; а также приходский священник Василий ДЕРЖАВИН, который, по показаниям свидетелей, настраивал верующих против властей и был организатором всех массовых выступлений верующих.
На допросе 20 июня о.Василий попытался объяснить, что беспорядкам предшествовало полное разорение монастыря при передаче его имущества в руки гражданских властей. Поэтому его выступление на крестьянском сходе, как члена общества «Союз защиты Церкви», было вызвано одним желанием — чтобы верующие выступили в защиту монастыря. Он подтвердил, что действительно становился на колени, прося граждан помочь преподобному Савве. По его убеждению, крестный ход, к которому он призывал прихожан, мог поднять религиозные чувства верующих и мог повлиять на власть.
Созданный в округе по инициативе о.Василия «Союз защиты Церкви» стал для него главным обвинением в контрреволюционной деятельности против власти. Заметим, что прихожане ещё не боялись заступаться за своего пастыря, и в документах следственного дела есть обращение верующих Саввино-Сторожевской слободы в Следственную Комиссию Московского Ревтрибунала, в котором они просили об изменении меры пресечения священнику села Саввинской слободы Василию ДЕРЖАВИНУ и отпустить его на поруки граждан вышеозначенного селения.
6 июня 1918 к губернскому комиссару юстиции обратился Дмитровский епископ Димитрий (ДОБРОСЕРДОВ) с просьбой об освобождении до суда, под его личное поручительство иеромонаха Феофана, объяснив, что заключение его под стражу серьёзно отразилось на состоянии его здоровья.
Об изменении меры пресечения и передаче арестованных монахов им на поруки до суда обратилась к властям и братия Саввино-Сторожевского монастыря, объяснив в прошении, что предварительное дознание уже закончено, а также, веря искренно в полную непричастность указанных отцов нашего монастыря к страшному происшествию.
Арестованные тогда могли обращаться за помощью к адвокатам, и в материалах дела находится обращение обвиняемых: игумена Макария, казначея Феофана и иеродиакона Амвросия — к адвокату С.Я.Зомерфельду с просьбой стать защитником в Революционном Трибунале и прочих Судах и Учреждениях по делу о беспорядках, происшедших при Монастыре Св.Саввы Сторожевского, Звенигородского чудотворца.
Защитник, приняв дело, сразу же направил в Следственную комиссию Ревтрибунала Прошение об освобождении до суда о.Амвросия, в виду преклонного возраста и болезненного состояния. Прошение адвоката осталось без последствий.
Обвиняемых-мирян взялись защищать адвокаты В.В.Волконский и С.М.Тарабукин. Приходская община на крестьянском сходе выдвинула своих представителей для участия в судебных заседаниях в качестве общественных защитников, делегированных в город Москву в Следственную Комиссию при МГРТ по делу священника Василия ДЕРЖАВИНА.
Судебные заседания начались 5 июля 1919. 26 июля обвиняемые: игумен Макарий ПОПОВ и священник Василий ДЕРЖАВИН, — как главные виновники мятежа, были осуждены на бессрочное тюремное заключение. Непосредственные участники избиений комиссара Макарова были расстреляны, часть крестьян, избивавшая милиционера и секретаря сельского Совета, приговорены к 10 годам тюрьмы. И только некоторые арестованные — были освобождены.
Завершается дело о контрреволюционных беспорядках в Саввино-Сторожевском монастыре решением Президиума ВЦИК на заседании от 8 августа 1918, в котором говорилось:
СЛУШАЛИ: Ходатайство игумена МАКАРИЯ о помиловании, приговорённого Московским Губернским Революционным Трибуналом к пожизненному заключению с принудительными работами.
ПОСТАНОВИЛИ: Ходатайство отклонить.
В апреле 1919 в Саввино-Сторожевском монастыре прошло официальное вскрытие мощей Св.Саввы Сторожевского, Звенигородского чудотворца, которые позже передали в музей.[2] Епископ Дмитровский сообщил Патриарху Тихону, что один из членов комиссии при осмотре мощей плюнул на череп Св.Саввы.[3] Для расследования оскорбительного для верующих поведения членов комиссии Наркомюст направил в Звенигород следователя Шпицберга.
16 июня в Звенигороде был созван митинг, принявший «Постановление трудящихся», в котором оскорблялась не только личность почитаемого в народе Св.Саввы, но и сами верующие. В заключительной части Постановления требовалось осудить всех, кто, прикрываясь светским званием, будучи поповскими выродками, от имени русского народа выступают в своих сословных интересах и поддерживают профессионалов жреческого затемнения.
Расследование Шпицберга завершилось арестом 14 июля духовника монастыря иеромон.Саввы (БОРИСОВА), обвинённого в распространении злостных и клеветнических слухов. 16 января 1920 он был приговорён к 10 годам концлагеря.
7 июня 1919 в Звенигородский исполком обратился комендант местного концлагеря за разрешением на занятие под нужды лагеря для дефективных детей, не подлежащих тюремному заключению, всех помещений Саввино-Сторожевского монастыря и скита. Возражения его игумена Ионы (ФИРГУФА) закончились водворением последнего 18 июня под домашний арест в монастыре, а 31 июля — отправкой в Таганскую тюрьму для привлечения к следствию по делу «Совета объединённых приходов».
Русский народ, ты должен знать тех, кто руководит твоими судьбами: кто управляет тобою под именем «ПРАВИТЕЛЬСТВА народных комиссаров», кто поспешно заключает невыгодный и постыдный мир, предающий нас в руки злейшему врагу, обещающему раздавить славянство, кто обессилил нас, развалив армию и тем вынудив нас соглашаться на все требования врага, кто, обещая общий мир, затеял междоусобицы, брань <...> кто посягая на наши духовные святыни, дерзнул воздвигнуть открытые гонения на святую Веру нашу.
Вот имена этих «героев», опозоривших нашу родину. ЛЕНИН — действительная фамилия УЛЬЯНОВ, русский, сын кабатч<ика>. ТРОЦКИЙ — БРОНШТЕЙН, еврей по происхождению, как и остальные деятели большевистского правительства, фамилии которых мы здесь приводим:
| КАМЕНЕВ — РОЗЕНФЕЛЬД, ЗИНОВЬЕВ — АПФЕЛЬБАУМ, МАРТОВ — ЦЕДЕРБАУМ, ГОНЕЦКИЙ — ФЮРСТЕНБЕРГ, ЧЕРНОВ — ЛИБЕРМАН, СТЕКЛОВ — НАХАМКЕС, СУХАНОВ — ГИММЕР, КАМКОВ — КАЦ, ДАН — ГУРЕВИЧ, | ЛИБЕР — ГОЛЬДСИН, ГОРЕВ — ГОЛЬДМАН, МЕШКОВСКИЙ — ГОЛЬДБЕРГ, ЛАРИН — ЛУРЬЕ, ПАРВУС — ГЕЛЬФАНДТ, РЯЗАНОВ — ГОЛЬДЕНБАХ, РАДЕК — СОБЕЛЬСОН, СОЛНЦЕВ — БЛЕЙХМАН, МАРТЫНОВ — ЦИКОР.[4] |
Приведенная выдержка из распространяемой по церквям листовки с названием «Кто наше правительство» стала основанием для обвинения в антисемитской пропаганде руководителей «Московского Братства — Союза ревнителей и проповедников православия», которому чекисты приписали издание и распространение этой листовки.
«Московское Братство — Союз ревнителей и проповедников православия» было создано в октябре 1917 при активном участии настоятеля храма Василия Блаженного о.Романа МЕДВЕДЯ и редактора журнала «Благовестник» Ивана БОРИСОВА. В Уставе Братства провозглашалась основная цель его создания — ОБЪЕДИНЯТЬ православных христиан, ревнующих об освобождении и обновлении жизни церковной.
К февралю 1918 при многих московских церквях были созданы отделения Братства. 12 февраля его устав был одобрен Патриархом Тихоном и вынесен на обсуждение общего собрания Московского Братства, которое состоялось 14 февраля в Епархиальном доме. На собрании присутствовал сам Патриарх. Он обратился к собранию с приветствием, в котором, упомянув о чрезвычайно тяжёлых временах, переживаемых Церковью, указал на настоятельную необходимость немедленного и стройного собирания в церковные союзы всех верных Церкви сынов в полном единении с Архипастырями и пастырями. Далее он с утешением остановился на деятельности Московского отделения «Союза ревнителей и проповедников православия» и призвал на его деятельность Божие благословение.
В своей приветственной речи главный учредитель Братства Иван БОРИСОВ, избранный собранием старшиной Братства, сказал: Сегодня счастливейший день моей жизни, я не ожидал, что Господь так мощно благословит это начинание, которое вначале было таким малым ростком.
Руководителем Братства единогласно был избран протоирей Роман МЕДВЕДЬ, в Совет Братства вошли 15 человек. Единогласно был принят Устав Братства и Обязательство поступающего в него. На собрании же было принято присутствующими «Обращение ко всем православным верующим», которое позже станет серьёзным обвинением против руководителей Братства. Приведём выдержки из него, отмеченные следствием:
Безмерно наше падение! В один год мы ухитрились погубить то, что создавалось нашими предками целыми столетиями, их потом и кровью, путём бесчисленных жертв <...>
Не говорите, что в этом и других наших безмерных бедах: бесправии, общем обнищании, голоде, в атмосфере постоянной злобы, ненависти и убийств, — мы не виновны, что виновны другие. Нет, в разной степени, но виновны все <...>
Церковь Российская, не тебе ли вручен светоч истины для просвещения русского народа! Что же ты не уберегла чад твоих от столь великого падения?
Православных в России 114 миллионов. Что же разрешили они разойтись по России столь великому потоку зла? Где сила твоя, православный народ, когда даже на веру свою ты допустил разразиться гонению?
А пока Московским Братством были организованы «Народные лекции», которые проводились в аудиториях юридического факультета МГУ. В программе было три доклада: «Религия спасёт Россию»,[5] «Религия и народное творчество»,[6] «Три Евангельские притчи».[7] В тексте краткого содержания лекции о.Романа следствием были подчёркнуты следующие места: Разнузданный зверь в человеке в связи с проповедью интернационала классовой вражды и ненависти. Раскол демократии. Затмение идеалов религии и отечества. Спасение России — в религии. Возможный союз всех религий в борьбе против общего врага. Затмение подлинных церковных идеалов. Основы подлинной церковности. Демократична ли церковь. Свобода, равенство и братство на лоне христианства. Пастырь и паства в церкви. Немедленная практическая работа православных.
Руководители Братства Роман МЕДВЕДЬ и Иван БОРИСОВ, а также четверо активных членов Совета были арестованы 22 мая 1918 и заключены в Бутырскую тюрьму. 22 июня Президиумом Московского Братства было направлено в ВЧК Прошение об освобождении арестованных на поруки до суда. В нём говорилось, что арестованные находятся уже целый месяц в тюрьме без предъявления обвинения, и утверждалось, что Братство никогда не преследовало политических целей, а ставило своей задачей проведение в жизнь Евангельского учения о мире и любви.
Прошение возымело действие, три члена Совета были освобождены до суда, но руководители оставались в тюрьме. Борьба за их освобождение продолжалась: были обращения к В.Д. Бонч-Бруевичу и к председателю Наркомюста с той же просьбой. 30 июля 1918 хлопоты увенчались успехом, и руководители Братства были также освобождены до суда. В октябре следствие по делу Братства было завершено, в Заключении по делу говорилось, что МЕДВЕДЬ Роман Иванович и БОРИСОВ Иван Васильевич обвиняются в организации и руководстве Братства, преследовавшего политические, антисоветского характера цели, в издательстве антисоветской литературы и распространении листков под заглавием «КТО НАШЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО» антисемитского характера.
27 ноября 1918 дело Братства было рассмотрено на Заседании Президиума Московского Ревтрибунала, согласно его Постановлению дело руководителей Братства производством прекращено в порядке амнистии ВЦИК от 3-го ноября 1918 года.
Но чекисты на этом не успокоились, и дело Московского Братства и его филиалов получило продолжение в других групповых делах церковников в период 1919-1921, например в деле о «Контрреволюционном выступлении монастырской братии Ново-Иерусалимского монастыря» и деле о «Контрреволюционной деятельности “Совета объединённых приходов”».
Телефонограмма № 6Звен<игород>. Уездн<ому> Воен<ному> Комиссариату. 6 августа 1918 г. Просим выслать в срочном порядке 6-го августа латышский отряд в составе 50 человек, при боевом снаряжении, впредь до восстановления порядка. Основания: предполагается контр-революционное движение. Военный комиссар МАРТЫНОВ [8] |
Причиной этой грозной телеграммы и рассылаемых во все организации телеграмм представителей Воскресенского районного Совета явилась тревога местных властей по поводу предстоящего собрания верующих в Ново-Иерусалимском монастыре. Об этом собрании заранее были оповещены прихожане близлежащих деревень в распространённом обращении, в котором говорилось о переживаемых монастырской братией трудных временах, в связи с лишением своих имений, угодий, земель и капиталов. В Обращении братии говорилось, что в прошлом обитель, кормившая и призревавшая до тысячи человек братии, а также выделявшая из своих средств на благотворительные дела и миссионерское Общество до 40 тыс. руб. в год, принимавшая в своём странноприимном доме в год до 35 тыс. странников, содержавшая во время последней войны и прежде — лазарет на 100 больных и раненых воинов и, наконец, дававшая полное содержание состоявшему при монастыре училищу, в настоящее время поставлена в положение нуждающейся.
К будущему собранию верующих Воскресенский райсовет готовился основательно. 6 августа в Московский Совет была отправлена в 12 часов ночи срочная телеграмма председателя райсовета, в которой сообщалось о подготовленных мероприятиях: выпуске обращении к населению, публикации декрета о набатном звоне, организации митингов в деревнях, непрерывных дежурствах членов местного Исполкома, а главное — полной боевой готовности местного отряда Красной Армии и милиции. Телеграмма завершалась просьбой прислать 50-100 человек из Павловского полка и броневую машину.
О дальнейших событиях в монастыре подробно изложено в «Протоколе расследования» о «К/р выступлении монастырской братии в г.Воскресенске», представленном в Комиссию Ревтрибунала. В нём следователь Иванов подтверждал распространение по приходским общинам, с ведома настоятеля монастыря, воззваний о незаконном, якобы, отобрании советской властью у монастыря имущества, вследствие чего братия обители чуть ли не умирает с голоду. В связи с этим воззванием монастырская братия обвинялась в ведении на религиозной почве агитации против советской власти и, в частности, против коммунистов в общем масштабе.
6 августа предполагался приезд в монастырь Патриарха Тихона, на 7 августа намечался крестный ход, который больше всего волновал местные власти. Но крестный ход не состоялся по причине неожиданного отъезда Патриарха из монастыря. Никаких беспорядков, о возможности которых беспокоилась местная власть, в монастыре не произошло.
Несмотря на это, в ходе предварительного следствия было допрошено 89 человек о предшествующих беспорядкам событиях в деревнях и монастыре, с показаниями которых ознакомился следователь Иванов. Некоторые выдержки из показаний «свидетелей» и участников событий вошли в его отчёт:
Казначей Ново-Иерусалимского монастыря созывал через старосту Сергея ЛИПАТОВА сходку. На этой сходке было — призывал население с.Макруши с утра в воск<ресенье> 4 авг<уста> прийти в монастырь для заслушания проповеди, где будет указано, что местный Совет хочет совсем заморить с голоду монастырь, хочет отобрать у них все продукты и, таким образом, разграбить.
Слухи такого содержания, что скоро с Москвы приедут большевики и будут забирать драгоценности с храма, и будут ставить лошадей в храм. Мало того, даже у нас, у монахов, забрали коров и лошадей, и гостиницы лишили нас, всем достоянием. Просим вас, братцы, войти в наше положение и не дать этого сделать и осквернить храм.
Архиерей говорил, что церкви должны прикрыться <...> просил граждан, своих выборных, чтобы вернули всё обратно, указывал, что взяли последнюю лошадь, и ему пришлось идти пешком.
Егор ЛИПАТОВ говорил, что «надо собрать граждан и пойти к Совету и потребовать отчёта, куда деваются деньги, выручаемые за молоко со скотного двора, а молоко это нужно передавать монахам».
Протокол расследования по делу о «К/р выступлении монастырской братии в г.Воскресенске» заканчивался выводом, что в деле не имеется ничего, что могло внушать серьёзного опасения, поэтому принимать каких-либо особых мер со стороны Президиума Губернского Совета надобности нет. 19 ноября 1918 Следственной Комиссией Московского Ревтрибунала было постановлено. Ввиду отсутствия состава преступления дело дальнейшим производством прекратить. Арестованные монахи были освобождены.
О дальнейшей судьбе монастырской братии Ново-Иерусалимского монастыря мы узнаём из материалов следственного дела № 868 — дела «Братства ревнителей и проповедников православия».
Из материалов дела видно, что Братство было создано на собрании верующих, состоявшемся 22 июня 1918. С осени была развёрнута активная деятельность членов Братства по привлечению верующих и сбору средств в пользу монастырской общины. Руководство Братства неоднократно посылало ходатайства в различные учреждения о возвращении части имущества монастыря, что не дало положительных результатов.
В июне 1919 по Звенигородскому уезду неожиданно стали распространяться слухи о скором закрытии Ново-Иерусалимского монастыря. Они были небеспочвенны, так как 18 июня 1919 Воскресенский исполком принял решение об освобождении быв. покоев епископа ПЕТРА для устройства столовой богадельни. В связи с этим Братству предлагалось очистить помещения в монастыре, разобрав иконостас и алтарь.
29 июня 1919 на уездном Съезде Советов было предложено поручить Звенигородскому Совету в течение месяца от сего дня выселить всё монашеское население из всех монастырей Звенигородского уезда. Обосновывалось это тем, что все монастыри являются не только очагами контрреволюции и отживших суеверий, но и местами растления гражданской нравственности.
В связи с этими слухами решено было устроить собрание членов Братства. Во все приходские общины были разосланы приглашения от монастырской братии с предложением прислать на собрание своих выборщиков, чтобы они участвовали в обсуждении всем миром создавшегося положения.
Каждый выборщик избирался на собрании сельской общины, которое направляло его на собрание Братства с определёнными полномочиями. Приведём два показательных заявления приходских общин:
Мы, нижеподписавшиеся граждане, из числа 55 домохозяев <...> единогласно решили, чтобы Новый Иерусалим существовал, как и было раньше, и потому уполномачиваем от общества нашего селения на собрание в монастырь граждан.[9]
Обсуждали вопрос о положении Ново-Иерусалимского монастыря, братия которого в своём воззвании просит придти к ним и обсудить создавшееся тяжёлое положение обители. Единогласно признали трудное положение обители. И решили послать двух делегатов в качестве уполномоченных от селения Сычёвка, дабы вместе с братией монастыря и другими уполномоченными найти выход из создавшегося положения обители и находящейся в ней братии и обсудить вопрос о дальнейшем Её существовании и процветании, что весьма желательно всем жителям нашего селения.
6 июля 1919 состоялось собрание, на котором присутствовали 500 выборщиков и монастырская братия. О положении в монастыре, у которого были ранее отобраны по декретам советской власти все земли, угодья, сады, пасеки, скот и описано церковное имущество, в протоколе собрания отмечалось, что положение братии за последнее время отчаянное, доведшее её до нищенства и попрошайничества.
Собранием было единогласно принято решение поддерживать братию продовольствием, топливом и всем необходимым для существования и утверждено обращение к властям об освобождении духовенства от принудительных работ.
12 июля состоялось второе собрание Братства, на которое был приглашён председатель Воскресенского Совета для выяснения дальнейшей судьбы монастыря. Это собрание прошло, по показаниям многих «свидетелей», очень бурно, раздавалось много оскорбительных выкриков против представителей местного Совдепа.
В ночь на 13 июля были арестованы председатель и самые активные члены Братства, а также 14 монахов Ново-Иерусалимского монастыря во главе с игуменом Кириллом.
В материалах дела есть обращение приходской общины села Никулино с ходатайством об освобождении до суда односельчанина, члена Братства, в котором говорилось, что в агитации против соввласти в селе Никулино нами замечен не был, а в кружке «Братства ревнителей православия» последний состоял по своим нравственно религиозным убеждениям.
«Обвинительное заключение» по делу Братства было утверждено 18 июля 1919. В нём следователь Соколов справедливо отмечал, что только неправильные действия местных властей стали причиной бурных выступлений верующих на собрании. Особое их возмущение вызвало поведение временного коменданта монастыря, большевика Николаева, который нарядился в архиерейское облачение и с посохом в руках гулял по монастырю. По мнению следователя, это могло создать в населении ложное представление о характере борьбы советской власти с религиозными предрассудками.
Предъявленное всем арестованным обвинение в агитации против местного Совета, а также, в общем, против советской власти основывалось лишь на показаниях военного комиссара, требовавшего ранее вызова броневика и большого отряда красноармейцев. Последний утверждал, что на собрании обвиняемые кричали, что не боятся оружия, что если они хотя бы одного из нас убьют, то мы можем их окружить, весь совет, и задушить, а остальные разбегутся.
На основании «Заключения» главный «эксперт» по монастырям следователь Шпицберг 11 октября представил в Наркомюст «Докладную записку», в которой работа Братства при Ново-Иерусалимском монастыре напрямую связывалась с контрреволюционной деятельностью Московского «Совета объединённых приходов», руководителями которого был выработан целый ряд мероприятий (начиная от создания церковных братств) в целях оказания сопротивления проведению в жизнь дела национализации — начиная от звона в набат — до открытого сопротивления, и утверждалось, что создание Братства при Ново-Иерусалимском монастыре необходимо было духовенству в явных целях противодействия его национализации.
Правда, далее «эксперт» с сожалением отмечал, что, по мнению дознавателя Соколова, контр-рев. деятельность со стороны ВСЕГО братства ревнителей не видна, а значительная часть бурных собраний верующих была вызвана поведением местных властей. Именно они, уже зная о предстоящей национализации монастырей по всему уезду, всё же позволили себе уверять граждан на собраниях о ЛОЖНОСТИ самих слухов о закрытии Ново-Иерусалимского монастыря.
Шпицберг подробно остановился на преступном выступлений на собрании Братства представителя Воскресенского Совета, который говорил о лицах, распускающих ложные слухи о закрытии монастыря, что они явно стараются подорвать престиж советской власти и толкают массы на всевозможные выступления. Мало этого, он даже грозил за распространение этих слухов карой, вплоть до расстрела. Хотя спустя месяц после собрания монастырь был национализирован окончательно и сдан под советские ясли, богадельню и больницу.
В заключение главный «эксперт» предлагал, ввиду полной несогласованности действий власти и вызванного этим возможного хаоса в головах обывателей Воскресенска от разноречивых решений местных властей, не передавать дело в Ревтрибунал.
11 ноября 1919 дело Братства было закрыто, причём объяснялось это тем, что беспорядки, возникшие в связи с Ново-Иерусалимским монастырем под влиянием согласованных контрреволюционных действий Московского Духовно-административного центра и церковников на местах вокруг Ново-Иерусалимского монастыря, не повлекли за собой ни человеческих жизней, ни низвержения местной советской власти.
Находящихся уже четыре месяца в тюрьме монахов монастыря Иоакинфа и Сысоя решено было освободить из-под стражи, применив к ним ноябрьскую амнистию. Игумен же Кирилл, который, как выяснилось следствием, является убеждённым противником рабоче-крестьянской власти и опасным агитатором под религиозным флагом, амнистии не подлежал, его предлагалось передать в распоряжение Губчека.
14 ноября это решение было утверждено Следственной Комиссией Московского Ревтрибунала, но три из 14 монахов не были освобождены. 4 декабря они направили в Губернский Суд прошение, в котором подробно написали о своём аресте, когда ночью 13 июля в монастырь явился комендант НИКОЛАЕВ с товарищами и вооружёнными солдатами, потребовал ключи, как от храмов, так и от других дверей, заявил братии, что с сего числа монастырь закрыт и что службы в храме на время прекращаются, братию же в количестве 14 человек препроводил в арестный дом. Далее они сообщали, что вскоре все монахи, кроме них, были освобождены, и просили сделать своё заключение о нашей виновности или невиновности и освободить нас из заключения.
Только в начале января на прошение откликнулась народный судья Вельтищева, направившая заявление в Наркомюст, в котором сообщала, что три монаха: КИРИЛЛ, ИОАКИНФ и СЫСОЙ, сидят в предварительном заключении с 13-го июля 1919 года и до сего времени. Определённого обвинения к означенным лицам до сего момента предъявлено не было. Наконец, 9 января 1920 Следственная Комиссия при МГРТ постановила: За недоказанностью состава преступления дело прекратить и всех из-под стражи немедленно освободить. На основании этого решения арестованные, наконец, были освобождены.
<...> О, Пристрастный Сергей. И с каких ты стран приидоша и в монастыре посилися, в комиссары всташа?! И все чайныя, и лавки затвориша, и коммуну сотвориша, и весь народ соблазниша. Радуйся, Сергей, молоком объедаяйся; радуйся, Сергей, всю капусту сожраша; радуйся, Сергей, тебе весь народ колена преклоняша; радуйся, Сергей, новоиспеченный комиссар; радуйся, Сергей, себе разбойников взяша, которые давно крови искаша <...> радуйтися, сподвижники комиссара; радуйтися, всего народа обирохи; радуйтися, обжиралы; радуйтися, страшныя всему народу ваши образины. Радуйтися и веселитися, пока головы ваши на плечах.[10]
Это — выдержка из переписанной от руки листовки, которая называлась «Акафистом комиссару-коммунисту Зимину». Она давно интересовала чекистов, так как слухи о распространяемой по деревням антисоветской листовке сильно будоражили крестьян. Обнаруженная во время обыска при массовых арестах верующих в марте 1919, она была включена в материалы следственного дела «О к/р агитации в Иосифовом монастыре в г.Волоколамске» в качестве вещественного доказательства против духовенства.
Ход событий, предшествующих массовым арестам духовенства и верующих, подробно будет описан позже в показаниях «свидетелей» и обвиняемых. Все они сходились на том, что первопричиной последующих действий стал допрос архимандрита, состоявшийся 24 марта. На нём о.Иннокентий рассказал о разговоре в начале марта с Иваном БАКШЕЕВЫМ, представителем мирян. Последний заявил, что везде и повсюду существуют Церковные Советы, которые принимают всё Церковное имущество на учёт, и нам также Комитет нужно избрать, потому что во многих случаях появляются банды под видом красноармейцев и грабят Церковное имущество.
Далее о.Иннокентий показал, что ничего не имел против этого предложения, действительно, при всех реквизиях в монастыре одни грабители были. 4 марта 1919 по инициативе и под руководством Ивана БАКШЕЕВА состоялось общее собрание верующих, на котором присутствовало 2000 человек. После торжественного молебна участники обсудили декрет об отделении Церкви от государства, утвердили создание приходской общины и избрали Церковный Совет в составе шести членов и председателя, Ивана БАКШЕЕВА, которому было поручено передать протокол собрания в Волостной Совет. После согласования с местными властями Церковный Совет должен был принять по описи всё имущество монастыря. Но председатель Волостного Совета признал собрание незаконным, так как на нём не присутствовали представители власти. На самом деле причина непризнания самого факта собрания верующих крылась совсем в другом, о чём пока не говорилось. Церковным Советом решено было вновь собрать верующих, теперь уже с приглашением представителей власти.
19 марта состоялось второе собрание мирян, на котором присутствовало только 600 человек. Были официально приглашены представители местного Совета. Повестка дня собрания была прежней: утверждение и регистрация приходской общины, повторное избрание Церковного Совета и его председателя, а также состава Комиссии, которая должна будет принять имущество монастыря: постройки внутри ограды, инвентарь, земли и богослужебные предметы.
По глубокому убеждению о.Иннокентия, спокойный ход этого собрания нарушило провокационное выступление начальника милиции Зимина, который стал настойчиво убеждать всех в необходимости создания Коммуны в монастыре.
По свидетельским показаниям, на собрании поднялся страшный шум и протесты против образования Коммуны. Участники начали кричать, что обсуждается не коммуна, а создание приходской общины и избрание Церковного Совета, требовали передать всё имущество исключительно в ведение религиозной общины.
Все попытки представителей местного Совета успокоить народ не увенчались успехом. О всех событиях на собрании будет подробно доложено в Волостной Совет, и этот отчёт будет очень пристрастен. В нём с негодованием будет описана процедура начала собрания, когда присутствующие вознесли общую молитву, провозгласив: Помолимся (об избавлении) от врагов своих, внешних и внутренних. Далее утверждалось, что председатель собрания Дмитрий МОЛЧАНОВ и другие члены Церковного Совета держали себя вызывающе, что собранием было единогласно подтверждено решение, согласно которому всё имущество монастыря передаётся исключительно в ведение религиозной общины.
Дело в том, что местный Совет планировал уже в ближайшее время закрыть монастырь и реквизировать его имущество в пользу организуемой там коммуны, поэтому-то решение общего собрания верующих было совершенно неприемлемым. Выступление на собрании председателя Церковного Совета Ивана БАКШЕЕВА, оскорбительные выкрики и возмущение участников собрания, действия архимандрита Иннокентия, который, по мнению представителей власти, настраивал толпу, — всё это в соответствующей форме было представлено в отчёте как антисоветская агитация с призывом оказать сопротивление Совету. Из Волостного Совета этот отчёт был передан местным чекистам для разбирательства и возможного ареста участников.
Что же на самом деле сказал Иван БАКШЕЕВ? Судя по показаниям архимандрита Иннокентия, именно в момент, когда страсти там накалились после выступления Зимина, с успокоительными словами выступил Иван БАКШЕЕВ, который сказал, что «пока еще ничего из монастырского имущества не отбиралось, а когда будут отбирать, то всего здесь нас 600 человек, а когда нужно будет, то соберется и 60 тысяч».
Местным чекистам слова когда нужно будет, то соберется и 60 тысяч, повторенные в разных вариантах свидетелями и обвиняемыми, были интерпретированы как активная антисоветская агитация с призывом к восстанию против советской власти. Это стало основанием для их решительных действий. В ночь на 27 марта 1919 были арестованы архимандрит Иннокентий (БОБЦОВ), часть монашеской общины и 60 верующих, активно выступавших на собрании. Во время обысков у некоторых были найдены переписанные копии листовки — «Акафиста комиссару-коммунисту Зимину», которые утвердили чекистов в их версии. Следствие было проведено стремительно, опрошено много «свидетелей» и все обвиняемые. Иван БАКШЕЕВ категорически отрицал все обвинения, заявляя на допросе: Народ кричал, что монастырь должен быть оставлен для народа и монахов.
7 июня 1919 материалы следствия по делу «О к/р агитации в Иосифовом монастыре в г.Волоколамске» были переданы в Следственную Комиссию Московского Ревтрибунала. В результате расследования, закончившегося в кратчайшие сроки, руководители церковной общины были обвинены в организации нелегальных собраний верующих и активной антисоветской агитации в присутствии представителей местной власти на втором собрании.
28 октября 1919 заседание Следственной Комиссии не состоялось по причине неявки всех вызванных «свидетелей» и было перенесено ввиду серьёзности дела. А 17 декабря все арестованные были освобождены, а дело прекращено на основании амнистии ВЦИК от 15-го ноября 1919 года.
Заметим, что к моменту освобождения обвиняемых всё имущество закрытого к тому времени Иосифова монастыря было реквизировано в пользу организованной там коммуны.
После освобождения архимандрит Иннокентий (БОБЦОВ) и монахи недолго были на свободе. Вскоре они были вновь арестованы и отправлены в тюрьмы и лагеря.
16 июня 1919 в канцелярию управления милиции г.Коломны из Коломенского женского монастыря пришла срочная телефонограмма, в которой сообщалось, что в женском монастыре произошёл тревожный звон набата-колокола с целью попытки поднять восстание.[11] Начальник Коломенского районного отделения милиции с несколькими милиционерами немедленно отправились в монастырь. Допросив свидетелей и монахинь, но не получив ответа на главный вопрос — кто и почему звонил в колокол — он приказал арестовать и препроводить в тюрьму Коломны игуменью монастыря Ювеналию МИНИНУ и шесть монахинь.
21 июня того же года начальник милиции представил в Следственную Комиссию Московского Ревтрибунала рапорт, в котором сообщал, что когда он явился в монастырь, то увидал большую толпу народа около монастыря, явившуюся на этот звон. Поэтому он с милиционерами прежде всего сделал всё возможное по удалению публики, чтобы не могло произойти каких-либо недоразумений. Затем допросил словесно нескольких посторонних лиц, которые могли участвовать до нашего прибытия, после чего — монахинь и послушниц. В рапорте отмечалось, что это дознание не дало результатов, так как все они категорически отказались выдать лицо, которое звонило в набат, и сделали полный саботаж. А относительно поведения игуменьи Ювеналии говорилось, что она совершено отказалась отвечать, якобы, она ничего решительно не знает.
В связи с этим начальник милиции был вынужден для продолжения дальнейшего расследования арестовать игуменью и шесть наиболее агрессивно настроенных монахинь. В рапорте им делались предположения о причине набатного звона и беспорядков в монастыре, а именно: распространившиеся в последнее время в Коломне слухи о его закрытии. Он предположил, что опасения монахинь об изгнании их из монастыря, которым некуда деваться, стали главной причиной набатного звона, чтобы собрать публику, которая могла бы войти в защиту их и сделать между милицией контрреволюционное восстание.
Конечно же, начальник милиции точно знал истинную причину волнений. Ведь ему было известно решение Коломенского Совета об организации в мужском монастыре концентрационного лагеря, в котором находилось уездное Управление милиции с его отделами. Поэтому-то возник вопрос с выселением милиции из здания мужского монастыря, а единственное здание, подходящее для Милиции в гор.Коломне, — это женский монастырь.
Предварительный осмотр помещений женского монастыря представителями отдела Управления милиции и породил среди верующих и монахинь слухи о скором его закрытии. Когда же представители Жилищного отдела приступили к описи имущества женского монастыря, то тогда и стали бить в набат (церковный звон). А так как монастырь находится в центре города, то быстро набралась масса публики, и монашки начали перед публикой распространяться, «что большевики нас выгоняют из монастыря» (ложь — только сделали уплотнение). Именно они и дали телефонограмму в милицию.
В процессе следствия представители Жилищного отдела покажут, что собравшаяся толпа состояла большинством из молодёжи, которая в смехе и шутках разошлась... На вопрос: «Кто бил в набат»? — монахини не хотели отвечать, говоря: «А кто знает, может быть, какая-нибудь мирская», — а когда сказали, что игуменья должна отвечать и знать, и если не скажут, кто бил, то она будет арестована, тут показалась хорошая организация монахинь, они стали кричать: «Караул! Мы матушку не дадим, всех нас арестуйте».
Для дальнейшего расследования происшедшего в монастырь прибыл следователь Московского Ревтрибунала, который прежде всего допросил послушниц и пожилых монахинь. Он расспрашивал их о жизни в монастыре, отношениях между монахинями в общине, а главное, подробно расспрашивал об игуменье Ювеналии. В результате он получил нужные ему показания «свидетельниц» о том, что нас игуменья грабит, что недовольные монахини почти все, исключая игуменских прислуг и нескольких «прихвостней», которые живут с ней.
3 июля 1919 арестованные были переведены из Коломенской в Новинскую тюрьму в Москве. 10 июля следствие было завершено и утверждено «Заключение о проведенном расследовании». В нём события излагались в определённом ключе: законнаяопись имущества монастыря была представлена игуменьей Ювеналией собравшимся верующим, что это большевики приехали грабить монастырь. Крики монахинь о помощи и тревожный набатный звон были представлены следствием как попытка вызвать столкновение между представителями советской власти и собравшейся толпой около 1000 человек народа. Особо отмечалось, что во время ареста Ювеналии монахини оказывали активное сопротивление чинам милиции, и даже кто-то из них, — кто именно, не выяснено, — укусил милиционера.
Далее в «Заключении» отмечалось, что от арестованных монахинь не удалось получить признания вины, а наоборот, все они пытались обмануть следствие, заявляя, что их арестовали неизвестно по какой причине, когда они, по просьбе начальника милиции, пошли проводить игуменью, которой сделалось дурно.
По словам следователя, только благодаря показаниям «свидетельниц» ему удалось узнать имена послушницы, которая звонила в колокол, и монахини, указание которой та выполняла. Они же сообщили, что лично слышали, как ЖУРАВЛЁВА от имени игуменьи велела ЕГОРОВОЙ звонить в набат. Но все обвиняемые монахини на очных ставках показания «свидетельниц» о роли Ювеналии категорически отрицали.
В материалах дела есть ходатайство верующих от 17 июля о временном освобождении до суда игуменьи, в связи с болезнью. 21 июля обратились с той же просьбой 23 уважаемых гражданина города, в их ходатайстве действия арестованных объяснялись отнюдь не политическими соображениями, а испугом и религиозными чувствами. В отношении же игуменьи утверждалось, что она в политической жизни стояла очень далеко, так что случившееся ни в коем случае нельзя ставить в связь с контрреволюционной пропагандой и, вообще, нельзя усмотреть выполнение какого-нибудь заранее обдуманного намерения или злой воли. Монахини были освобождены, однако игуменья Ювеналия оставалась в тюрьме до суда.
13 октября 1919 суд состоялся. На нём двум монахиням и игуменье было предъявлено обвинение в поднятии ложной тревоги набатным звоном, дабы собрать окружающее население, тем самым имели цель вызвать открытое столкновение между представителями советской милиции и местными гражданами, что квалифицировалось как контрреволюционное выступление против советской власти.
Монахиня Ольга ЕГОРОВА, которая звонила в набат, чего последняя не отрицает, была приговорена к заключению под стражу сроком на ПЯТЬ лет, но, принимая во внимание её низкий культурный уровень, заключение к ЕГОРОВОЙ применить условно.
Монахиня Мария ЖУРАВЛЁВА, которая, по мнению следствия, прибегла к гнусному приёму, посылая ЕГОРОВУ звонить в набат и созывать граждан, была приговорена к заключению под стражу с условным осуждением сроком на ТРИ ГОДА.
Остальные монахини были освобождены с общественным порицанием, принимая во внимание их неграмотность и ту забитую жизнь в глухих стенах монастыря, куда ни одна искра общественной жизни не могла проникать благодаря высоким каменным скалам.
В отношении же Ювеналии суд вынес такое решение: Дело игуменьи МИНИНОЙ выделить и отправить на доследование. Это объяснялось тем, что появилась возможность, кроме предъявленного обвинения по политической статье, открыть уголовное дело о закапывании в землю 13 серебряных риз, серебряных Евангелий и других ценных предметов при обыске монастыря местной советской милицией.
Вина игуменьи Ювеналии в сокрытии имущества монастыря не подтвердилась. 29 ноября 1919 была решена и её судьба: дело было прекращено по амнистии. 11 декабря она была освобождена.
К моменту освобождения игуменьи Коломенский женский монастырь был уже передан в ведение местных властей, а монахини давно были изгнаны из его помещений.
В начале 1920 в канцелярию Наркомюста пришло письмо-донос, в котором сообщалось о проводимой духовенством Донского монастыря в Москве под религиозным флагом монархической агитации, распространении слухов о чудесах, связанных с мощами Виленских мучеников, в виде трёх непогребенных трупов, вокруг коих духовенство совершает молебны, уверяя, что эти трупы, в действительности, принадлежат неким: Иоанну, Антонию и Евстафию, якобы, погибшим в 1387 г. в борьбе с приверженцами языческого и католического культа за преданность их официальному православию, и что эти трупы, якобы, «нетленные мощи», кои, по уверениям служителей культа, даруют всем, притекающим с верою, исцеление от болезней душевных и телесных.[12]
Весной того же года из Смоленска в Москву пришло сообщение, что во Владимиро-Екатерининском женском монастыре из Гжатского уезда, якобы, также совершаются чудеса, связанные с иконой Св.Виленских мучеников из-за вложенных в неё частиц мощей, привезенных из Донского монастыря.
В начале мая 1920 в Ревтрибунал г.Смоленска из Наркомюста пришла секретная телефонограмма, в которой предписывалось немедленно:
1) произвести весьма тщательный обыск в помещениях монастыря на предмет изъятия переписки патриарха Тихона и его агентов по пересылке из Москвы частиц мощей указанных, т.н. Виленских угодников, 2) собрать весьма точные сведения об обстоятельствах инсценировки указанных в письмах «чудес», причём ставится Вам задачей разоблачить эту грубую инсценировку, несомненно имевшую место, 3) допросить, в случае надобности, свидетелей, произвести необходимую экспертизу и т.д., словом — произвести надлежащее дознание, могущее дать материал для изобличения виновных по обвинению их в шантаже под религиозным флагом.
8 конце телефонограммы подчёркивалось, что в зависимости от обстоятельств дела возможен арест игуменьи Серафимы и отправка её в Москву в ведение Наркомюста, но предупреждалось, что все действия должны проводиться так, чтобы они не принимали характер мер, могущих дать повод к волнениям среди отсталых масс.
9 мая 1920 с более чёткой инструкцией во Владимиро-Екатерининский монастырь, к месту инсценировки чудесных исцелений, прибыл следователь Наркомюста Бурак. К этому времени в монастырских кельях был уже произведен тщательный обыск и в покоях Серафимы была изъята вся переписка с Москвой, среди которой были обнаружены письма Патриарха и архиепископа Назария, игумена Донского монастыря. Она касалась передачи во Владимиро-Екатерининский женский монастырь частиц мощей Св.Виленских мучеников, почитаемых Русской Православной Церковью.
Письмо Патриарха от 19 мая 1919 было особо выделено следствием (подчеркиванием строк — авт.):
Господу угодно было прославить некоторых святых Своих нетлением их тела: честные мощи таковых угодников Божиих открыто почитают в храмах и служат предметом религиозного почитания. Рядом с этим Православная наша Церковь <...> прославляет благоговейным почитанием и останки святых угодников Божиих, сохранившихся в виде костей, не облеченных плотию.
Далее в письме Патриарха отмечалось, что для верующих глаз последнее обстоятельство в нынешних условиях давало повод к кощунственному разоблачению святых останков мощей и утверждению, будто в нашей Церкви такого рода оправами честных костей праведников допускается обман, то есть то, что верующими принималось за нетленное тело, на самом деле не являлось мощами угодников, а кусочками костей, не облеченных плотью.
Следствием это письмо Патриарха было представлено как инструкция для всех епархиальных архиереев, тотчас же принятая к исполнению. По версии чекистов, архиереи, агенты на местах, отправили целый ряд секретных указаний по епарx<иальным> советам о том, как нужно организовать дело, «чтобы не дать повода к разным нареканиям на Церковь и духовенство». Это означало: вопреки прежней практике — придавать мощам вид хорошо сохранившегося тела — отныне предписывается этой фальсификации избегать.
12 мая 1920 представителями властей в присутствии игумена архим.Алексия (ПАЛИЦИНА) и иеромон.Досифея (ЖИДКОВА) был произведен осмотр помещений Донского монастыря. О его результатах была представлена «Докладная записка», в которой подробно описывалось посещение монастырских церквей рабочими близлежащих фабрик, мастерских и завода. Отмечалось, что их настроение не особенно расположено к советской власти; что атмосфера в монастыре сложная, монашеская община разделена на две группы; что монахи первой работают на ферме, а второй — обслуживают церковь и кладбище. Подчёркивалось, что вторая группа монахов во главе с о.Алексием относится враждебно к первой, потому что те не остались верными своему сану и перешли на службу к советской власти, что в 1919 она постановила не принимать в свою среду тех.
Далее обращалось внимание властей, что эта группа монахов халатно относится к своим обязанностям, роет могилы только тем, кто платит им сверх установленной платы, по-видимому, хотят умышленно возбудить среди рабочих недовольство против Советской власти. О самих монахах говорилось, что во время пожара на Ходынке они не высказали ни радости, ни тоски, но в их глазах, по словам заведующего фермой, можно было увидеть блеск торжества. Завершалась «Докладная записка» выводом о настоятельной необходимости закрытия Донского монастыря, как вороньего гнезда, опасного для советской власти.
Изъятый при обыске в Донском монастыре акт осмотра мощей Св.Виленских мучеников, составленный 15 февраля 1919 по указанию Патриарха, властям необходимо было опровергнуть. Эта задача была поставлена перед следствием. В старом акте были выделены такие строки: кости не обнажены, в большей части, крепко связаны и покрыты высохшим телом и кожей, сохранившей цвет живого тела (восковой).
22 мая 1920 назначенная Наркомюстом комиссия провела судебно-медицинский осмотр непогребенных трупов, в присутствии архиеп.Варнавы (БЕЛЯЕВА), игумена монастыря архим.Алексея (ПАЛИЦИНА), смотрителя мощей иеромон.Досифея (ЖИДКОВА) и группы монахов и верующих. В качестве эксперта при осмотре мощей выступал Народный Комиссар здравоохранения Н.А.Семашко. Приведём выдержки из акта комиссии: Все трупы были найдены в одинаковой степени разложения <...> исследованные куски угодников представляют из себя части человеческого трупа, подвергшегося особому виду гнилостного процесса, так называемой мумификации. Далее отмечалось, что в подобном случае мумификации сохранность костей и тканей возможна многие годы, но чудеса исцелений с их помощью категорически отрицались.
26 мая 1920 иеромон.Досифей был арестован и отправлен в Бутырскую тюрьму, причём следователь Шпицберг дал указание начальнику тюрьмы подвергнуть его одиночному заключению и тщательно следить за попытками его снестись с монахами Донского монастыря и с другими церковниками, пересылая мне всю переписку.
После серьёзного допроса иеромон.Досифея от него было получено «признание», о чём в отчёте говорилось:
Подследственный чистосердечно признал «неправильности» в их акте и добавил: «Хотя в нашем акте и записано, что трупы сохранили цвет живого тела (восковой) — но этого не было и НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, это придумал епископ НАЗАРИЙ».
Изъятая же при обыске во Владимиро-Екатерининском монастыре переписка между иеромон.Досифеем, архиеп.Назарием и игуменьей Серафимой, по мнению следствия, окончательно изобличала их заранее согласованные, мошеннические действия, что и пришлось подтвердить арестованному.
В изъятой в покоях игуменьи Серафимы переписке было письмо Патриарху от 10 октября 1919 о нескольких случаях исцелений верующих. Она писала, что однажды к иконе Св.Мучеников с вложенными в неё кусочками мощей из Донского монастыря принесли больного 13-летнего мальчика со ст.Уваровка, уже два года не встающего на ноги, и приложили к иконе. По её словам, мальчик тут же почувствовал движение в своих ногах и встал на ноги, теперь мальчик тот ходит без помощи других.
В том же письме игуменья описывала ещё одно чудесное исцеление, совершившееся в сентябре 1919. Больную женщину привезли её дети, сняли с телеги, на руках внесли в церковь во время литургии и посадили рядом с иконой.
После обедни отслужили Св.Мученикам молебен с водоосвящением, дали больной выпить святой воды и маслом из лампады Св.Мучеников помазали голову и грудь. Тут же больная в присутствии богомольцев встала на ноги и пошла сама, не поддерживаемая никем.
Следствию необходимо было опровергнуть такие чудеса, и это осуществлялось стандартным способом. Были опрошены многие верующие, но зафиксированы показания только нужных «свидетелей». Например, монастырского священника К., который целиком ОПРОВЕРГ показания игуменьи Серафимы о «чудесах». Ещё один свидетель, атеист, проживающий на территории монастыря, утверждал, что до сих пор вокруг Виленских мучеников происходит спекуляция — на почве религиозных чувств населения, и что монахи, служа вокруг этих трупов молебны, продолжают распространять слухи о чудесных явлениях и знамениях.
Но арестовать игуменью Серафиму в самом монастыре следователь Бурак не решился, дабы не возбуждать негодования среди крестьян, убедившись, что настроение крестьянских масс, слишком религиозное, почитающее монастырь, как святыню. После отъезда следователя в Москву оттуда в Смоленск пришло распоряжение срочно арестовать игуменью Серафиму. 23 мая 1920 её арест состоялся, она была вывезена в Москву и заключена в Бутырскую тюрьму. Но через некоторое время, по настоянию врачей, игуменья была освобождена и помещена под домашний арест.
26 июня в Наркомюст обратились прихожане церквей Донского монастыря с просьбой об освобождении из-под стражи иеромон.Досифея, подтвердив, что для них всегда отец Досифей был незаменимым человеком.., всегда честными ревностным служителем, чем сумел приковать к себе любовь. Прихожане сообщали, что арест пастыря произвёл на всех самое удручающее впечатление, что духовные дети его лишились дорогого нам наставника, как человека, который был для нас живым вдохновителем при всяких встречающихся на жизненном пути препятствиях, из которых он своим словом выводил нас на добрый путь. Прошение верующих так и осталось без последствий.
При обыске во Владимиро-Екатерининском монастыре были найдены в большом количестве брошюры «Страдания Св.Виленских мучеников и чудотворцев», а также «Молитва Святым мученикам Антонию, Иоанну и Евстафию», в которой следствием был выделен один абзац — Молитеся прилежно, святые мученицы, да благословит Христос Бог своего миропомазанника, благочестивейшего Государя Императора Николая Александровича, весь его царствующий дом и всю его державу, да утвердит во святой своей Православной Церкви живой дух правый веры и благочестия. Для доказательства обвинения в монархической деятельности игуменьи Серафимы следствие выбрало соответствующие показания некоторых «свидетелей». Например, приходский священник монастыря К. показал, что 6 декабря 1920, уже ПОСЛЕ низвержения дома Романовых, игуменья Серафима передала ему сей же рукой написанную записку с предложением во время обедни помянуть Императора Николая, Патриарха Тихона и мать Серафиму.
Когда игуменье зачитали эти показания, она потребовала очной ставки со «свидетелем», пояснив, что подобной записки, несмотря на тщательный обыск, нигде найдено быть не могло, потому что такой записки вовсе не существовало. Она пояснила, что смысла в писании не было, ибо записки пишутся для памяти священнику, а имя царя Николая, да ещё от игуменьи, конечно, не было бы забыто священником и без записки.
О «свидетеле», очной ставки с которым игуменья Серафима так и не добилась, стоит рассказать подробнее. В обращении к суду обвиняемая заявит, что дело против неё было возбуждено по доносу вдового священника К., находившегося при монастыре, который потребовал от обители выдачи своей любовнице и ея детей пайка в виде молока, масла и т.п. Так как обитель наша бедная и выдачу мы не смогли сделать, то К. представил два неверных обвинения.
Другой «свидетель» показал, что монастырь продолжает жить старою, обычною для всех монастырей жизнью и ведет монархическую агитацию, что подтверждают обнаруженные во многих кельях монахинь и послушниц портреты бывшей царской фамилии, о чём был составлен отдельный акт.
В «Постановлении по делу» следствие предлагало дело игуменьи Владимиро-Екатерининского монастыря Серафиму (ВОРОБЬЁВУ) и иеромон. Виленского Свято-Духова монастыря Досифея (ЖИДКОВА) передать на рассмотрение суда за то, что в целях обогащения от молебнов и месс иного рода — умыслили и осуществили религиозный шантажи, кроме того, распространяли под видом молебнов молитву за царствующий дом тиранов Романовых уже ПОСЛЕ низвержения такового и тем самым вели монархическую агитацию в целях восстановления капиталистического строя.
На обвинение в обогащении и шантаже игуменья Серафима резонно возразила, что никаких доказательств эксплуатации и поборов в пользу обители от иконы нет и не может быть, так как единственный доход — это сбор за молебны перед иконою молящиеся дают обыкновенно священнику непосредственно, а К., в силу вышеизложенного, обращал доходы, конечно, в свою пользу. Но доводы игуменьи не были приняты во внимание следствием.
21-22 июля 1920 прошли судебные заседания. На них не явился главный «свидетель», священник К., и суд отклонил предложение адвокатов защиты о переносе заседания, хотя они и утверждали, что показания этого свидетеля существенны. Суд отклонил также и заявление защиты о вызове в качестве эксперта профессора Духовной Академии Николая Дмитриевича КУЗНЕЦОВА.
Опрошенный в качестве «свидетеля» следователь Шпицберг, по закону не имевший права выступать в этом качестве, о чём заявляли адвокаты защиты, требуя его отвода, в своём выступлении на заседании привёл впечатляющие цифры о доходах духовенства от продаж икон и свечей, что сразу же настроило судью и заседателей против обвиняемых.
Во время опроса одной из свидетельниц выяснилось, что её показания во время предварительного следствия расходятся с показаниями па заседаниях. Она объяснила судье, что во время следствия была запугана и со страху говорила не то, что нужно, потому что я — женщина совсем неграмотная и тёмная, а показания на допросах подписал за неё милиционер.
На судебном процессе в качестве свидетеля присутствовал Патриарх Тихон, поэтому обвинительная речь прокурора была построена на его разоблачении, как главного виновника религиозного обмана и шантажа, благословившего его и руководившего им. И в приговоре особо отмечалось, что суд предлагает Наркомюсту расследовать деятельность Патриарха Тихона.
Обвиняемые на суде были представлены обвинителем как символические фигуры тех людей, при помощи которых Церковь, в лице её высшего «начальства», пытается хоть частицей возвратить себе и подчинить вновь своему влиянию отпавшую от неё массу сознательных рабочих и крестьян.
Иеромонах Досифей (ЖИДКОВ) виновным себя не признал, объяснив, что относительно мощей Св.Виленских мучеников выполнял только распоряжения Патриарха Тихона. Но он подтвердил на суде, что за всё время нахождения при этих мощах никаких чудесных исцелений не было.
Игуменья Серафима также не признала себя виновной, заявив, что я верю в исцеления, происшедшие от приложения к мощам Виленских угодников, и объяснила обвинительные показания против неё отсутствующего на суде «свидетеля», священника К., известным всем прихожанам монастыря его неблагочестивым образом жизни.
Об обстановке на процессе позже, в кассационной жалобе, игуменья Серафима писала, что председатель несколько раз обрывал правозаступников, не давая им ставить вопросы, в то же время беспрепятственно предоставлял обвинителю высмеивать, как при вопросах, так и отдельными замечаниями свидетелей и правозаступников. По этому поводу она заметила, что к концу процесса адвокаты защиты вынуждены были принести перед судом извинение за то, что решились на её защиту. Их поведение на суде было отмечено особо. По мнению председателя суда, они в своих речах старались исказить общую перспективу процесса, причём, Брусиловский в начале своей речи пытался в затуманенных выражениях защищать религиозный шантаж, развивая мысль, что настоящий процесс является публичным состязанием двух мировоззрений, и стяжал своей речью хлопки белогвардейски настроенной части публики, что было расценено как антисоветская агитация.
Иеромон.Досифея (ЖИДКОВА) суд приговорил заключить в концентрационный лагерь сроком на пять лет с зачётом предварительного заключения, принимая же во внимание пролетарское происхождение обвиняемого ЖИДКОВА, сравнительную неразвитость и некультурность его, в силу чего он не является особо опасным для Республики, применить к нему амнистию и заменить наказание принудительными работами без лишения свободы на тот же срок. Иеромон.Досифей был направлен на работу сторожем в Московскую глазную больницу.
Относительно игуменьи Серафимы (ВОРОБЬЁВОЙ) в приговоре суда говорилось:
Следовало бы изъять из общества до окончательной победы трудящихся, как паразитирующую уже десятки лет за счёт трудящихся, но в силу её преклонных лет, передать в одно из учреждений Отдела Социального Обеспечения с содержанием за счёт государства.
6 августа она была направлена в дом престарелых.
Игуменья продолжила борьбу за своё доброе имя. 23 августа она направила в Наркомюст «Кассационную жалобу», где обратила внимание на то, что процессу над ней председателем суда и прессой, в связи с присутствием на заседаниях Патриарха, было придано политическое значение. Поэтому имя её стало известным во всех уголках нашей родины, и самый приговор произвёл такое впечатление, что вызывает в рядовой публике негодование против меня. Это побуждает её с настойчивостью просить о пересмотре дела в новом составе судей и с вызовом всех свидетелей. Ответом на «Кассационную жалобу» стало применение к игуменье Серафимы амнистии по случаю трёхлетнего юбилея Октября.
24 декабря 1920 она обратилась в Народный суд с прошением об освобождении её из дома престарелых, так как ей страстно хочется дожить последние остатки жизни моей хотя бы у своих родных. Там же она утверждала, что была осуждена несправедливо, за свою честную прошлую трудовую жизнь, за свои убеждения, от которых поздно отрекаться в 75 лет, перед гробом. На её прошении стоит резолюция председателя Народного суда: Оставить без рассмотрения.
В мае 1920 в Елизаветинском женском монастыре на станции Шаховская Волоколамского уезда начала работу комиссия исполкома по ликвидации монастыря и передаче его помещений и имущества профессиональной школе. В разгар работы комиссии в Волоколамское ЧК пришёл донос «добровольного помощника», приходского священника монастыря, в котором подробно описывалась антисоветская деятельность настоятельницы монастыря Евгении (КОВАЛИЩЕНКОВОЙ) по спасению общины и отмечалось, что со времени первого приезда ликвидационной комиссии настоятельница Евгения со своими единомышленниками «в течение последних двух недель стала вести особенно усиленную агитацию среди ближайшего населения, настраивая их и др. граждан идти против постановления уездного Исполкома и вооружая против меня, что я, будто бы, являюсь виновником ликвидации монастыря.[13] Далее в доносе утверждалось о грозящей ему и его семье опасности, ввиду угрожающего настроения некоторых граждан в отношении меня, их криков, брани и даже угроз смерти. В заключение священник покорнейше просил зависящего от Вас распоряжения об ограждении безопасности моей личности.
Для доказательства убедительности представленных сведений к доносу прилагалось письмо настоятельницы, адресованное жене священника, оскорбляющее школу и учительницу. Заканчивался донос предупреждением, что в монастыре в ближайшее время готовятся мероприятия против местных властей, а именно:
22 мая м.Евгения собирает приходское собрание для выноса постановления обо мне, якобы, виновника ликвидации монастыря, для чего рассылает повсюду повестки своим единомышленникам. Собрание это, как незаконное и не по праву собираемое и, притом же, намеревающееся идти вразрез с Постановлением уездного исполкома, полагал бы совсем не допустить.
По глубокому убеждению доносчика, «истинным виновником» ликвидации монастыря являлась сама настоятельница Евгения, которая накликала на себя это событие своим невозможно скандальным и прямо враждебным отношением к открытой советской школе и к учительнице.
За исключением пяти сестёр, единомышленниц настоятельницы Евгении, остальные монахини и послушницы, по мнению священника, безвредные и притом — хорошие работницы-рукодельницы могли бы с пользой для себя и для дела остаться на местах для обслуживания приходского храма и удовлетворения нужд местного населения в рукодельных работах, — образовав из себя рабочую артель.
Судя по объяснениям настоятельницы Евгении, главной причиной её неприятия священника и сложных отношении с его женой, неприязни к нему монашеской общины и верующих и его действий по ликвидации монастыря стали его «обновленческие» взгляды и постоянная работа на чекистов, о которой было известно всем.
22 мая по указанию председателя Волоколамского исполкома собрание верующих в монастыре было разогнано милицией. А 28 мая на платформе станции Шаховская были арестованы члены делегации прихожан, настоятельница Елизаветинской общины Евгения и сопровождающие её сёстры-монахини, направлявшиеся в Москву с прошением.
Следствие по делу «Контрреволюционной агитации против советской власти гр. матери Евгении и др.» местными чекистами проводилось ускоренными темпами. Свидетельские показания были собраны к 12 июня, и материалы дела переданы на рассмотрение Следственной Комиссии Московского Ревтрибунала с заключением местных чекистов. Там утверждалось, что монахиня Евгения вела против священника и его единомышленников агитацию и восстанавливала крестьян против него и агитировала против соввласти, так что в настоящее время все такие элементы должны быть в конц.лагере, а не на свободе.
14 июля 1920 дело было передано следователю-докладчику ЛАСКИНУ для дачи заключения и вызова необходимых свидетелей. Похоже, следователь достаточно серьёзно подошёл к расследованию. Допросив свидетелей и тщательно разобравшись в ранее происшедших событиях, он направил подробный отчёт в Ревтрибунал.
Сообщив, что после Постановления Волоколамского исполкома о ликвидации монастыря местные крестьяне, будучи недовольные этим Постановлением, избрали из своей среды делегацию из нескольких лиц, которая и выехала в Москву, чтобы похлопотать перед центральной властью об оставлении Елизаветинской общины, он заметил, что это не является противозаконным действием. Разгон же милицией собрания прихожан и последующий арест членов делегации и настоятельницы монастыря с сёстрами он считал не только неправильным, но и противозаконным.
В заключение отчёта следователь утверждал, что из материалов дела не усматривается никаких контрреволюционных действий означенных лиц, исключая их желание опротестовать Постановление местной власти перед центральной, и предлагал Московскому Ревтрибуналу ввиду недостаточности улик для обвинения КОВАЛИЩЕНКОВОЙ и др. в контрреволюционной агитации — дело производством ПРЕКРАТИТЬ.
17 сентября 1920 арестованные были освобождены, а дело прекращено. К этому времени Елизаветинский женский монастырь был уже ликвидирован.
19 ноября 1921 в местной газете г.Болхова Орловской губернии появилась скандальная статья под названием «Новый Распутин». «Героем» публикации был известный и весьма уважаемый в городе человек — еп.Даниил (ТРОИЦКИЙ). Важно отметить, что статья в газете, с небольшими изменениями, практически повторила текст доноса на имя начальника Болховского исполкома, который был тотчас же переправлен местным чекистам, а затем и в газету.
Квартиру еп.Даниила, сообщал автор статьи, как выяснилось совсем недавно, постоянно посещали молоденькие барышни и дамочки, которых Даниил принимал так: кто нравится, бывает с ним час и больше, кто не нравится, благословит и быстро проводит восвояси. Приходят к Даниилу и почти дети.[14] Затем корреспондент красочно рассказывал о последнем случае, когда в ночь на 3 ноября во время обыска у епископа на его квартире была захвачена барышня Раиса Щ., несовершеннолетняя. Далее говорилось о последующем расследовании чекистов, которое показало, что (святой) отец Даниил хорошо умел заговаривать молоденьких барышень и дамочек. Доходило до того, что они ему часто отдавались, как женщины, причём доказательством тому, якобы, служат обнаруженные при обыске десятка два фотографических снимков дамского сословия, подаренных, как видно, ему за хорошую дружбу, а может быть, и за близость. Заканчивалась статья призывом к гражданам образумиться и не смотреть на духовенство, как на спасителей нравственности и благочестия.
Можно себе только представить злорадство и возмущение городских обывателей после выхода статьи. Что же стояло за этой публикацией? Для местных властей полученный донос и газетная статья стали прекрасной возможностью для дискредитации почитаемого в городе архиерея и привлечения его к суду по уголовной статье. Так почему это было столь важно для чекистов? Ответы нам дают документы следственного дела еп.Даниила (ТРОИЦКОГО) о событиях, которые предшествовали появлению доноса и статьи.
В мае 1921 еп.Даниил был назначен в Болховскую епархию. По версии следствия, пользуясь служебным положением, под видом исполнения религиозных культов в церквях, он стал произносить по церквям проповеди, в которых всячески старался скомпрометировать Соввласть и Компартию. Власти особенно возмущало, что епископ в проповедях призывал верующих не идти на гражданскую войну, так как это есть братоубийство.
3 ноября 1921 еп.Даниил был арестован и более четырех месяцев находился в Орловской тюрьме по обвинению в «контрреволюционной деятельности», также ему вменялось в вину, как председателю действующего Макарьевского отделения Орловского церковного историко-археологического общества, нелегальное существование этого общества вплоть до дня его ареста.
Отметим, что изоляция правящего епископа пришлась очень кстати, так как развернувшие свою активную агитацию представители «Живой Церкви», при поддержке местных властей, избрали новое руководство епархии, по главе которого встал протоирей Алексей ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ. Они сразу же разослали по приходам обращения к верующим и указания священникам, но большинство приходских общин и настоятелей монастырей отказались подчиняться власти самозванцев.
Многочисленные протесты верующих и известных жителей города. вынудили власти освободить 8 апреля 1922 епископа ещё до суда, под подписку, но «внимание» чекистов к нему не ослабевало. «Добровольные помощники» продолжали сообщать, что тюремное заключение еп.Даниила ничуть не исправило, так как он по выходе на свободу стал опять вести такого рода агитацию, в силу которой он, ТРОИЦКИЙ, пользуется большой популярностью среди верующих и буржуазного слоя во всей Орловской губернии.
Результатом такого рода агитации и непререкаемого авторитета епископа Болховского стали обращения приходских общин храмов и монастырей с отказами подчиняться новому руководству обновленцев. Приведём выдержки из некоторых посланий, например послания общины Николо-Космодамианской церкви, в котором говорилось, что желая сохранить истинную христианскую веру, заявляем, что ни в какую новую группу духовенства и мирян, так называемой «Живой Церкви», не желаем входить, а желаем оставаться православными христианами. В послании же членов общины соборного храма Преображения Господня описывались допущенные в день Воздвижения Животворящего Креста представителем обновленцев беспорядки во время богослужения, что повергло верующих в величайшее смущение. Заканчивалось послание заявлением приходской общины, что в «Живую церковь» мы не вступим никогда, и обращением к епископу Болховскому — вместе с тем просим Вас, Владыко, считать нас всегда Вашими пасомыми. 8 октября откликнулась посланием к епископу и настоятельница Болховского Всехсвятского монастыря, игуменья Авеля, в котором заявляла, что Высшего Управления «Живой церкви» мы не признаём и признавать не будем, а признаём единственные распоряжения, исходящие от Вас, Ваше Преосвященство, как Епископа Болховского, и просим Вас считать нас Вашими пасомыми и числить в своей пастве.
«Дерзкие» послания приходских общин были направлены и руководителям живоцерковников, и, естественно, эти документы тотчас же попали в руки чекистов. Непримиримая борьба между представителями староцерковников во главе с епископом Болховским и обновленцами и отражение их многочисленных попыток захватить в городе и области большинство храмов — всё это позже будет поставлено в вину еп.Даниилу. Правда, в отчётах чекистов это представлялось так:
Даниил повёл усиленную агитацию среди верующих против обновленческого движения, стараясь поддерживать черносотенное духовенство.
Обновленцы борьбу против влияния и авторитета епископа Болховского вели по двум направлениям: во-первых, использовали местную печать, выпуская воззвания, листовки и порочащие епископа статьи, а, во-вторых, писали доносы властям, в результате чего единомышленники еп.Даниила и он сам подверглись аресту.
В материалах дела имеется одна из листовок обновленцев, в которой они сначала изложили задачи своего движения, а именно создание свободной Церкви в свободном государстве, то есть такой Церкви, какой она, действительно, должна быть по учению Христа и установлению Св.апостолов. Затем, уверяя, что желают тесного союза с архиереями Русской Православной Церкви, они сообщали о своём обращении в связи с этим к местному епископу, чтобы он преподал на это дело свое архиепископское благословение, и о категорическом отказе последнего благословить руководство «Живой церкви».
Отказ еп.Даниила сотрудничать с обновленцами вновь обернулся для него арестом, который произошёл 28 октября 1922, а 3 ноября он был отправлен в Орловскую тюрьму с прежним обвинением — контрреволюционная агитация против советской власти. А руководство живоцерковников обратилось за благословением к епископу Елецкому Николаю (НИКОЛЬСКОМУ), только недавно освободившемуся из ссылки. 7 октября 1922 в местной газете было опубликовано письмо епископа, не разобравшегося в событиях, которым он благословил деятельность Высшего Церковного Управления (ВЦУ) самозванцев и объявил его властью верховной, утвердив это своей личной подписью.
Но 28 октября, в день ареста еп.Даниила (ТРОИЦКОГО), еп.Николай официально аннулировал своё благословение ВЦУ «Живой Церкви», объяснив это тем, что пребывание в заключении лишило меня возможности узнать обстоятельства появления, развития и задачи нового церковного движения, а священники-живоцерковники Орловского епархиального управления намеренно неправильно информировали об уставе и задачах движения, и только более подробное и обстоятельное ознакомление с материалами по периодической печати и другим источникам убедило меня воочию в том, что и «Живая Церковь» и «Церковное Управление» и все лица, в них участвующие, абсолютно и всесторонне самочинны и не каноничны.
Еп.Николай, очевидно, понимал, что этим официальным заявлением он подписывал себе новый приговор, но сознательно шёл на Голгофу, о чём говорят его слова, что до сих пор буду и останусь навсегда безусловно православным христианином и тем более Епископом Святой Апостольской Церкви канонического православия. Всякие же и во всех видах христопреступления и еретичества анафематствую.
После такого заявления живоцерковникам пришлось в последующих воззваниях писать о своих несбывшихся надеждах в отношении еп.Николая, что он с более светлой точки посмотрит на наше дело и с пожеланием успешной работы благословит нас, но, к великому нашему прискорбию, и здесь услышали холодно-высокомерное: «Благословить не могу». Далее в воззвании живоцерковников сообщалось, что они решили переступить эту преграду, удалить со своего пути подводный камень — властную руку епископа и во имя идеи высшего добра и правды начать дело обновления нашей религиозной жизни самостоятельно.
Удаление властной руки епископа было исполнено, естественно, с помощью чекистов — арестом непокорного Даниила, но хотя в ордере на его арест было написано, что арестован за контрреволюционные выступления, следствие сначала пошло по другому пути, пытаясь осудить его за уголовно наказуемые преступления, а именно воровство имущества монастыря и совращение малолетних. Как раз «вовремя» пришел донос и появилась статья в газете, а затем и показания нового «свидетеля» иеромон.Сергия о краже имущества Болховского мужского монастыря в 1920 при передаче драгоценных вещей представителям советской власти.
В своих показаниях тогда ещё мон.Сергий утверждал, что бывший в то время архим.Даниил (ТРОИЦКИЙ) ещё до пропажи подготовлял иеромонаха Ксенофонта к краже: говорил ему, что «монахи все воры», и эти, по мнению «свидетеля», неоднократно повторяемые слова были не более — не менее, как искусственная разведка, какое имеет мнение иеромонах Ксенофонт о драгоценностях.
Заметим, что об этом «свидетеле» ещё в 1920, когда только обнаружилась пропажа части имущества монастыря, на основании свидетельских показаний и отчёта комиссии, тотчас же после факта пропажи направленной в монастырь, говорили, что иеромонах Сергий по делу воровства несомненно принимал активное участие и злостно оговорил своего Епархиального Епископа.
Следствию тогда так и не удалось обвинить еп.Даниила ни в воровстве, ни в совращении малолетних. А по факту пропажи ценных вещей из монастырского имущества следствию в «Обвинительном заключении» пришлось признать, что ещё до начала официальной передачи драгоценные вещи были спрятаны по приказанию настоятеля ТРОИЦКОГО иеромонахом указанного монастыря Ксенофонтом, там отмечалось, что было это сделано для лучшей сохранности их во время гражданской войны. Позже же, когда стали описывать имущество монастыря для передачи гражданским властям, именно Ксенофонт польстился на указанные вещи и вместе с ними в 1920 году скрылся, не известно куда, и до сего времени не разыскан.
Что же касается обвинения еп.Даниила в совращении малолетних, следствию так и не удалось получить нужные показания у основной, якобы, совращенной им свидетельницы, девицы Раисы Щ., которая твёрдо придерживалась своих показаний и во время, и после ареста, заявляя, что её отношение к еп.Даниилу было как к человеку, стоящему выше уровня других лиц в образовательном цензе, и редкие посещения епископа были связаны с необходимостью её обращений к нему за некоторыми разъяснениями ПО НАУЧНОМУ вопросу. Его отношение ко мне всегда было благословенное и нравственное. Далее она поясняла, что пришла к еп.Даниилу в 5 часов вечера, что кроме неё в комнате, как всегда, постоянно присутствовала монахиня. В половине седьмого вечера пришли с обыском, а после его окончания предъявили еп.Даниилу ордер на арест и увели. Но главное, что после медицинского освидетельствования Раиса Щ. была признана девицей. Так что следствию всё-таки пришлось вернуться к прежнему обвинению — контрреволюционная агитация и нелегальное существование церковного историко-археологического общества, т.е. к политическим статьям.
15 ноября 1922 следствие было завершено, в «Заключении по делу» говорилось:
Под видом религиозных проповедей повел среди верующих антисоветскую агитацию, где указывал на Соввласть, как причину переживаемых народом бедствий; призывал верующих сплотиться против кучки, стремящейся задавить православную веру.
В завершение утверждалось, что проводимая им политика может принести большой ущерб и тормоз в укреплении нашей молодой республики, поэтому следователь, ведший расследование, считал необходимым признать еп.Даниила (ТРОИЦКОГО) социально-опасным элементом и осудить.
18 ноября 1922 Президиум Орловского ОГПУ утвердил приговор по делу еп.Даниила — выслать в Киргизскую Республику на 2 года, а 27 декабря 1922 было определено место его ссылки — город Хива.