Обитель «Отрада и Утешение» Слева церковь св.Иоанна Милостивого
Род Гринёвых древний. Их предки были людьми служилыми. И за военные подвиги были награждаемы земельными угодьями. Все в роду были помещиками в средней России.
София Евгеньевна родилась в 1873 в Москве, где её отец в то время кончал университет. Вскоре он получил место в Тульском окружном Суде в качестве кандидата права. Из Тулы семья Гринёвых переехала в г.Белев Тульской губ., куда их отец — юрист был переведен по службе. На одной сессии Суда он простудился и умер. Его похоронили в Белеве.
В самом начале осиротевшие дети были помещены в Белевском монастыре, где игуменьей была мать Евгения, бывшая гувернантка в семье Гринёвых. Она очень любила всю семью. Дети, живя в Белеве, часто бывали в монастырской церкви и в покоях настоятельницы. Возвращаясь домой Соня Гринёва в играх любила изображать игуменью. Она облачалась в длинную пелерину, становилась на возвышение, в то время как её брат и сестра ей кадили, размахивая катушками, привязанными на нитках. Маленькая игуменья их благословляла, они же ей низко кланялись.
Из Белева семья Гринёвых переехала в Воронеж, где было их родовое имение. Брат поступил там в Кадетский корпус, а Соню мать отвезла в Москву в Александро-Мариинский институт. Однако, своё среднее образование она окончила в Киеве, поступив в последний класс Фундуклеевской гимназии.
У бабушки Гринёвых было имение в Калужской губ., в 60-ти верстах от Оптиной Пустыни. В одну из поездок туда, семья Гринёвых во время обедни стояла отдельной группой. Служил Оптинский старец. Можно предположить, что это был о.Анатолий (Зерцалов), ибо о.Амвросий по состоянию своего здоровья в это время давно прекратил служение в храмах обители. Это было в 1885. «Служба кончилась, — пишет Мария Евгеньевна Попова (урожд.Гринёва — сестра Софии Гринёвой), — старец вышел с крестом. “Пропустите игуменью”, — сказал он, обращаясь в нашу сторону. Мы недоумевали, пока не выяснилось, что он зовёт мою сестру Соню. Он подал ей крест, чтобы она приложилась, погладил её по голове и сказал: “Какая игуменья будет!” В то же время там, в Оптиной, — продолжает Мария Евгеньевна, — был схимник, живший в лесу в отдельном домике (не старец ли Амвросий? — Е.К.). Имени его не помню. Он ничего никому не сказал, но сестре поклонился в ноги. Когда сестра поступила в монастырь, все эти случаи пришли нам на память».
Был еще подобный случай. Однажды София Евгеньевна была с матерью в овине[2] на молотьбе. Вдруг подходит к ним калека-крестьянка, много лет лежавшая неподвижно, и говорить её матери: «Ты свою дочь замуж не выдавай. Я сегодня сон видела. В иконостасе вместо иконы Божьей Матери была твоя дочь». Известно, что игуменья считается наместницей Божией Матери. Таковы были предвещания о дальнейшей судьбе иг.Софии. Но пока время шло, и ещё не наступило исполнение предсказаний.
Закончив среднее образование, София Евгеньевна поступила в Киевскую Консерваторию по классу пения. Её профессора были очень высокого мнения о её голосе и даровании и предвещали ей блестящую будущность оперной певицы. Голос её был необычайной красоты. Жизнь Сони Гринёвой походила в это время на непрерывный праздник: балы чередовались со спектаклями, живыми картинами. Но среди этого веселья София Евгеньевна внезапно становилась серьёзной, задумчивой, молчаливой. Она прекращала светские выезды и принималась ходить по церквям, молиться, поститься. Потом это настроение проходило, она снова принималась за веселье. Тем не менее, зов Божий в её душе не прекращался, пока Господь не призвал её окончательно оставить мир.
Первым толчком в этом направлении оказался случай встречи с волком, происшедший ещё в пору её ранней молодости. Это произошло в Калужской губернии, где она гостила в имении своей тёти. Там она познакомилась с Анной Захарьевной Знаменской, дочерью помещика Тарусского уезда, Калужской губ.. Анна Захарьевна служила учительницей и устраивала собеседования для сельских молодых девиц. София Евгеньевна пожелала присутствовать на одной из этих бесед. Вот как рассказывает об этом случае Мария Евгеньевна: «Соня пошла одна за две версты. Зима была необычайно снежная, суровая. В поле ни души. Кругом рыщут стаи голодных волков. Там местность лесистая и водится множество волков. Один молодой офицер приехал на праздники навестить своих в деревню, поехал прогуляться верхом. Но оказалось, что стая волков напала на него и растерзала его и лошадь. Нашли его сапоги со шпорами. И в такую зиму сестра отправилась одна к приятельнице! Вдруг к ней подбежал огромный волк и остановился. Она рассказывала, что у ней не было сомнения, что она погибнет. Она широким крестом перекрестила волка и читала молитву. Пока она читала, волк стоял, как бы слушал, потом медленно отошел и скрылся в овраге». Мать София говорила позднее Елене Александровне Нилус,[3] что, не видя ниоткуда спасения, она дала Богу обет принять монашество, если останется жива. И хотя исполнение этого обета затянулось, но Провидение вело её неотступно по пути, ей назначенному Свыше. Окончательным поводом для разрыва с миром послужило следующее обстоятельство. Привожу слова Марии Евгеньевны:
Случилось это так: почти перед самым окончанием консерватории, когда сестре было 22 года, она после урока пения не побереглась. Полагалось полчаса не выходить на морозный воздух. Но Соня сразу же после урока поспешила домой. По дороге встретила знакомых, весело с ними разговаривала. Пришла домой радостная, раскрасневшаяся от мороза. Но скоро её юная веселость обратилась в печаль: Соня через два дня заболела дифтерийной ангиной в очень сильной форме, после которой она совершенно лишилась голоса. Девять месяцев сестра не могла говорить. Свои просьбы или вопросы должна была писать. Очень сожалели профессора в консерватории о её болезни. Вернуть ей голос было невозможно, несмотря на все усилия самых знаменитых Киевских и Московских докторов. Моя сестра впала в полное отчаяние. Нельзя было узнать прежней моей весёлой сестрицы! С каждым днем ей становилось всё хуже и хуже, и, наконец, ей стало совсем плохо. Врачи предполагали у неё туберкулез горла и советовали послать её в Швейцарию в Давос. Ничего иного не оставалось делать, как согласиться на это далёкое путешествие. Но Господь готовил ей иное место, где она силою Божественною получила исцеление.
Приятельница моей сестры, о которой речь уже была выше, Анна Захарьевна Знаменская, наша соседка по имению, в это время успела уже осуществить своё пламенное желание послужить Богу в иноческом чине. Её отец выделил ей часть имения, где ею первоначально была создана маленькая община с пятьюдесятью сестрами, помещавшимися первые месяцы в шалашах. В описываемое время община успела возрасти в Свято-Троицкую обитель. Настоятельница, мать Анна, пригласила свою любимую подругу отдохнуть перед дорогой заграницу в чудесной местности и набраться, сколько возможно, сил. Сестра приняла это приглашение и прибыла в обитель. Но, вопреки ожиданиям, её не поправил сосновый воздух. Её здоровье стало ухудшаться быстрым темпом, и дело дошло до того, что стали опасаться, что приближается роковой исход. Настоятельница поспешила пригласить к тяжело больной духовника обители, старенького священника, для напутствия милой моей сестрицы в иной, лучший мир. На глухой исповеди, больная говорить не могла, Соня плакала на груди добрейшего старца, который ободрял её и утешал. После причастия моя сестрица, потрясённая и усталая, тихо заснула. Подле неё дежурила монахиня. Ночь прошла спокойно. К утру Соня проснулась и, к радости и удивлению дежурившей сестры, она вдруг обратилась к ней с несколькими словами. Настоятельница с сёстрами, узнав о чуде, поспешили в келию к больной. Соня заговорила с ними и попросила позвать батюшку и отслужить благодарственный молебен. Здоровье сестры стало быстро восстанавливаться.
Всякая мысль о возвращении в мир с этого момента отпала. Жизнь в миру Софии Евгеньевны была окончена.
Когда именно имело место пострижение м.Софии в рясофор, осталось неизвестным. Вероятнее всего, что это произошло в Св.-Троицкой обители, где она положила начало, где была настоятельницей её добрая подруга в миру, мать Анна.
Окончив епархиальное училище, м.Анна загорелась желанием создать обитель. Своими беседами и лекциями она собрала вокруг себя группу девиц. Она выпросила у отца-помещика 80 десятин земли и начала созидать обитель. Сначала были поставлены из досок шалаши, где на лето поселились послушницы в ожидании постройки тёплого дома. Этих первых сестёр прозвали «шалашницами». Монастырь быстро начал процветать. Построили церковь, создан был приют, и возникло два подворья в обеих столицах. Но деятельная игуменья, очевидно мало знакомая с аскетической литературой, с «Добротолюбием», поддалась духовному соблазну. Не желая подчиниться увещанию епархиального епископа, она навсегда покинула созданную ею обитель и умерла вне её стен.
Мать София не долго пробыла в Свято-Троицкой обители. Она перешла в Николаевскую обитель. Можно предположить, что причиною этого перехода была смута, связанная с уходом м.Анны. Но и в новой обители м.София не нашла желанного мира. Её полюбили сёстры, которым она в своей келии читала духовную литературу. За это её невзлюбила казначея. Тогда она, совместно с м.Екатериной (Метцендорф), которая также ушла из Троицкой обители, стала искать, где бы они могли обосноваться самостоятельно.
Обитель «Отрада и Утешение» Слева церковь св.Иоанна Милостивого |
Место, которое они выбрали — Дугнинский завод — крайне нуждался в духовном просвещении. Это был самый незадачливый угол в прекрасной Калужской губернии. На Дугнинский завод ссылали из Калужской и соседних губерний бывших арестантов, отбывших тюремное заключение. Место, где жили эти рабочие, имело крайне непривлекательный вид, но того нельзя было сказать о чудесной, окружающей его природе. Местность была холмистая. На одной из гористых возвышенностей стояла заброшенная церковь во имя Иоанна Милостивого. Окна были выбиты, крыша провалилась, царило полное запустение. Вокруг разрослась кудрявая берёзовая роща, внутри церкви находился образ Божией Матери «Отрада и Утешение». Вид с холма был восхитительный. Внизу виднелась красивая долина, покрытая ковром полевых цветов, за ней вилась река Ока, раскинувшаяся далеко причудливыми зигзагами. С другой стороны холма образовался отвесный обрыв, на дне которого змеилась речушка Дугна, впадающая в Оку. Отсюда вид на огороды местных обывателей. Возле церкви было расположено кладбище. Обе монахини были, главным образом, привлечены действительной красотой заброшенного храма. Икона «Отрада и Утешение» стала покровительницей их будущей обители.
Вначале обе монахини поселились недалеко от церкви в доме заводского рабочего. В то время местные жители Дугны были духовно одичавшими, грубыми. Вследствие этого монахиням пришлось от них вынести много оскорблений и потому нетрудно себе представить, что должна была вынести юная мать София, привыкшая с детства к общей любви. Здесь она очутилась среди подонков человеческого общества, поставившего себе целью вынудить монахинь бежать из Дугны. Однако Господь послал им помощь и поддержку в лице священника о.Владимира Лебедева из села Солопенки, прилегающего к этому месту со стороны Алексинского уезда Тульской губернии. Он дал им указания в деле хождения по сборам.
К сожалению, нет ни устных, ни письменных преданий, указывающих на столь быстрое возникновение новой обители в честь иконы «Отрада и Утешение».
Откуда явились средства для полного ремонта церкви, постройки скромных монастырских зданий, как собралось полторы сотни монахинь, и возник детский приют? Всё это совершилось в крайне короткий срок времени. Теперь среди Дугнинской неприглядности возник духовный центр, духовная лечебница — живой образец истинной христианской жизни.
Отныне, — по словам писателя Быкова,[4] — для плывущих на пароходе вдоль р.Оки, после крутого поворота, появляется церковь во имя св.Иоанна Милостивого уже не в виде руины, но как некая труженица в белом одеянии, покрытая изумрудным апостольником, озарённая розовыми лучами заходящего солнца, нося проповедь о глубоком смысле личного подвига в служении Христу и нашему исконному Православию.
Матушка Екатерина недолго оставалась в обители «Отрада и Утешение». Произошло следующее: она, как старшая годами, стала настоятельницей, но сёстры больше любили мать Софию и тем возбуждали её недовольство. Ради сохранения мира, м.София решила удалиться в Белевский монастырь, Тульской губ., где был похоронен её отец и где были вложены их семейные вклады. Уход м.Софии сильно огорчил сестёр новосозданной обители. Была среди них одна юродивая, так называемая «Марьюшка-блаженная», прозвавшая м.Софию — Серафимой. Она взбиралась на дерево и взывала к ней: «Серафима, Серафима!». Наконец м.Екатерина написала м.Софии, что без неё жизнь обители расстроилась и что ради её сохранения м.София должна вернуться, а она, м.Екатерина, покинет обитель. Так они и сделали. Впоследствии м.Екатерина основала около г.Бологое, Новгородской губ. общину, где и скончалась 95-ти лет от роду.
Итак, м.София приняла на себя крест настоятельства в беднейшей до крайности обители, где даже постройки не были основательными и большей частью сырыми и холодными. Но молодая настоятельница жила твердой верой в Бога, в Его помощь и эту веру умела передать и сестрам.
 Мать София в 1905 (Калуга) |
Рассказывает писатель Быков: «Очень часто бывали и бывают моменты, когда в течение дня предстоит предложить трапезу 170-ти инокиням и 30-ти приютским детям, а у доброй, отягощённой постоянной заботой о сегодняшнем дне, казначеи — матушки Марфы, всего 25-30 рублей денег и несколько писем с требованием уплаты денег то за дрова, то за разные произведённые работы. Приходят к м.Софии удручённые заботами старые монахини с докладом об истинном положении дел. Матушка София убеждает их, говоря, что Господь не может не придти к ним на помощь и напоминает им все предшествующие случаи Свыше пришедшей чудесной помощи. Зажигается большая, поставная свеча у Распятия, находящаяся в келии у матушки. Растроганные инокини напоминанием о многих прежних случаях помощи, посланной им от Бога, становятся на молитву вместе с матушкой и уходят умиротворённые. Искренняя их вера не оставалась посрамлённой».
Об особом случае чудесной помощи после общего моления рассказала нам Елена Александровна Нилус. Матушка неожиданно получила указ из консистории о том, что обитель в честь иконы «Отрада и Утешение» является обязанной в самый короткий срок приобрести в собственность те 40 десятин вокруг церкви св.Иоанна Милостивого, которые обитель занимала, и которые ей не принадлежали. По закону монастырь не мог существовать на непринадлежащем ему лично участке земли. Был поставлен матушке ультиматум: немедленно внести в Епархиальное управление, требуемые им 6 тысяч рублей.
Но откуда взять такой капитал? Ведь бедная обитель жила буквально по Евангельской заповеди: Довольно для каждого дня своей заботы (Мф.6:34). Прошёл у них день и слава Богу!
Матушка немедленно созвала всех сестёр, объяснила им то критическое положение, в котором находилась обитель. Можно себе представить волнение сестёр! Начался молебен с акафистом прп.Серафиму, к которому они всегда прибегали в тяжелых обстоятельствах. Сёстры молились со слезами, а по окончании службы они, плача, стали обнимать друг друга. Какова же была радость, когда на следующий день пришёл странник и подал матушке конверт, в котором было 6 тысяч рублей. Оказалось, что он присутствовал на служении акафиста, но никто не обратил на него внимание. Он сразу же обратился к лицам его знавшим и, очевидно, глубоко его почитавшим, которые, не задумываясь, вручили ему и доверили столь большую сумму денег. Странник был, несомненно, не простым человеком, а Божиим странником. В память этого чудесного события каждую пятницу во время всенощного бдения служился с пением акафист прп.Серафиму Саровскому.
По поводу подобных случаев непрестанной надежды на помощь Божию Быков говорил так:
Матушка София всей своей сущностью понимает, что только такие уроки, а ничто другое, поднимают в её инокинях, прежде всего, любовь к Богу, непоколебимо укрепляют веру в Него и этим заставляют их с радостью служить Ему и исполнять Его великие заветы.
А как неотразимо воспитательно действует это на пребывающих около этой обители мирян, трудно себе представить! Я знаю многих людей, принадлежавших к цвету интеллигенции, проживавших временно в этой обители, которые приезжали туда абсолютно неверующими, но после близкого наблюдения внутренней жизни обители, делались искренно верующими. Матушка же никому ничего не навязывала и никого не стесняла.
Быков неоднократно наблюдал, с какой тоской и грустью уезжали лица, которым удалось погостить в обители некоторое время. Они говорили: «Ведь это рай земной. Ведь только здесь поймёшь смысл и полноту счастья исполнения великих заветов Христовых».
Дух, который вносила мать София в жизнь своей маленькой обители, невольно напрашивается на сравнение с жизнью первохристиан, когда Евангельские заповеди буквально исполнялись в повседневной жизни.
Один стихотворец восклицает:
| Если хочешь здесь на земле, увидеть небесную правду, Скорее, скорее спеши в дивный храм Утешенья, В святую обитель небесной Отрады. |
«Всё это истина, — говорит Быков, — и никто не дерзнёт сказать, что это неправда».
Далее Быков рассказывает, как посетившая обитель по его совету некая серьёзная и глубокая особа, решила присоединиться к лику сестёр монашествующих. Многие лица из простого народа поселились при монастыре в качестве трудников.[5]
Вот некто, — говорил Быков, — Василий Иванович, ремеслом столяр, человек богобоязненный и дитя душой, живший раньше в Москве и служивший в одном из магазинов столярных изделий. Побывав в «Отраде», он ликвидировал все свои дела, пришёл сюда и остался навсегда жить при обители, за трапезу и помещение, исполняя все столярные работы в обители...
Вот глухонемой мужичёк Алеша, который отказался от полученного в деревне наследства, от манящей жизни зажиточного мужика и предпочёл остаться работником при доме Божием, под покровом Царицы Небесной «Отрада и Утешение». Но эти люди не были единственными... Обладая недюжинным даром слова, прекрасным слогом и стильностью, мать София чрезвычайно часто устраивала собеседования со своими сёстрами, избирая своими темами или жизнь великих подвижников, или Евангельские изречения, или какой-нибудь в обительской жизни эпизод. Собеседования заканчивались роскошным пением монастырского хора под управлением м.Евгении. На собеседование допускались и миряне. И не хотелось уходить из этого чудного во Христе братства!
А какие чудные богослужения совершаются в этой обители вообще!
Каждый двунадесятый или иной большой церковный праздник, бедная, но изумительной чистоты и большого вкуса церковь, украшается самыми затейливыми гирляндами из зелени, венками из чудных цветов цветника обители.
Всенощная... Храм переполнен молящимися... Справа и слева стройными рядами стоят монашествующие сёстры. Впереди, на месте настоятельницы, стоит олицетворённое смирение — мать София, рядом с ней её келейница, сестра Екатерина. Более преданного и более любящего человека я никогда и нигде не встречал. Она за матушку и ради матушки готова пойти и в огонь, и в воду... Мне приходилось видеть такие факты её самопожертвования, перед которыми я благоговею и посейчас...
Чистенький, замечательно художественной работы иконостас. Налево, напротив иконы Царицы Небесной «Отрада и Утешение», выстроены приютянки. Их в обители до 30-ти человек. Самая маленькая из них трёхлетняя Маня Турицына, поражает и своим ростом, и своей серьёзной выдержанностью. Все девочки в сапожках и чистеньких чулочках, одного цвета платьях, с белыми платочками на головах...
Отворяются царские врата, из алтаря выходит о.Алексей с дьяконом. Хор поёт «Хвалите имя Господне». Все молящиеся зажигают розданные им заранее свечи. Удивительно хорош этот обычай, строго выполняемый в обителях Калужской губернии. Когда взглянешь на это море огней — тогда сердцем почувствуешь какую-то непонятную, но в то же время очевидную, связь между этим пением и между этими яркими огоньками, которые, как пылающие сердца великой любовью к Промыслителю, рвутся, колеблются, стремятся ввысь!
Нет! этот обычай положительно неоценим!
И вдруг сзади престола в алтаре перед вами озаряется каким-то неземным светом и оживает лучезарная фигура Божественного Спасителя со знаменем Воскресения!
Сама любовь подсказала матушке устроить хорошее освещение позади образа Воскресения Христова, написанного на стекле алтарного окна.
Ещё не умрут в памяти моей души два факта, тоже происходящие во время всенощной.
Матушке подают на блюде частицы благословенных на литии хлебов, она берет блюдо и им обносит ряды своих прихожан.
О, какая близость к простому народу!
Недаром матушку так любит местное население, недаром идут к ней со всякой нуждой, со всякой скорбью.
Делают её и судьёй в своих человеческих отношениях, и поверенным всех своих тайн, невзгод и переживаний. И как матушка сказала, так уже и кончено.
Кроме того, трогательно наблюдать прощание с матушкой приютских детей, которых уводят спать до конца службы. Матушка благословляет каждую из девочек, и те также осеняют её крестным знамением, для чего она склоняется к каждой из них, как любящая мать.
Такое прощание с детьми перед их сном происходит каждый вечер.
Таково впечатление от пребывания в обители «Отрада и Утешение» В.П.Быкова, бывшего редактора журнала «Спирит», спасённого иг.Софией от его погибельного заблуждения.
Если любовь м.Софии привлекала под сень обители разнообразных мирских лиц, то эта любовь коснулась и забытых могил на старинном кладбище, расположенном вблизи церкви св.Иоанна Милостивого.
Вот как об этом повествует в письме к братству прп.Германа Аляскинского о.архимандрит Герасим (1886-1969), спасавшийся, как отшельник, в течение 35-ти лет, в скиту прп.Германа на Еловом острове: «В 1914 г., в конце апреля, я посетил женский монастырь “Отрада и Утешение”. Он был построен на высоком берегу реки Оки, и вид с балкона гостиницы был прекрасен. Вечером, сидя на балконе, я увидел множество огоньков, что сияли за кустами сирени и за берёзками. Меня потянуло туда. Я спустился, прошёл недалеко и увидел чудную картину: на монастырском кладбище сияло много, много цветных лампад. Господи! какая то была красота! Помню, мне и не хотелось даже покидать тот дивный уголок!». Правда, иг.Софии в 1914 уже не было там, но в её любимом детище свято соблюдалось всё, что было ею заведено, все традиции. (Не был ли тот вечер днем Родительской Субботы? — Е.К.).
О тяжёлом испытании, выпавшем на долю м.Софии во время её настоятельства в обители «Отрада и Утешение » нам поведала Елена Нилус. Матушка София, будучи духовной дочерью Оптинских старцев, когда только могла, ездила в Оптину Пустынь и при встречах с Еленой Александровной делилась с ней своими переживаниями. Произошло следующее: в обитель долго не назначали священника. Наконец, к великой радости матушки и сестёр, они узнали, что батюшка к ним едет. Собрались все сёстры с матушкой для торжественной встречи. Подъезжает тарантас и из него, ко всеобщему ужасу, выходит совершенно пьяный священник. Матушка спокойно, точно ничего не случилось, проводит встречу. Затем собрала сестёр, взволнованных и разочарованных, и твёрдо им сказала, что раз произошло таковое попущение Божие, что к ним послан этот священник, то их долгом является почитать его и не соблазняться его слабостями. Сёстры, как всегда, приняли её слова с полным доверием, а для матушки началось жестокое испытание. Характер у этого священника оказался ужасным. Оказалось, что его собственная семья от него сбежала. Он бил приставленную к нему старушку-послушницу, во время богослужения возмутительным образом громко бранил пономарок и клирошанок. Вся обитель была в отчаянии, но матушка умоляла всех терпеть. Она видела во сне, что она поднималась по воздуху всё выше и выше, ведя за собой этого священника: из этого она сделала заключение, что он неспроста к ней послан. Между тем, положение делалось все труднее и труднее. Священник её возненавидел. Он отыскал среди её послушного и мирного стада двух-трёх паршивых овец, не смевших доселе проявлять открыто своё недовольство. Он составил против настоятельницы партию и начал писать против неё жалобы, что было до тех пор неслыханно в её мирной обители. Но м.София твёрдо стояла на своём: молилась за него Богу и настойчиво требовала от возмущённых сестёр, чтобы они почитали его ради его сана.
Было, однако, у этого священника одно великое достоинство — он искренно молился и старался не пропустить дней, когда полагалось совершение Божественной Литургии.
Однажды ночью матушка внезапно заболела и так сильно, что пришлось волей-неволей позвать обительского священника для напутствования на случай фатального исхода её недомогания. До тех пор она никак не могла заставить себя исповедоваться у него. Между тем произошло неожиданное: идя к игуменьи по подмосткам, проложенным от её кельи в церковь, священник споткнулся и пролил св.Дары.
Этот несчастный случай вызвал со стороны матушки чувства самого глубокого сожаления и сочувствия. Священник увидел её в истинном свете, у него открылись глаза. По уставу он должен был доложить архиерею о случившемся. Епископ его послал к духовнику. Но вернулся в обитель он совсем другим человеком и заявил, что он едет к о.Герасиму на исправление.
Отец Герасим был необычайным явлением — он был целителем душ человеческих. В его обитель стекалось всё то, что не годилось в обыкновенной житейской обстановке: люди — физические инвалиды и полу-калеки, а также люди, требующие морального исправления.
С молодых лет о.Герасим был учеником старца Герасима отчасти юродствовавшего и жившего вне монастыря. Старец сказал о нём: «Миша, — так звали его тогда, — будет меня выше». Эти слова сбылись.
После смерти своего наставника, о.Герасим, по предсказанию своего старца, в том месте, которое им было названо «прекрасным», и где, по его словам, возникнет монастырь, построил шалаш. К нему присоединился второй. Вскоре здесь действительно возник благоустроенный монастырь под покровительством Палестинского Общества, коего председателем был Великий князь Сергий Александрович, родной брат Императора Александра III-го. Обитель эта была посвящена прп.Сергию Радонежскому, имя которого носил Великий князь. Это был самый энергичный, волевой человек в царской семье. Он служил опорой для своего племянника — Императора Николая II-го. Убийство Великого князя нанесло тяжёлый удар по строю государства Российского.
Великий Князь недаром покровительствовал обители о.Герасима, в лице которого соединилась подлинная святость вместе с поразительной энергией и хозяйственными способностями. Монастырь был благоустроен, и его настоятель прекрасно управлял 400-ми десятинами земли. Была устроена ферма, сдавались дачи благочестивым дачникам. Перед монастырем был пруд с фонтаном, и были насажены цветники. Всё это благоустройство было создано для опекаемых больных и калек. Лежачие пользовались хорошим уходом, а те, которые могли двигаться, были приспособлены каждый к подходящему ему занятию. Любвеобильность старца отца Герасима была поразительная, она не имела предела и имела дар перерождать человеческие сердца.
С м.Софией у них существовала духовная близость, и они посылали друг к другу своих духовных чад.
По данной ему благодати, о.Герасим старчествовал и давал прозорливые указания и ответы на задаваемые ему вопросы, волновавшие толпившихся вокруг него посетителей.
Вот в эту «лечебницу» и пожелал определиться на покаяние священник из обители «Отрада и Утешение».
Вскоре он совершенно вылечился от алкоголизма и попросился вернуться к матушке. Но она в то время была уже в Киеве.
Сегодня была у нас мать Мария, рясофорная послушница из Дугненской обители, основанной во имя Царицы Небесной, в память явления одной из Её чудотворных икон и свт.Иоанна Милостивого. Не монастырь, даже ещё и не община. Смиренное это общежитие жён и дев, пожелавших уневестить себя Христу, а в нашем сердце ему отведено такое обширное место, что хоть бы и великой лавре впору. Такова сила и власть любви, живущей и управляющей этой обителью в лице её настоятельницы, человека исключительной духовной красоты и разума Христова, и единодушных с нею и единонравных сестёр ей о Христе Иисусе. Ни обители этой, ни настоятельницы её я ещё и в глаза не видал, но такова сила любви, что и невидимое становится как бы видимым, а сердечному оку ближе даже иногда, чем иное видимое.
Кто свёл нас духом с этой дивной обителью любви, веры и... нищеты, вожделенной Евангельской нищеты духа, которой обещано Царство Небесное, и той нищеты, от которой немощной плоти, увы, бывает иной раз до слёз и холодно, и так голодно-голодно?!. Кто свёл нас, кто первый проторил нам дорожку к ним, к этим чистым душам, искательницам, Божиего Иерусалима, града невидимого?
Великая немощь человеческая — та горькая «послушница без послушания», о которой у меня записано было под 10-м января прошлого года: ей бесприютной, гонимой и, по правде сказать, в общежитии едва терпимой, был дан приют в этом общежитии; там вновь её измученному сердцу улыбнулись небесной улыбкой любовь и сострадание. Через неё «наше» отозвалось туда, а оттуда «их» повеяло благоуханием святости к нам — и мы заочно стали родные.
Так сила Божия в немощи совершается...
Заочное наше знакомство около года тому назад повело и к письменному. В феврале прошлого года я получил оттуда письмо, в нём мне писали так:
Возлюбленный о Христе брат, Сергий Александрович! Простите за беспокойство, что отрываю Вас от обычных Ваших занятий, зная, что Вы не откажетесь помочь нам в том, в чём Господь даст Вам силу и способности помочь. Я обращаюсь к Вам по послушанию своей матушке-настоятельнице, ещё незнакомой Вам лично, но верящей в осуществление с Вами личного общения, когда на то будет воля и указание Божие, без которых она старается и шагу не ступить. И вот, я стучусь к Вашему сердцу помочь нам из прилагаемого жалкого материала о нашей обители составить душеполезный очерк, поместить его в какой-нибудь духовный журнал или же издать отдельной брошюрой. Нам верится, что из этого малого Господь поможет Вам создать живую картину великой нашей немощи и отразить в ней тот слабый луч света Божия, который доступен нам в искании чистоты иноческой жизни.
Наша обитель бедна и ничтожна, но в ней полтораста душ, жаждущих Христова утешения и пришедших сюда, как в тихий оазис, из духовной пустыни многошумного и суетного мира, чтобы послужить ему и себе чистотою сердца и молитвою. Знойно и душно там от усилившегося развращения обычаев и нравов. Женская душа во все времена тяготела к любви и вере сильнее и горячее мужской, понимала и искала Божественной правды в мире, а теперь, более чем когда-либо, ибо в мире ныне явно, вместо имени Божия и Его власти, призывается имя и власть Его противника и исконного человекоубийцы, вместо истины царствует ложь, вместо чистоты ума и сердца — распущенность. Ныне, более чем когда-либо, исполняются слова Спасителя: Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч, ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку — домашние его (Мф. 10:34-36). Ныне жена не стала понимать мужа, занятого только пустыми материальными расчётами, муж — жену, ищущую Бога; ныне брат восстаёт на сестру за её любовь к целомудрию, а мир презирает, гонит и попирает решительно всё, что может напомнить ему о Христе и Его заповедях. Теперь именно настал тот великий духовный голод, о котором предсказал великий Псалмопевец и Царь словами: Спаси, Господи, ибо не стало праведного, ибо нет верных между сынами человеческими (Пс. 11:2). Душа задыхается в миру, одурманивается и, если не убежит от мира, скоро умирает мучительною смертью или самоубийства, или конечного отпадения от Бога и сатанинской вражды на Него. Жалкая, чуткая душа, ещё не успевшая оскверниться в чаду угара мирской жизни и грехов человеческих, стремится вырваться из мира, уйти туда, где небо чисто, где дышится ей легко, где воздух не заражён изменой Богу, чтобы там вздохнуть легко и набраться сил для борьбы со злом, грехом, со своею плотью, воюющей на душу, и с пакостником её, богоборцем-диаволом. Вот причина и разум основания и возникновения ныне то там, то сям многочисленных, всё умножающихся женских обителей, к числу которых, как их младшая и немощнейшая сестра, относится и наша юная обитель, такая убогая, такая немощная, как гнездо слабых ласточек на чужом окне, под чужою кровлей. Жива она чудом Божиим, хранима, поддерживаема и утешаема любовью Того, Кто Сам есть Любовь истинная. Чудом Господним полтораста нищих на чужой земле, при чужой церкви живут в этом уголке и не умирают, мало того, ещё и чужих, заброшенных детей содержат в созданном ими приюте. А как теперь мир смотрит на обители, как заботится о поддержании существования молящихся за него Богу их обитателей, считая всех монашествующих тунеядцами?..
Кончается письмо это словами: «Помогите нам словом Вашим, если на то есть воля Божия».
Видно не было тогда воли Божией: думал я думал, как и чем мне помочь нищете этой непокрытой, горем да бедами, как пеленами, повитой, и ничего-ничегошеньки не мог придумать для убожества святых этих подвижниц. Писать о них, взывать о помощи? Кто мне поверит? Да и кто теперь каким бы то ни было словам и писаниям верить станет, если уже святейшему слову Св.Писания не стали веровать? А я-то кто?..Думал, думал, ничего не придумал и с плачем в сердце ответил бессилием на веру и надежду взывавших к моей помощи.
Казалось бы, по законам мира, и быть тут концу всякому общению: но иной суд Божий и иной человеческий, отказ мой в помощи обручил нас с обителью вовек неумирающею взаимною любовью. На письмо моё, адресованное самой настоятельнице, я получил от неё характерный для неё и для её дочек следующий ответ:
Дорогой друг мой, Сергей Александрович! Простите меня: я поступила необдуманно и без благословения батюшки о.Варсонуфия послала Вам очерк нашей обители. На меня нашло какое-то затмение, благодаря просьбе одного доброго для нас священника, и, по слабости ума, характера, да ещё по гордости, я решилась на подобный поступок. Теперь Вы меня вразумили и, кроме виновности, я ничего не чувствую. За Ваше письмо и за всё, что в нём, как умею, благодарю Господа. Вашей добрейшей супруге потрудитесь передать мой искренний привет, целую её душу. Да хранит Вас Господь во все дни жизни Вашей в мире, любви и уповании. О нуждах нашей обители я лично не могу почему-то ничего писать — это исполняют за меня мои детки. Вас обоих я храню в своём сердце, как некое сокровище, и рада Богу, что Вы существуете на белом свете, что Вы взысканы милостью Божиею. Если не трудно, то прошу помолиться о нас, грешных. Я помню Вас пред Господом, и если бы было Ему угодно, то навеки и всей душой я была бы предана Вам крепкою во Христе любовью.
Недостойная настоятельница София
Это после отказа-то, да вдруг такое письмо! Вот, подумалось нам, та любовь, которая …не ищет своего, не раздражается... всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит, та любовь, которая по слову Апостола, никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1 Кор.13:5,7,8)! Сердце наше было умилено, и в нём от любви родилась любовь, угодная Богу и навеки предавшаяся и обители, и той, кому было дано затеплить её в нашем сердце навеки неугасимой лампадой.
Обитель эта, о которой слезами любви и жалости намётывает эти строки перо моё, оказалась духовной дочерью нашей Оптиной и её старцев. С благословения своей настоятельницы сёстры обители, наезжая в Оптину к своим духовным руководителям, кое-когда стали пользоваться нашим гостеприимством. Надо ли говорить, какая их у нас встречала любовь!? Мы, да и все домочадцы, на скиток наш стали смотреть, как на подворье этой дорогой нашему сердцу обители; всё крепче и крепче спаивались узы нашей любви... Под Рождество, в самый сочельник, когда внезапно наступившие после продолжительной оттепели морозы достигли 30° по Реомюру,[6] из любимой обители нам прислан был куст азалий в полном цвету. Привезла его из Москвы послушница Мария, ездившая по делам обители и отпущенная матушкой-настоятельницей на побывку к старцам за советом по какому-то для послушницы этой неотложно-спешному делу.
Куст цветущей азалии среди зимы! И ни один цветок, ни один листик не тронут был морозом — вот она любовь, творящая чудеса! И дивились мы ей, и не могли на неё нарадоваться... Рождественские праздники и эти «на снегу цветы» заставили нас написать матушке и выразить ей со всей полнотой и искренностью те чувства, которыми преисполнилось наше сердце к ней и к сёстрам за все её и их, убогих и нищих, щедроты и милости. Ответ матушки я получил сегодня с той же послушницей Марией. Ответ этот так живописует заочного друга нашего и молитвенницу, что я умилённым сердцем и душою умилённою письмо это заношу на эти страницы. Вот что пишет нам этот ангел во плоти:
Господь посреди нас есть и будет. Получила я два письма Ваших и, полная радости, припав головою к земле, благодарю Создателя за все Его милости и за это утешение особенно. Но из дорогих тех писем я заметила, что Вы слишком беспокоитесь о каком-либо вещественном воздаянии нашей обители, так что даже очерк её, посланный к Вам по необдуманности, имеете на своём сердце, как неоплаченный вексель. Не надо так, Сергей Александрович! Святитель Иоанн Златоуст говорит: «Для Бога всё ниже любви. Любовь соединяет и находящихся далеко. Так и молитва может принести величайшую пользу далеко находящимся друг от друга...» Кажется, глубокие чувства во Христе ничего не просят от любимых, сами в себе имея удовлетворение. А я вот радуюсь Вашей святой любви к нам и прошу у ней молитвы, считая её самой лучшей наградой. Буду и сама молиться, как могу, невзирая на своё недостоинство, молиться будут и дети. Буду кричать Господу Богу о милости Вам, как кричит малая лесная птичка, стоющая один грошик, но не забытая у Бога; буду любить Вас обоих, как люблю ясные звёзды или чистые Божии радости. Увижу ли я Вас когда-нибудь или нет, это меня мало заботит. Мне всё думается, что я вижу души Ваши и всем сердцем желаю до последнего дня моей земной жизни, и если получу прощенье, то и там, в обители небесной, волею Божиею сохранить к Вам всю силу самой высокой и нежнейшей любви, подобия которой не выразить здесь словами ограниченного человеческого разума.
Господи благий, благослови, укрепи и соверши во мне это!Многогрешная София, настоятельница обители Пресвятой Богородицы N.
Простите!
Так заводились и укреплялись в любви Божией мои с женою отношения к «малой лесной птичке, не забытой у Бога, кричащей к Нему» о милости не только к нам, но ко всему миру Христианскому, Православному. Молитва праведного — стояние граду... Великая это милость Божия!
Сказывала нам м.Мария про великую обительскую радость:
Большая у нашей матушки вера к преп.Серафиму. С тех пор, как они у нас настоятельствуют, батюшке, угоднику Божию, в нашей обители ими установлено каждую пятницу на утрени служить акафист. Акафист этот у нас весь поётся, читается только до слова «радуйся», а там — весь на 6-й глас поётся. Так это у нас хорошо, умилительно выходит, что иной раз, как схватит за сердце, и не знаешь, будет ли ещё на небе-то лучше: забудешь и про нищету нашу, даже и про то забудешь, что построили свои лачужки на чужой земле, что и храм-то, который весь обновили и куда ходим молиться, не наш, а приписной к соседнему — про всё на свете забудешь... Повек бы так радоваться да молиться! Просила матушка Св.Синод о том, чтобы нам храм этот отдали, а с ним и приписную к нему землю, десятин 448 что ли или около этого. Долго ходило ихнее прошение по разным местам, и всё по нему никакого решения не выходило. Многих это слёз стоило матушке. А дело не ждёт: сестёр год от году прибавляется, келии строятся; имиже весть судьбами строятся корпуса для приюта, для общежития, для общих послушаний — и всё без грошика, всё слезами, да молитвами, да чудом Божиим. На нас глядя, многие со стороны смеются: «Вишь, — говорят, — залетели чёрные галки на чужие берёзки да по-птичьему и гнёзда себе вьют. Разве с умом люди так делают?! — Даже и доброхоты нашей обители, и те уверяли, что только и будет толку из затеи нашей, что нас заводские выгонят. Сколько плача нам наша жизнь стоила, и не перескажешь, а матушка наша, так та море за нас слёз пролила... И вот, батюшка мой, С.А., что сотворилось у нас нынче под преп.Серафима и за его святые молитвы, так уж это истинно чудо-чудное, диво-дивное! Сказывать начнёшь, плакать хочется. Об рождественских праздниках, близ памяти преп.Серафима матушке вышел указ от консистории[7] о том, что Св.Синод отдал нашей обители и храм, и землю при нём, но с тем, чтобы матушка внесла к какому-то там сроку пять тысяч рублей. Подумайте — скажите: пять тысяч! а у нас у всех и полста, хоть обыщи, не наскребётся. И радость тут, и горе. Что тут делать? И вот, на память преп.Серафима положила матушка при всех сёстрах указанную бумагу к его иконе, вслух сестёр ему и говоря:
— Батюшка, видишь, что я творю? Денег нет, а я уже ответила владыке, что деньги к сроку внесу; а взять, ты сам, батюшка, знаешь, нам, нищим, неоткуда.
Сказали так-то, а там обратились к сёстрам:
— Давайте, — говорят, — сёстры день и ночь плакать к Преподобному, и веруйте, что он нас выручит.
И наплакались же мы тут, батюшка мой, вволю.
Так и осталась указная бумага лежать у Преподобного.
Прошло два дня, и ровнёшенько, копейка в копейку, от неизвестных матушка пять тысяч и получила: присланы деньги, и при них заказ молиться о здравии и спасении девиц Анастасии и Елизаветы. 4-го января деньги были получены, а 9-го матушка уже их свезла к владыке. То-то было у нас опять слёз да ликования, да радования!
Об этом чуде прп.Серафима написала мне и сама матушка:
Поделюсь, — пишет она, — с Вами ещё недавней милостью Божией. На днях был получен нами указ Св.Синода о передаче церкви свт.Иоанна Милостивого нашей обители, а также и земли при ней. За этот храм много душ страдало в продолжение 14-ти лет, и вот конец пришёл. Одновременно нам было предписано внести за 47 десятин 5000 рублей, а денег, конечно, не имелось. На день памяти преп.Серафима (2-го января) положили мы к иконе бумагу своего обязательства, и через два дня совсем неожиданно и от незнакомых людей привезены были в обитель ровно пять тысяч. Как часто приходится убеждаться в истине того, что Иисус Христос вчера и днесь, Той же и во веки.
Сегодня, как бы в знамение милости Царицы Небесной и в ответ на горячую к Ней молитву, к нам, точно с неба Ангел Божий, пожаловала матушка София, настоятельница той обители, о которой любовь моя уже успела столько записать на страницы эти. Это была наша первая встреча лицом к лицу; и что же это была за радость всем нам, и какое это было ликование! — только на небе будет лучше, а на земле, вне любви Христовой, нет и не может быть никакого подобия этой радости, этому ликованию. В течение целого дня мы не знали, где мы — на небе ли, или на земле, в теле ли, или вне тела. Нечто подобное по силе чувства, исполнившего сердце любовью о Христе Иисусе, испытывал, представляется мне, «служка Божией Матери и Серафимов» Николай Александрович Мотовилов при встрече с прп.Серафимом в ближней пустыньке, накануне великой беседы о цели христианской жизни. «Никакое слово, — пишет он, — не может выразить той радости, которую я ощутил в сердце моем... Я плавал в блаженстве. Мысль, что, несмотря на долготерпение целого дня, я хоть под конец да сподобился, однако же, не только узреть лицо о.Серафима, но и слышать привет его богодухновенных словес, так утешила меня! Да, я был на высоте блаженства, никаким земным подобием неизобразимой, и, несмотря на то, что я целый день не пил, не ел, я сделался так сыт, что как будто наелся до пресыщения и напился до разумного упоения. Говорю истину, хоть, может быть, для некоторых, не испытавших на деле, что значит сладость, сытость и упоение, которыми преисполняется человек во время наития Духа Божия, слова мои и покажутся преувеличенными и рассказ чересчур восторженным. Но уверяю совестью православно-христианскою, что нет здесь преувеличения, а всё сказанное сейчас мною есть не только сущая истина, но даже и весьма слабое представление того, что я действительно ощущал в сердце моём».
Вот нечто подобное и по происхождению своему, и по силе чувства испытано было не одним мною, а всеми нами, отшельниками Нилусовского скита, в этот незабвенный день нашей первой встречи лицом к лицу с той, которую наше сердце уже больше года привыкло любить заочно.
Матушка приехала к старцам и к ним же привезла и шесть сестёр-певчих. Вечером, после старцев, они все вместе со своею матушкой собрались к нам, и весь вечер было у нас ангельское пение, душой которого и украшением был голос самой матушки. И такое это было дивное пение, что — истину говорю, не лгу — ничего мы подобного никогда не слыхали. Вдохновение было свыше, сердце растворено было Христовой любовью, Божья радость улыбалась душе нашей — оттого так и пелось, оттого так и слушалось, и молилось в глубине сердечной воздыханиями неизглаголанными.
«Радовалась я, — говорила нам ангел-матушка, — что, наконец, увижу вас, мои радости, и подумала: обитель наша зовется «Отрада и Утешение» — чем их утешить? И решила взять своих певчих, думаю: и им полезно к старцам, и вам будет утешение».
И великая сила любви, говорившая нам эти речи, сопровождалась такой улыбкой, таким светом и теплом привета и ласки, что сердце замирало и таяло в невыразимой благодарности к Богу и к Той, Которая есть Отрада истинная и Утешение великое.
Это ли не знамение вышнего попечения о грешных людях Небесной Игуменьи? Вчера и сегодня — ад и небо! Всё это так чудно, так знаменательно, так утешительно... Мы весь день едва удерживали умилённые слёзы, а вечером, за акафистами Знамению Божией Матери и прп.Серафиму, петыми целиком на глас 8-й и 6-й, мы, в полном смысле слова, исходили слезами. Дивлюсь только, как всё это могло сердце выдержать!..
Сегодня было то же, что и вчера, — те же радости, то же умиление! Насколько сильно было впечатление вчерашнего и сегодняшнего дней, пережитых точно в благодатном сне, я сужу по тому, что всё зло земли, над которым так болит, тоскует и плачет моё сердце, отступило, как силы нечистые под знамением Честного и Животворящего Креста Господня: во всех неумолкавших беседах наших с матушкой мы ни разу его не коснулись, как будто его вовсе не существовало. Какое это было утешение!
После обеда опять от старцев пришли сёстры-певчие, и опять полились небесные звуки дивного пения. В самый разгар его пришёл наш дорогой друг, отец Нектарий. Надо было видеть его оживление и умиление!..
Вечером матушка со своими сёстрами уехала в свою обитель.
Для нас эти два дня были, как благодатный сон, как небесное видение. Как только благодарить за них Царицу Небесную?!.
 Покровский м-рь в нач. ХХ века |
Скажем несколько слов о том, что из себя представлял Покровский монастырь в начале этого века. Он был основан Великой княжной Александрой Петровной, в монашестве м.Анастасией, 20-го июля 1889. Это был как бы самостоятельный городок в Лукьяновской части города Киева на склоне Кудрявой горы. Площадь, занимаемая монастырём, была обширная, на ней прежде всего помещались обительские здания, вмещавшие келии для 1200 монашествующих сестёр обители. Затем настоятельские покои и здание больницы и лечебницы имени Императора Николая II-го. При этих двух зданиях были две церкви: 1-ая — во имя прп.Агапита врача, и 2-ая — во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Кроме этого был детский приют и богадельня. Между домами росли сосны, всюду были разбиты цветники, и общий вид имел вид парка.
Главный монументальный храм во имя святителя Николая Мирликийского был заложен в 1896 и строился почти 20 лет и, хотя был закончен, но, из-за войны, не был расписан и освящён. Вследствие этого другой храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы с приделами во имя св.пророка Илии и другого придела во имя Всех Святых — служил для совершения всех богослужений в обители. Ещё была трапезная церковь во имя Архангела Михаила.
Кроме того, с 1894 в ведение Покровского монастыря поступил Межигорский Преображенский монастырь, находящийся на берегу р.Днепра, в нескольких верстах выше Киева, в долине, окружённой с трёх сторон горами. Межигорский монастырь был основан не позже XII в. Он подвергался много раз опустошениям, после которых восстанавливался. С XVII в. считался казацким монастырём. С 1687 получил от Патриарха Иеремии, своего бывшего постриженика, права ставропигии.[8] В царствование Екатерины II-ой был обращён в военный госпиталь и до последнего времени находился в большом запустении. Попав в ведение м.Анастасии, он стал восстанавливаться и украшаться.
Таким образом, Покровский монастырь был огромнейшим учреждением. Со смертью его основательницы ни одна из назначаемых на её место игумений не могла справиться с возложенной на неё задачей. Ведь помимо духовной стороны, здесь требовались и практические способности, особая тактичность и наблюдательность. Игуменьи приходилось иметь дело с различными деловыми людьми, такими, как со строителями собора, с докторами больницы, с членами городского управления, да мало ещё с кем! Великокняжеский дом считал этот монастырь своим наследием, и здесь требовалась особая тактичность. Одна бухгалтерия чего стоила! Какие суммы проходили через монастырскую кассу!
Огромная ответственность лежала на настоятельнице такой огромной обители! Заурядному человеку такая задача была бы не под силу. Помимо всего, насельницы монастыря, привыкшие к управлению мудрой и святой старицы, какой была покойная мать Анастасия, часто бывали недовольными порядками той или иной игуменьи, и в Епархиальное Управление текли непрерывные жалобы. Переменилось несколько настоятельниц...
Когда же совершилось назначение м.Софии игуменьей Киевской Покровской обители? Согласно сохранившемуся церковному журналу «Русский инок» (1911, февраль, вып.3, с.66) 23-го января в Киево-Покровском монастыре произошли выборы новой игуменьи на вакантное место за смертью игуменьи Валентины. Выбрана была иг.Магдалина, Абабковского монастыря Нижегородской губ. Она была ранее главной сестрой больничных бесплатных учреждений в Покровском монастыре. Акт избрания был послан в Петербург митр.Киевскому и Галицкому Флавиану для утверждения.
Остаётся открытым вопрос — был ли выбор иг.Магдалины утверждён митр.Флавианом? Если и был, то иг.Магдалина пробыла в Киеве на этой должности всего лишь около года. Быков пишет в своей книге, что он ещё застал м.Софию игуменьей в «Отраде и Утешении» в 1912. Но в следующем 1913 там была уже игуменьей м.Евгения. Следовательно, м.София была назначена игуменьей Покровского монастыря или в конце 1912, или в начале следующего года.
Назначение матери Софии игуменьей Покровского монастыря вышло совершенно случайно: она поехала в Петербург хлопотать по делу своей обители. Между тем в этот самый момент Киевский митр.Флавиан, находившийся в Синоде, тщетно искал подходящую игуменью для Покровского монастыря.
Теперь перед его глазами стояла умная, толковая, молодая игуменья скромной, небольшой, но её руками созданной обители. Она внушала доверие, и выбор на ней остановился. Никто не подозревал тогда, какой ими был богатый улов сделан, какую жемчужину выловили. Это показало время! Таков, слышанный нами рассказ, из уст Елены Александровны Нилус.
Этот неожиданный поворот судьбы причинил матушке невыразимое горе. Она срослась душой со своей «горкой», как она называла свою обитель. И вот, приходилось теперь вместо привычной мирной ладьи пересесть на огромный океанский корабль, чтобы пересекать бурные житейские волны... Горе её усугублялось при мысли о разлуке с монашествующими сёстрами, с райским уголком ею созданным, с детьми ею призреваемыми, с мирянами около неё поселившимися, с простым народом ей доверявшим свои невзгоды, со всем тем, что, с помощью Божией, ею было создано! Матушка проплакала всю ночь! Её вырвали, как вырывают дерево с корнями!
Возведение матери Софии в сан игуменьи и перед этим её пострижение в ангельский образ, очевидно, произошло в Петербурге в Новодевичьем монастыре. Оно не могло иметь место в Киеве, т.к. ей невозможно было прибыть в Киев в чине рясофорной монахини. Ей оставили её прежнее имя, оттого, что была спешно составлена бумага о её назначении, где она была названа Софией. Так рассказала об этом Елена Нилус.
Итак, мать София оказалась поставленной на высокий свечник и, как яркий огонь, она горела и светила до тех пор, пока не погас всюду свет, и не наступила повсеместная тьма. Имя Софии — мудрости, она носила провиденциально[9] от рождения и до смерти.
Вот как описывает её сестра Марья Евгеньевна прибытие матушки в Покровский монастырь:
Было получено известие о дне и часе прибытия новой игуменьи. Все сёстры и духовенство стали готовиться к торжественной встрече настоятельницы... У монахинь и причта была одна мысль, какова будет новая игуменья? Монахини, послушницы, духовенство вышли встречать мою скромную сестру. Дорога от игуменских покоев до собора была устлана коврами. Торжественно загудели могучие обительские колокола — и вот показалась карета! В силу какой-то необъяснимой причины, дверцы кареты, из которых должна была выйти игуменья София, никак не могли открыть при всем усилии. Все ждали, волновались, недоумевали... А моя сестрица перекрестилась и сказала: «В этом как бы предсказание тюрьмы!» Так впоследствии и случилось: большевики вывезли мою сестру из монастыря в тюрьму. Игуменья София вышла из противоположной стороны, и ей пришлось обойти карету.
Со страхом приняла новая настоятельница свой ответственный пост. Но своей необычайной добротой, смирением и простотою, она, как и в «Отраде и Утешении», приобрела сердца сестёр. Полюбили все смиренную игуменью. Много добра творила игуменья София. Дар исключительный любви к Богу и людям имела она: щедрой рукою благотворила она бедным. Никто из нуждающихся не уходил без помощи, никому не отказывала она в поддержке. Ко всем относилась она с лаской и любовью. Игуменья София не забывала ни на минуту и дорогой её сердцу обители «Отрада и Утешение». Помогала ей непрестанно, заботясь о её нуждах и всяческих печалях.
Такая возможность приходить на помощь «Отраде», этому детищу её души, служила утешением для матушки, а также переход под её крыло наиболее ей близких сестёр из прежней обители. Из этих сестёр особенно была ей близка бывшая казначея — инокиня Марфа. Мария Евгеньевна говорит: «Это была святая, родная душенька. Сорок лет она была неразлучна с сестрой, горячо её любя. Впоследствии её посвятили в великую схиму с именем Маргариты. Она разделяла с сестрой все её скорби, все мытарства при большевиках и отошла к Господу на вечный покой».
Елена Александровна Нилус бывала у матушки в Покровском монастыре в Киеве и описывала картину, ею виденную, общей любви к матушке со стороны, как и старого, так и малого. Её любили и капризные старушки, и приютские дети, которые кидались к ней с радостными криками. Её приход вызывал всюду восторг и ликование.
В нашей памяти сохранился из жизни иг.Софии в Киевский период её жизни случай, ставший известным нам, конечно, со слов Е.А.Нилус.
Одна дама-помещица, соседка Гринёвых по имению, знавшая м.Софию ещё в её ранней молодости, умоляла её оказать влияние на умозрение её единственного сына, который был совершенным атеистом. Этот человек, исключительно блестящий, талантливый, редкого ума, делавший завидную карьеру инженера, не поддавался никаким убеждениям, что причиняло его верующей матери глубокое горе.
Мать София попробовала на него подействовать, но дело оказалось очень трудным: они тщетно спорили. Однако м.Софии удалось его уговорить побывать в Сарове. И сама там была вместе с ним. Поединок между игуменьей Софией и атеистом был нелегкий.
Но случилось, по её молитвам, какое-то необыкновенное чудо, которое потрясло инженера до мозга костей. Он стал не только верующим, но как бы родился вновь. Прежняя жизнь ему опостылела совершенно, он не мог уже более её продолжать. Он бросил службу, бросил всё, что имел, надел крестьянскую одежду и ушёл на Валаам, в Соловки. Бывший атеист стал странником...
Матушку игуменью Софию я имела счастье встретить дважды в жизни. О ней я предварительно много слышала от моей тетушки Е.А.Нилус, её близко знавшей. Но моё личное впечатление превзошло все мои ожидания.[10]
Первая встреча с ней была в 1917 в самом начале лета. Матушка приехала к своим старым друзьям, Сергею и Елене Нилусам, только что переехавшим из Валдая, Новгородской губернии в имение «Линовица», принадлежавшее князю В.Д.Жевахову, будущему еп.Иоасафу.
Матушку сопровождал о.Димитрий (Иванов), молодой священник её Покровской обители. Он только недавно принял сан священства. До этого он служил по судебному ведомству, был судебным следователем. Будущий знаменитый проповедник и мученик.
Какими словами описать и передать то светлое обаяние, которое исходило от облика м.Софии?
Конечно, я была подготовлена рассказами моей тёти. Да, всё это было так, когда тётя её знала молодой настоятельницей общины «Отрада и Утешение». Но теперь ей 44 года, она духовно созрела, возросла, возмужала и предстояла во всем своем великолепии — Божия избранница. Это был самобытный, неповторимый человек, ни с кем не сравнимый... Она была совершенно непохожа на типичную монастырскую игуменью, но ни светского, ни мирского в ней не было ничего. Она была воплощением простоты, такая, какую её создал Бог: воплощение ума и доброты, при том редкой изящности, с тонким вкусом, талантливая. Она сотрудничала в духовных журналах стихами и прозой и подписывалась: « И.С.»
Она была цельной натурой, вождём, с ярким волевым характером. Но это совмещалось с женственностью, с нежностью души. За ней можно было идти без колебания... Во мне загорелось желание отдать в её руки свою жизнь, стать её ученицей...*
* Матушка согласилась принять меня послушницей. Условились, что, когда немцы покинут Белоруссию, я со всей семьей переберусь в Киев, где матушка нас приютит в Покровском монастыре. Когда же вскорости наступил этот ожидаемый момент, мы сели на пароход и поплыли по Днепру в направлении Киева. Ночью стала река. Затрещал лед. Пришлось возвращаться назад поездом и путь взять на Запад. Так что мы очутились сначала в Польше, оттуда попали в Западную Европу. К великому горю желанию моему не удалось сбыться.
В этот момент м.София была важной, влиятельной Киевской игуменьей. Но сюда она приехала, чтобы хоть на миг быть самой собой, сбросить с плеч, лежащую на ней тяжесть управления огромным монастырём со всеми его учреждениями, и, прежде всего, повидать дорогих её сердцу людей, с которыми её связывала память об Оптиной Пустыни и тамошних старцах, память о блаженных днях, когда она была настоятельницей созданной ею обители в честь иконы Божьей Матери «Отрада и Утешение». Она торопилась возможностью встречи с друзьями перед наступлением худших времен. Эти времена были уже не за горами...
Перед моим взором навеки запечатлелась картина: м.София сидит на диване, на полу сидит молодой батюшка о.Димитрий, скрестив по-турецки ноги. Они веселы, шутят, смеются... Мать София рассказывала о забавных случаях из жизни приютских детей, про мальчика, который, запыхавшись, прибежал, чтобы сообщить: «Цыпленок выскочил из чулана и бегает без чулана!» Но, несмотря на такое благодушное настроение, все они отлично знают, что «день грядущий» не пощадит их, что надо быть готовыми ко всему. Но твёрдая вера в Бога не давала им падать духом, и потому они были такие радостные и весёлые...
С тех пор прошло более 50-и лет, но я их вижу как будто вчера... Матушка мне казалась молодой и прекрасной с её чудными голубыми глазами на её милом лице. С Нилусами её связывала, как уже сказано, «оптинская» дружба, создавшаяся, когда она приезжала в Оптину Пустынь к старцам. Её собственная мать и сестра долгие годы от неё отрекались в досаде на неё за принятие монашества. В лице же Нилусов она нашла сердечное понимание. Особенно же в лице Елены Александровны. Но самое главное, с Нилусами её связывало единство взглядов и чаяний.
Не помню, ночевали ли м.София и о.Димитрий в Линовице, или отбыли в тот же день вечером? В течение этого же лета 1917 в жизни «садового дома» в Линовице произошло большое событие: архиеп.Феофан Полтавский дал Нилусам разрешение на устройство домовой церкви, посвящённой прп.Серафиму и Покрову Божией Матери. Игуменья София приняла в этом деле деятельное участие. Для устройства этого храма и освящения его прибыл о.Димитрий с монахинями. Угол комнаты во 2-м этаже был отделён перегородкой, образуя алтарь. Перегородка была обтянута синим атласом с позументами[11] по краям. Этот же позумент обрамлял иконы Спасителя и Божией Матери. Над ними висели лампады. Царских врат не было, висел лишь голубой атласный занавес. По бокам стояли подсвечники. Обо всём этом позаботилась матушка, прислав всё нужное из Киева. За престолом висела дивная семейная икона Сергея Нилуса, изображавшая Спасителя в терновом венце. Отец Димитрий освятил церковь. Монахини пели. Церковь эта просуществовала 8 лет и имела немалое значение. Туда съезжались люди отовсюду. Из писем Елены Александровны стало известно, что однажды к ним съехалось ко дню памяти прп.Серафима 17 священников. Одно время при церкви этой нашёл себе приют схиархимандрит Иоасаф, изгнанный из Густынского монастыря, где он жил на покое. Революционный дух в начале революции коснулся даже монастырей... Изгнанный схиархимандрит был благодатным старцем и удостоился перед кончиной духовных видений.
Вторичная моя встреча с иг.Софией была краткой. Мне пришлось быть в Киеве два дня, и я останавливалась в Покровском монастыре. Это было летом 1918. Глубокой осенью того же года мне пришлось навсегда покинуть пределы родины и очутиться в Западной Европе. Прошло 17 лет. Я была замужем, и мы жили в Париже. В церкви на улице Дарю муж мой[12] встретил сестру м.Софии Марью Евгеньевну Попову. Узнала его она, т.к. жила в Харькове, где неоднократно видела моего мужа в начале войны, в студенческой форме, прислуживавшим в церкви праведному Харьковскому протоиерею о.Николаю (Загоровскому). С Марией Поповой у нас завязались дружеские отношения. Мария Евгеньевна вручила мне тетрадь с записью о детстве и юности иг.Софии. О её монашеской жизни Мария Евгеньевна ничего не могла сказать, т.к. в этой области она не разбиралась. Она послала матушке в Россию мой адрес, и я получила от неё следующее письмо:
Дорогая, далёкая Леночка.Что это за неожиданность такая? Откуда принёсся ко мне этот краткий звук о тебе? Каким образом после стольких лет молчанья и разлуки, похожей на смерть, опять встал передо мной твой милый образ, туманный абрис[13] которого я ловлю и ищу через разделяющую нас даль?
Вспоминается прошлое в связи с твоими тётей и дядей. Воскресают в памяти знакомые картины и лица... Звучат давно замолкшие голоса... Леночка! Деточка! А ты жива и встретилась с моей сестрой и с её горем, которое она день и ночь носит в своём сердце. Я слышу от сестры, что кто-то из Вас узнал её, подошёл и сразу протянул ей руку своей помощи... Спешу сказать тебе несколько слов по этому поводу: я бесконечно рада вашей встрече и благодарю за неё Господа! И я прошу тебя и твоего друга: поддержите Манюшу нравственно, согрейте её сердце вашим участием! Я прошу Вас об этом во имя всего Святого... Теперь в глазах моих посветлело при взгляде на Запад, при думах о родной мне душе... Какими-то счастливыми судьбами Вы подошли к ней. Я Вас знаю... Я Вам верю... Я на Вас надеюсь... Помощью и милостью Божиею Вы утешите мою дорогую страдалицу скорбящую...
Усердно и сердечно Вам кланяюсь, желаю всего самого прекрасного. Будьте здоровы и счастливы. Храни Вас благодать Божия.
С любовью Ваша бабушка
Во время игуменства м.Софии в Киеве произошли следующие события общего характера: приближалась война, и на горизонте собирались чёрные тучи. С наступлением рокового 1914 началась война с немцами.
В Покровском монастыре был открыт лазарет. Его посетил в первые годы войны Государь Император. В 1917 последовало отречение Государя от престола. Осенью того же года был убит митр.Киевский Владимир. Настало смутное время, бесправие. Весной Киев заняли немцы, и с ними началось призрачное Украинское управление во главе с гетманом Павлом Скоропадским. С уходом немцев осенью того же года свирепствовали разные банды, пока Киев не заняла добровольческая армия... С её отступлением утвердились большевики...
Это наступило с начала 20-х годов... Покровский монастырь был закрыт ранее других. Прежде всего, арестовали игуменью Софию. Мария Евгеньевна пишет: «Увезли мою сестру в тюрьму (как она это раньше предчувствовала). Увезли в открытом автомобиле, посадив между двумя комиссарами. При виде этой тяжёлой картины, бедные, осиротевшие сёстры с воплем и слезами бежали за машиной. Они теряли в лице игуменьи нежную, любящую мать». «С этого момента, — продолжает Мария Евгеньевна, — начались страдания м.Софии. Её переводили из одной тюрьмы в другую».
Это же самое, теми же словами подтверждает мать игуменья Ангелина, бывшая монахиня Покровского монастыря, уехавшая в Сербию в 1926. В письме от 21-го ноября 1950 она пишет:
Господь посреди нас, дорогая госпожа Елена. Письмо Ваше я получила и всё поняла, что Вы спрашиваете. Я жила в Киеве до 1926 г. Игуменья София много страдала все время, её водили из тюрьмы в тюрьму. После этого игуменья София получила свободу и жила 25 верст за Киевом. После этого вернулась в Киев, поместилась у своей родственницы, близини [вблизи] монастыря Покровского.
Когда я верталась на свою родину, м.иг.София меня благословила. Последную [напоследок], т.е. при разлучении, напоила меня чаем с печеньем, перекрестила и поцеловала меня в горьких слезах, мы расстались, разлучились. Долго прошло времени, что я ничего не знала об любимой матушке и любимом Покровском монастыре. Я решилась и написала письмо у Покровский монастырь. Ответ скоро получила. Пишет мне новая игуменья Е., что м.София умерла. Теперь я пишу от себя: я жила у игуменьи Софии 13 лет. Очень много научилась от неё. Игуменья София была просто святая душа, полна духовных подвигов и милосердия. Игуменья София каждого скорбящего утешала, помогала. Было, когда я возьму св.богослов. [благословение] и поцелую ручку иг.Софии, я в этот день, как на крилах, полна духовной радости. Я очень уважала и духовно любила иг.Софию, а иг.София меня также, всегда меня жалела, что я так далеко от своей родины. Имела бы ещё писать об доброй, мудрой иг.Софии, но кончаю. Бог милосердный принял И.С. у вечность, там на небе, где правда жиьвёт.
Вечная успомена [упокоение] и духовечная память доброй, духовной, мудрой мученице иг.Софии.
Остаюсь грешная игуменья Ангелина
21.ХI.1950.
Сколько раз арестовывали м.Софию, сколько времени она провела в тюрьмах — этого мы не знаем. Известно, что настоятель храма в Покровском монастыре о.прот.Димитрий (Иванов), также как и м.София, долго просидел в заключении. Но то был их личный исповеднический подвиг. Главный же исторический их подвиг развернулся уже гораздо позднее. Это было тогда, когда митр.Серий (Страгородский) официально отказался быть защитником Церкви и объявил открыто, будто церковные интересы вполне совпадают с интересами безбожного правительства: «Ваши радости — наши радости».
Здесь надо сказать, что церковные нестроения начались сразу после революции. Возникла Живая Церковь, образовавшая раскол. В Киеве «живисты» расположились, прежде всего, в Покровском женском монастыре, из которого, в первую очередь были выселены все монахини, а больница национализирована. Так как среди местных архиереев «живцам» не удалось завербовать кого-нибудь в свои ряды, то епископов начали присылать из других городов с тем, чтобы они насадили в Киеве «живизм». Одним из первых прибывших туда, был митр.Тихон. На его первое, объявленное богослужение в большом соборе Покровского монастыря собралось довольно много женщин. Обедня прошла спокойно. Но когда митрополит в белом клобуке и знаменитой голубой мантии вышел благословлять народ, он получил незабываемый урок. Первая подошедшая, как будто под благословение женщина, быстро с гримасой бросила: «Сколько взял?» и плюнула на поднятую для благословения руку митрополита. Следующая за нею, заглядывая умильно в глаза Тихону быстро подхватила: «Золотом или советскими?», и в свою очередь плюнула. Плевки продолжались, пока, растерявшийся митрополит не вышел из состояния окаменения и не скрылся поспешно в алтарь. Больше он не служил и очень скоро уехал из Киева. Года через два стало слышно, что он скончался в Курске, принесши покаяние ещё при жизни Святейшего Тихона.
Один из архиереев-исповедников, проведши всю жизнь после революции в тюрьмах и ссылках и там её закончивший (епископ Дамаскин — Е.К.), случайно попал на короткий срок на свободу, с горечью высказался по этому поводу: «Если не женщины, то кто же будет защищать Церковь? Пусть хоть они защищают, как могут».
Возникновение Живой Церкви внесло большое неустройство в церковных делах... Положение всё ухудшалось и со смертью Патр.Тихона. Церковь была так стеснена, что не было возможности собрать собор для избрания нового Патриарха. Заранее предвидя такое положение, Патр.Тихон указал на трёх кандидатов, которые, не будучи в тюрьме, ни в изгнании, могли бы быть временными Заместителями Патриаршего престола. Из этих кандидатов только митр.Пётр Крутицкий оказался на свободе. Его избрание было подписано 50-ю епископами. Митр.Пётр, в свою очередь, назначил на случай своего ареста или смерти трёх лиц, как заместителей престола. В их числе были митр.Иосиф Ростовский (позже Петроградский) и митр.Сергий Нижегородский. Митр.Пётр продержался у власти всего несколько месяцев, т.к. он отказался подписать требуемую правительством декларацию и был сослан на край света, в полярную зону. Требование большевиков исполнил митр.Сергий, выпущенный ими из тюрьмы, где пробыл несколько месяцев. Это была полная капитуляция, отказ от самозащиты. Митр.Сергий стал во главе управления Церковью, подобрав и посвятив себе послушных членов Синода. Остальные же, не примкнувшие иерархи, оказались вне покровительства Церкви и отданными на расправу Советской власти. Нами в своё время было получено письмо от Елены Александровны Нилус, в котором она, заменяя церковные слова медицинскими, старалась объяснить нам сущность церковной катастрофы. Она пишет:
У нас никто из наших не имеет ничего общего с докторами Сергиева и в его лечебницах не лечимся.[14] Он совершенно незаконно действовал, т.к. старик д-р Петров его только назначил своим заместителем для текущих дел, когда должен был уехать, а он незаконно без пленума всех докторов выбрал управление, которое всеми делами правит. Старики Петров и Кириллов это управление не признают, и оба в гонениях и скорбях. Муж мой был сильно возмущён действиями д-ра Сергиева, т.к. все ревнители истинной Гомеопатии лишены возможности лечиться, ибо все аптеки в руках тех, которые всё захватили. Трудно тебе объяснить, но если всё знаешь, то неприемлемо неприемлемо. Одно тебе скажу: я всё время в Чернигове была без доктора и ездила в Киев, когда нужно было, то есть раз или два в год. Здесь тоже: дети не лечились. Я была в последний раз в Киеве к Покрову, т.е. в 1933 г.
Один из первых опротестовавших декларацию митр.Сергия, был митр.Иосиф, бывший Ростовский, в тот момент Петербургский. С его стороны это был героический жест. Он знал, что за своё стояние за Истину он заплатит кровью. Такие исключительные герои в истории Церкви являются Божиими избранниками, не «наёмниками». И потому, будучи «пастырем добрым», митр.Иосиф в этот критический момент решил действовать решительно, объявив себя вождём малого стада Христовых овец, будущих мучеников. Церковь им возглавленная, стала называться «иосифлянской», а впоследствии Катакомбной. Он в ссылке был расстрелян.
Ему мы обязаны тем, что в России до сих пор сохранилась Истинная Церковь, хотя и в потаённом, скрытом состоянии. И мы верим, что будет день, когда Церковь эта выйдет на свет Божий, как незапятнанная невеста Христова и займёт принадлежащее ей место. В своих неизданных записках архиеп.Леонтий Чилийский оставил нам, как очевидец того времени, важное свидетельство о событиях, происходивших в это время в Киеве. Он говорит:
Владыка Иосиф принял на себя, как митрополит, всех отколовшихся от митр.Сергия и потому их стали называть «иосифлянами», а оставшихся «сергианами». Как в Петербурге были отколовшиеся, так были и в Киеве. Среди них прот.Димитрий (Иванов), наш Покровский монастырь, мать иг.София с приближёнными 20-ю сёстрами, о.прот.Виктор, настоятель Александро-Невской церкви, о.Анатолий (Жураковский), о.Л.[15], настоятель Покровской церкви и один профессор академии. Не откладывая, сёстры Покровского монастыря себе избрали в игуменьи мать казначею, старицу 75-ти лет Антонию, а м.София приобрела себе дачу вблизи Киева в дачном месте Ирпень, там устроила церковь, и при ней находились оставшиеся сёстры и о.Димитрий (Иванов). В остальных монастырях отдельных[16] не замечалось, кроме Троицкого монастыря о.иером.Феодосия.
В этом своём свидетельском показании архиеп.Леонтий запечатлевает факт исторического подвига о.Димитрия (Иванова) и м.Софии в их решительном отметании от «сергианства» и вступление в ряды «иосифлян». Таким образом, в Ирпене образовался некий центр.
Отец Адриан (Рымаренко), ныне архиеп.Андрей, сообщил нам лично подробности о жизни м.Софии в Ирпене. В той же вилле жил и о.Димитрий (Иванов) со своей семьей. Вилла, принадлежавшая г-же Бабенко, в прежнее время была собственностью польского магната. Стены были увешены гобеленами. В зале висело огромное изображение прп.Серафима, молящегося на камне, в вышину всей стены. Там же висел прекрасный образ Божией Матери и стоял крест. Но зала имела вид салона. Ночью в 3 часа зала преобразовывалась и превращалась в церковь. Пел чудесный монашеский хор. Монахини жили в частных домах и собирались ночью к богослужению.
Из книги прот. М.Польского «Новые мученики Российские» мы почерпаем дальнейшие сведения о судьбе насельников этой дачи.
Несмотря на всю конспиративность, монашеская община была обнаружена в «ежовское» время (1937). Монахинь арестовали и вывезли в оленеводческий совхоз, на крайний север, на какой-то остров в сторону Камчатки. Г-жа Бабенко прислала об этом телеграмму Покровским монахиням, проживавшим потаённо в Киеве. Они написали туда и послали денег, но ответа никогда не было получено. В своей телеграмме г-жа Бабенко сообщала, что их везли на пароходе.
На даче в Ирпене в монашеской общине настоятелем потаённого храма был о.прот.Димитрий (Иванов). Мать иг.София при разгроме Ирпенского общежития не была захвачена. Очевидно, в это время она находилась в другом месте.
Из писем Елены Нилус видно, что она ездила причащаться в Ирпень в 1933. Можно думать, что в это время матушка жила в Ирпене. Было небезопасно упоминать её имя в письмах. В последнее время до нас дошли сведения, относящиеся к последним годам жизни м.Софии. Во первых, что она была пострижена в схиму еп.Дамаскиным. Во вторых, что она жила в колхозе в центральной части России, близ г.Серпухова, где она и умерла.
Пострижение м.Софии в схиму могло произойти исключительно только в 1934. Ибо как раз в это время еп.Дамаскин прибыл в Киев из Соловецкой ссылки и пробыл там несколько месяцев. Вскоре еп.Дамаскин был снова арестован и выслан на Восток, к границам Азии. Оттуда он уже не вернулся обратно. Следовательно, постриг матери игуменьи Софии в схиму мог произойти только в 1934. Естественно и понятно, что между этими подвижниками существовало особое взаимное понимание: оба они прошли через тюрьмы и заключения и оба были борцами за правду. Но, к этому моменту, еп.Дамаскин пришёл к заключению, что время борьбы за церковную правду уже миновало. Осталось одно: уйти в молитву и умозрительную духовную жизнь. Такому его настроению соответствует и пострижение игуменьи Софии в схиму. Мать схиигуменья София прожила семь лет после принятия великого ангельского образа.
О её последних минутах жизни Мария Евгеньевна получила письмо, которое во время войны пришло через Швейцарию во Францию. Оно написано 6-го апреля и получено 15 июня 1941. Мария Евгеньевна заказала сорокоуст. Вот копия письма Н.А.Григорьевой:
Многоуважаемая Мария Евгеньевна!Пишет Вам одна из дочерей Вашей сестры Софии Евгеньевны. Она поручила мне ещё года два тому назад в случае её смерти известить Вас об этом. И вот этот страшный момент наступил! Наша ненаглядная София Евгеньевна скончалась 4-го апреля нового стиля в 1 час 25 мин. дня. Последние три года она страдала мучительной болезнью. У неё была бронхиальная астма, которая вначале выражалась лёгкими припадками, затем они стали учащаться, прибавилось ещё и заболевание сердца. Несмотря на то, что она неоднократно обращалась к лучшим московским врачам и аккуратно исполняла их советы, болезнь нисколько не уступала лечению. В последние три дня своей жизни она пила только боржом и всё боялась, что вообще скоро не сможет больше пить. Исхудание у неё под конец было ужасное. Как и всю свою жизнь, она была окружена любящими её душами, так и под конец её окружали преданные и бесконечно её любящие дети и окружали её самой нежной заботой и лаской. Материально она не нуждалась, и в этом отношении её обстановка жизни была хорошая.
Смерть её наступила неожиданно, несмотря на то, что ожидать это горькое событие можно было каждый день. С утра она чувствовала себя не хуже обычного. Она попросила одну из любимых ею книжек и, отправив бывших при ней детей, осталась одна... Из соседней комнаты было слышно, как она переворачивала страницы книжки и вдруг она закашлялась. Ей стало трудно дышать... это продолжалось три часа... Дыхание становилось всё труднее, всё реже, глаза были ясные, всё понимающие, они смотрели на иконы, потом она перевела их в другой угол на любимый свой образ, потом быстро и крепко закрыла их, и больше эти дорогие, ясные глазки уже не открывались...
| О, незабвенное мгновенье! Открыты Царские Врата, Умолкли звуки песнопенья. Дух близость чувствует Христа. Пред Чашей Жизни всесвятой Стою с открытою душой. В Пречистых Тайнах предо мною Ты, знаю, Сам, Спаситель мой! Трепещет сердце, ум смолкает, Пытливый, грешный ум людской И место вере уступает. Повергшись ниц перед Тобой Жду дивной Тайны совершенья, Горя желанием святым, Минуты жду соединенья С Тобою — Господом моим! О дальше, дальше мир лукавый, Земные чувства и мечты — Се входит Сам Господь Царь Славы В блистаньи чудной красоты. | Страшусь, Владыко, и ликую, Свою ничтожность познаю, Как кровь дерзну принять святую И плоть пречистую Твою! Дай мне сердечное вниманье, Источник веры дай живой, Я — прах, я — падшее созданье, Великий Боже, пред Тобой! Войди в смиренную обитель, Взгляни, как пусто, мрачно в ней, Войди, Возлюбленный Учитель, Под Ветхий кров души моей!  Мать София незадолго до кончины | Дай мне покорность и смиренье, Мой дух унылый оживи. И да не будет в осужденье Мне дар Божественной любви! Свершилось! Ум благоговеет И сердце радостью полно, И верить счастию не смеет, И Бога чувствует оно. С Тобою быть я недостойна, Ничтожна я, Спаситель мой, Но как легко и как спокойно, И как отрадно мне с Тобой! Я недостойна, я не стою, Но Ты по благости Твоей Не возгнушался и рабою И в дом вошёл души моей. О, дай мне силы и терпенье В незримой со врагом борьбе, Дай мне горячее стремленье Всегда и всем служить Тебе! |
| Тихой ночью в саду, При всходящей луне Ты молился Отцу О погибшей земле. Ты страдал, Ты вздыхал, Пот катился, как кровь, Как огонь горяча. Билась в сердце любовь. В напряженной мольбе Ниц лицом поникал, От душевной борьбы То бледнел, то стенал. Благодатной красой Был в смиреньи велик, Орошённый слезой, Твой Божественный лик. | Муки страсти Твоей Кто, поняв, облегчил? Кто когда из земных Так безмерно любил?! Бог услышал Тебя, Силу крепости дал, Но к страстям и кресту Все ж Тебя Он послал. Ты покорно пошёл Волю Отчу свершить И нас, падших людей, От греха искупить. Вспоминая Тебя, Слёзы скорби мы льём И Тебя — наш Господь, Мы Спаситель зовём. |
| Прекрасна ты, Божье созданье, Как струйка ручья серебристого, Как звёздочки кроткой мерцанье, Как лилия белая, чистая. Как травочка нежная в поле, Как солнышка луч золотой, Как ландыш, расцветший на воле, Омытый небесной росой. Люблю твою жизнь терпеливую, Твой ангельский образ святой, Улыбку любовью счастливую, Привет твоей речи родной. | И крест твоей жизни спасительный, И скорби мне близки твои. Я верю, о друг мой молитвенный, Что ангельски добрая ты.  Мать София в конце 30-х гг. | Молюся душой безмятежною: Да будешь ты в царстве Христа Одетою ризою снежною Прекрасна, блаженна, чиста! За скорби получишь наградою Два огненно-светлых крыла, Исполнена Божьей отрадою Ты будешь вся свет, красота! Увидимся ль там, незабвенная, В обители Бога-Отца, Где дивная жизнь несравненная? Сольются ли наши сердца? |
| Раз увидала я, как перо белоснежное Потерял из крыла голубок. И упало оно, белоснежное, нежное Прямо в уличный грязный поток. Миг кружилось оно и колеблилось, И в паденьи своём роковом Трепетало от страха и будто казалося, Что спасенья искало кругом... Не нашло. И в смятеньи, с тоской безотрадною Закружилось скорей и быстрей И в раздумьи стало над лужею смрадною С белизной прощаясь своей... | Сердце часто смущается всякой малостью, Странной грёзой, явленьем простым: За пером этим следила я с жалостью, Как за чем-то родным, дорогим, Мне вспомнились души несчастные женския, Что в суетном мире скользят. В темноте без просвета, тропинкой опасною, К свету труден им, бедным, возврат. Мрачная тьма, непроглядная Застилает им путь роковой, Они падают в грязь, и толпа беспощадная Топчет их равнодушной ногой. |
| Когда гром в небе пронесётся, И с силой налетит гроза, Когда вся грудь в тоске сожмётся, И очи оросит слеза, — Христа ты видишь лик Пречистый — Стоит Он тихо пред тобой, И на челе Венок тернистый Горит кровавою слезой. | Когда ж утихнет непогода, И свет так ярко заблестит, И, словно солнце с небосвода, Всю душу радость озарит, — Христа увидишь лик небесный, Когда-то страждущий, больной, Отныне сильный и победный, Сияя вечною красой! |
