Стародубская тюрьма (бывшее духовное училище)
29 октября 1929 г. ночью был арестован священник Андрей Щербаков. А через месяц, 27 ноября 1929 г., арестован и заключен в Стародубский исправдом владыка Дамаскин.
Его духовная дочь Надежда Лашкевич писала митрополиту Кириллу об этом событии:
Ваше Высокопреосвященство. Глубокочтимый Владыко! С великой скорбью сообщаю Вам, что письма Вашего дядя Д. уже не смог прочитать, так как опасно заболел и с 14 XI [ст.ст.] в больнице, эпидемия повальная, кризиса болезни еще не было, но положение опасное. Вручая себя Вашим святым молитвам, прошу молиться и за нашего страдальца. Глубокочтущая и преданная сестра[1].
Стародубская тюрьма (бывшее духовное училище) |
Поводом для ареста, как святитель с удивлением узнал позднее, были некие «собрания», на которых велись антисоветские разговоры и чтение посланий «Как нам теперь жить?» и «Письмо к легализованным». Всего было арестовано 29 человек. Кроме епископа и священника Андрея Щербакова подверглись заключению священник Константин Горский, диакон Кирилл Цокот, А.И.Лащинский и многие другие. Были допрошены свидетели, которые, за исключением протоиерея Ф.Денисенко, ничего определенного на интересующую следователя тему не сказали. Позднее, во время пересмотра дела, выяснилось, что протоиерей Ф.Денисенко дал ложные показания относительно существования в Стародубе контрреволюционной организации.
Первый допрос епископа Дамаскина состоялся 28 ноября 1929 г. Святитель показал:
После окончания срока ссылки я выехал на жительство в город Стародуб с той целью, чтобы быть поближе к Украине, до этого я в Стародубе никогда не был, но имел представление о нем как о захолустном городке и надеялся, что в нем дешевле прожить. Знакомых у меня в Стародубе не было, слышал, что был в Стародубе мой знакомый Лащинский Андрей Иванович, адм[инистративно] высланный из г.Чернигова, но я уверенно не знал о его здесь нахождении. Кроме Лащинского я слышал, что здесь служат священники Горский Константин и Денисенко Федор, и из г.Красноярска я писал Горскому и спрашивал его, могу ли я поселиться в Стародубе по экономическим соображениям. Об этом же я запрашивал и Курск и Клинцы.
За время моей службы епископом, а также за период пребывания меня в Стародубе я занимался исключительно религиозной деятельностью, не касаясь политики, в принципе я не согласен с теми законоположениями Соввласти, которые мешают иде[а]льному церковному движению[2].
Владыка не признавал себя виновным ни в чем, отрицал приписываемые ему преступления: агитацию против советской власти и пр., отвечал на вопросы о знакомых предельно кратко, никого не оговаривал. В деле имеются несколько собственноручных показаний владыки. 11 декабря он пишет в Клинцовский отдел ОГПУ. Он в первую очередь, как истинный пастырь, заботится о людях, арестованных вместе с ним. В своих показаниях он утверждает, что по его делу привлечено много лиц, ему совершенно незнакомых, выгораживает священнослужителей, в том числе и тех, кто по церковным вопросам расходился с ним во взглядах.
Письмо под названием «Как нам теперь жить?», по словам владыки, ему не принадлежит. Он даже не разделяет некоторых резких выражений и не вполне согласен с его выводами. «Однако, — пишет епископ, — ...не соглашаясь с формой и выводами сего письма, я искренне признаю, что по существу его содержания я никак не считаю его контрреволюционным, относя его к разряду лишь религиозно-агитационной литературы, каковая, по моему понятию, не запрещена Правительством СССР. Насколько я могу припомнить содержание этого письма, — основная его мысль была направлена к тому, чтобы призвать верующих к спокойному подготовлению себя к сохранению своей веры, хотя бы и пришлось вовсе отказаться от обычной внешней обстановки или — по выражению автора документа — готовиться к “катакомбам XX века”»[3].
Епископа Дамаскина удивляло обвинение его в подрыве местной советской власти, так как он всегда, «и при царском режиме», был противником привнесения в церковную жизнь каких бы то ни было политических тенденций.
Далее епископ касается вопроса о его отношениях с митрополитом Сергием:
Я являюсь противником м[итрополита] Сергия, не потому что он легализован Соввластью, не потому что он выступил со своей декларацией; я и сам участвовал в составлении в 1925 г. обращения к Правительству для выражения нашей лояльности, но вся последующая деятельность м[итрополита] Сергия, по моему убеждению, настолько расходится с требованиями церк[овных] канонов, настолько м[итрополит] Сергий превысил свои полномочия, что именно эта сторона его деятельности вызывает мое расхождение с ним, о сем я дважды писал ему[4].
Владыка выражает уверенность, что «государственными органами ОГПУ и в настоящем деле не будет допущено, чтобы искренние, убежденные церковные действия верующих были приравнены к деяниям контрреволюционным»[5]. Но именно так и поступала власть.
Допросы продолжаются. Следователя Свикиса интересует посылка гонца к митрополиту Петру. Поскольку монахиня Ирина Бурова была задержана, епископу пришлось коснуться этой темы. Он признаёт, что послал из Чернигова Бурову, сибирячку родом, для передачи продуктов и своего письма митрополиту Петру, в котором он касался вопроса о полномочиях митрополита Сергия.
Епископу приходится разъяснять все подозрительные, с точки зрения следователя, места своих писем, изъятых при обыске, все нелестные замечания об окружающей действительности. Он особенно и не старался их затушевать, скорее, переходил в наступление. По поводу «господ, начинающих грызться между собою из-за пирога», епископ спокойно разъяснял:
Партийные разногласия, по моему мнению, были показателем того положения, что проводимая линия неправильна, не находит единодушного одобрения всей партийной массы, что давало надежду, что и в вопросе отнош[ения] к церкви могут быть изменения[6].
 Обложка следственного дела по обвинению Еп.Дамаскина и других (1929-1930). Архив УФСБ по Брянской обл. |
Надо было толковать и «контрреволюционный» сон, приснившийся владыке. «Объяснение я этому сну нахожу исключительно в церковном вопросе», — говорит он следователю.
Епископ устает разъяснять. На вопрос об авторе письма к нему (епископа Иоасафа) он отвечает, что автора знает, но называть не хочет.
Следователь упорно хочет найти доказательства существования контрреволюционной организации в городе, добивается показаний о тайных сборищах, агитации против советской власти и т.д. Он допрашивает десятки свидетелей и обвиняемых, но почти все отрицают наличие контрреволюционной организации в Стародубе. Спустя 30 лет, при пересмотре дела, было выяснено, что и те показания, в которых содержались подобные сведения, написаны под принуждением или сфальсифицированы.
Постановлением от 25 декабря 1929 г. дело по личному распоряжению начальника секретного отделения ОГПУ по Западной области было передано в секретное отделение полномочного представительства ОГПУ по Западной области. Арестованных перевезли в смоленский изолятор. В Конотопе арестовали и диакона Кирилла Цокота, который на допросах ни словом не обмолвился о своей командировке в селение Хэ.
В деле сохранилось несколько собственноручных документов святителя.
В первом показании владыка объясняет нелепость предъявленного обвинения. В другом обосновывает необходимость религии в обществе и доказывает гонителям, что преследованиями идею победить нельзя. Святитель пишет:
Грубая же государственная ошибка ваша заключается в том, что вы лишаете себя, м[ожет] б[ыть], самых здоровых, неподкупных сил. Они всюду вокруг вас — они в городах и деревнях, на фабриках и заводах; они не против вас, но они поневоле и[золирова?]ны, а в этом и заключается громадный госуд[арственный] минус. Как невозможно никаким давлением уничтожить пара и тем лишь усиливается сопротивляемость его, так невозможно уничтожить вековечную идею христианства, ибо она в духе человека[7].
Письма к следователю дают возможность представить себе обстановку допросов. В одном из них говорится:
Вы видели, насколько я во время допроса моего Вами 15 янв[аря] был нездоров и ослаблен вследствие долгого недоедания, даже дошел до такого позорного состояния, что клянчил у Вас купить хлеба и дать стакан чаю[8].
Формулировка обвинения звучала так:
Поименованные выше лица представляли из себя организационно-оформившуюся к-р группировку церковников, возглавлявшуюся ссыльным епископом Цедрик-Дамаскиным.
Группировка, состоящая из наиболее реакционных попов, а[нти]-сов[етских] активных «ревнителей православия» и монахов, под флагом организации борьбы против Сергиевского церковного течения, — продавшихся большевикам, — с самого начала своего возникновения повела активную, явно к-р деятельность, направленную против политики и мероприятий Соввласти, ставя основной своей целью — создание массового антисов[етского] движения на борьбу с властью, за свержение таковой и восстановление старого строя[9].
Далее следуют абзацы о повстанческом характере группировки, о руководстве ею «епископом Цедрик-Дамаскиным» «путем отдельных и групповых бесед», изготовление и распространение антисоветских листовок и т.д. Особенно обличало подследственных, по мнению сотрудников ОГПУ, встречающееся в изъятых документах слово «катакомбы», то есть уход из-под контроля государства. Чекисты старательно строили обвинение:
Одной из задач в своей деятельности группировка также ставила подготовку к переходу всей церковной деятельности в подполье — «катакомбы», давая надлежащие установки по этому вопросу в распространяемых письмах и воззваниях[10].
В «катакомбах», как надо было понимать, и готовилось свержение советского строя.
В марте 1930 г. дело содержащихся в смоленском изоляторе заключенных епископа Дамаскина, Алексея Лащинского, священника Андрея Щербакова, диакона Кирилла Цокота, Анны Киселевой и других передали в Особое совещание ОГПУ, которое 28 мая 1930 г. постановило: «Цедрик-Дамаскина Дмитрия Дмитриевича заключить в концлагерь сроком на десять лет...»[11]
 Священник Григорий Лебедев |  Алексей Иванович Лакшинский |  Священник Сергий Козьминский |  Анна Терентьевна Киселева |
Фотографии из следственного дела П-8979 (Архив УФСБ по Брянской обл.)
Вскоре в Брянской области прошли массовые аресты, в частности в 1930-1931 гг. было создано «Дело группы духовенства и мирян Брянской области»[12]. Для многих осужденных одним из доказательств их вины служила связь с епископом Дамаскиным.
В материалах по пересмотру дела, который происходил в 1958 г. по жалобе сына осужденного священника Григория Митрофановича Лебедева — Б.Г.Лебедева, было сказано, что объективных данных, свидетельствующих о принадлежности лиц, привлеченных по настоящему делу, к контрреволюционной организации церковников и о их антисоветской деятельности в деле нет»[13].
Допросить осужденных не удалось, поскольку почти никого из них уже не было в живых, кроме А.Н.Лапчинской, которая, как и ранее, во время допросов в 1930 г., заявляла, что ни в какую антисоветскую организацию она не входила, о существовании такой организации ей ничего не известно, антисоветской деятельностью не занималась. Большинство осужденных ей было незнакомо. Были вновь допрошены старожилы города Стародуба, знавшие осужденных, но, конечно, никто не знал об антисоветской деятельности осужденных.
Протоиерей Федор Денисенко, вскоре осужденный по другому делу, будучи передопрошенным после ареста, от данных им показаний на следствии по делу епископа Дамаскина отказался, заявив, что о наличии контрреволюционной группы в Стародубе ему ничего не известно. Пересмотр дела в 1958 г. выявил неубедительность показаний и других свидетелей. (Сам протоиерей Федор Денисенко в 1937 г. разделил трагическую участь священномученика Дамаскина — был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян).
Постановление коллегии ОГПУ от 28 мая 1930 г. было отменено, а в отношении епископа Дамаскина и других дело прекращено за недоказанностью их вины[14].
В 1929 г. епископ Дамаскин был осужден и приговорен к заключению в Соловецком лагере. Об этом периоде жизни владыки до нас дошли очень скудные сведения.
В начале 1931 г. дочь протоиерея Григория Синицкого Серафима получила от епископа письмо из лагеря в ответ на свое сообщение об аресте протоиерея Григория Синицкого. Судя по письму Серафимой были отправлены Владыке телеграмма и денежный перевод. Святитель Дамаскин, которому разрешалось писать только одно письмо в месяц, написал это письмо Серафиме. Это письмо — свидетельство почти недосягаемой духовной высоты. Оно полно благодарности к Богу за посланные скорби и испытания. «Теперь же мы приблизились ко Христу, познали радости, пред коими все прежние земные радости — ничто»[15], — пишет Владыка.
Письмо был бережно сохранено в архиве семьи Синицких.
Святитель находился в лагере с 1930 по 1933 г. Митрополит Кирилл как-то назвал его «Анзерским выходцем», это означает, что святитель не миновал страшного по своим условиям содержания заключенных острова.
Здоровье его было окончательно подорвано. В конце ноября 1933 г. святитель был освобожден из УСЛОНа как полный инвалид.
[1] Архив УФСБ по Красноярскому краю. Д.П-17429. Л.14.
[2] Архив УФСБ по Брянской обл. Д. П-8979. Т.1. Л.323.
[3] Там же. Л.385.
[4] Там же. Л.384.
[5] Там же. Л.385.
[6] Там же. Л.387 об.
[7] Там же. Л.507.
[8] Там же. Л.507 об.
[9] Там же. Л.611.
[10] Там же.
[11] Там же. Л.594.
[12] Там же.
[13] Там же. Д.П-8979. Т.2. С.160.
[14] См.: Архив УФСБ по Брянской обл. Д.9766. С.168.
[15] Архив семьи Медведевых.
