В.Экземплярский. Спасение

Ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись? А Иисус, воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно [1].

Христианство есть религия Духа и Истины. Но и Дух, и Истина границ не имеют. Таков и действительно евангельский идеал: Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный[2]. Прежде всего, будьте, как Он, милосердными, а затем и вообще совершенными. Будьте вечными и свободными, мудрыми, ведущими, творчески могущественными, вышепространственными. Все это одинаково высоко, прекрасно и трудно. Наивно было бы думать, что быть подобным Богу в милосердии легче, чем быть подобным Ему во всемогуществе или всеведении. И в доброте своей, и в силе своей, и в знании мы одинаково убоги и слабы и одинаково должны возрастать по мере нашего духовного роста. История Царства Божиего на земле ясно говорит, что те, которые были по-евангельски добры, те и чудеса творили, и знание имели высокое, превосходящее все то, что можно узнать от людей и прочитать в книгах.

Эта высота евангельского идеала, эта его абсолютность, эта его красота есть наша радость и гордость. После христианства уже не может быть речи о переходе в другую религию, а только возможен бунт против Бога и отказ от всякой религии. Но не одна радость и гордость для нас — в этом сознании высоты Христова учения. Так бывает тогда и до тех пор, пока мы говорим о нашей вере другим, изучаем ее первоисточники, восхищаемся величием духа зодчих Божиего Царства. Но здесь же — в этой высоте и чистоте — источник глубочайшей грусти и плача о себе. И если по временам сравнить, то гордость и радость суть лишь мгновения вдохновения души, а печаль и слезы — вся жизнь, каждый день, каждый час. Если бы можно было не видеть себя, то еще кое-как можно бы было радоваться о Царствии Божием в мире.

Много в истории Его на земле и греха, и падений, и лжи, и пошлости, но так много света Истины и огня Любви, что нет места тоске и унынию. Но едва лишь заглянешь в себя — и конец очарованию, ибо в себе видишь не внешние только обнаружения жизни, не дела только ее, как в жизни других, но ясно видишь чертог Христов прекрасный, и светлость лика Небесного Хозяина жизни, и дивный путь к Нему, но вместе и одновременно видишь всю нищету свою, жалкие и грязные лохмотья на своей душе, глубокую и вязкую тьму, которая не позволяет и шага малого сделать в сторону света.

В детстве, помню, я удивлялся тому, что Адам прятался от Бога в раю после греха [3]. Теперь я не просто это понимаю, но имею живой, тысячекратный опыт такого же укрывательства, такого же бегства от Бога.

Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом[4] — так говорил ветхозаветный еще верующий, когда небо еще оставалось закрытым для человека, когда Бог являлся в его глазах строгим владыкой и не сиял свет вечной жизни.

А теперь мы ни работать Богу не хотим, ни радоваться Ему не умеем. Точно Христос не жил на земле, точно мы не получили усыновления. Вера ли наша туманна, или сердце наше каменное, но только жизнь наша сырая, и настроение сумрачное. Открыто небо [5], вместо прекрасного солнца — «прекраснейшее его», Сам Христос [6], красоту лика Которого знаем хорошо. Со Христом великое множество наших друзей на небе. Христос же и на земле. Он и дверь, и путь, соединяющий небо с землею.

Столетия сияет Свет светлее солнца, а мы точно во тьме. Огонь Любви пламеннее всякого огня, а сердцу холодно и бездомно, хотя вся земля Господня и вся вселенная — наша родина.

Когда я говорю так, то мне самому слова мои кажутся риторически надуманными. Хорошо, если бы так. Но это только кажется. Слова только бессильны, а за ними стоит опыт самый сумрачный, самый безнадежный. Все светлые лучи христианства сводятся в слове «спасение». Христианин для его сознания есть не просто творение Божие, но и спасенный. Не просто нравственный или праведный человек, но и неизмеримо больше, настолько больше, что вся эта праведность справедливо вменяется апостолом Павлом в ничто [7].

Почему же нет этого радующего, светлого чувства спасения, его живого ощущения? Сознание своей немощи и греховности еще вовсе не основание для такой унылости, скорее напротив. Ведь чем большая опасность грозит человеку и чем тяжелее его жизненные обстоятельства, тем больше и выше он ценит своего Спасителя и свое освобождение. Самое христианское покаяние не есть скорбный гнет души, но есть путь, хотя и нелегкий, к радости прощения.

Подобное надо сказать и о христианском идеале. Если бы этот идеал реализовался в нравственном прогрессе человека и человечества, то, конечно, мое нравственное ничтожество и отвратительная история человечества могли бы вызвать ужас отвращения и презрения. Но наш идеал реализуется в Боге и в Его Сыне. Во Христе все человечество не только оправдано, но и обожено, так что нет места унынию, а, напротив, в Нем источник совершенной радости о правде и добре.

Христу человек может радоваться независимо от своего даже личного нравственного состояния, и если так он не умеет радоваться, то это уже есть признак недостатка нашей любви ко Христу, некоторого религиозного эгоцентризма вместо всецелой отрешенности от себя в мгновение нашего приближения мыслию и сердцем ко Христу. Это одинаково так и среди суеты настоящей жизни, и в минуты созерцания тайны жизни будущей.

Это сознание и это радующее чувство, однако, легко может перейти в соблазн беспечности, как будто противоположный унынию, но очень сродный ему по первоисточнику. Последний — тот же эгоизм. Бог велик, а я маленький, Он лучезарен, а я темен, Он прекрасен, а я безобразен, Он вся чистота, а я полон грязи. Ну и что же? Ну и хорошо. Он все, а я ничто. Ему радуюсь, а о себе и думать не хочется. Как будто и высоко, и самоотреченно, а на деле не так. Все это было бы ничего, хотя и пустовато, если бы речь шла о каком-то великом Творце равнодушной природы, безличном разуме или слепой воле. Но когда речь идет о Боге на кресте, то здесь другое дело. Какое же право ты имеешь оставаться грязным, если ты омыт кровью Христа? Почему же ты безобразен, если в твоей душе должна отразиться, как в зеркале, совершеннейшая красота? На каком основании ты спокоен и даже доволен своею беспечностью, если Христос и доныне распинается и поругается в мире, если Голгофа Его продолжается и вся история христианского человечества есть крестовый поход против зла и смерти?

Не о какой-то середине между унынием и беспечностью хочу говорить. Христианство ни в чем не знает середины. Христианство совершенно исключает из своего опыта и уныние, и беспечность. Первое всецело устраняется из сознания верующего откровением совершеннейшей Божией любви, имя которой — в отношении к Богу — спасающая человека благодать. Беспечность не может иметь места в сердце верующего по закону всякой ответной человеческой любви к Богу. Содержание последней есть наше соработничество Богу, служение Ему в деле устроения на земле Царствия Божия.

Благодать есть, прежде всего, нечто от нас совершенно независимое и даруемое всецело туне. Это океан Божественной любви, которая никогда не может истощаться и которую не может загрязнить никакая наша нечистота. Мы в благодати стоим и хвалимся, — говорит апостол [8]. И как же не хвалиться, если в Боге мы имеем такой источник всегдашнего очищения и обожения. Здесь первое различие нашего христианского покаяния от уныния. И здесь и плач, и слезы, и грусть — от сознания режущего разлада жизни и идеала. Но уныние имеет в центре сознания безвыходность, а покаяние имеет двери милосердия, ведущие всех в область света и чистой радости. Эти двери — дар спасающей благодати, имя которому на нашем языке — прощение. Прощение — один из лучей солнца всякой любви, а Божией, конечно, по преимуществу. Видит человек себя грязным и грешным и далеким, далеким от Царствия Света Христова. Но только задумается над этим, только начнет тосковать, и уже, неведомо откуда, льются в душу лучи света и утешения. Еще думает только пойти к Небесному Отцу и сказать Ему: «Прости»[9], но и шага ступить не успеет, как уже видит свое сердце обителью самого Бога. Таков закон христианского прощения. Без меры, без числа, без упрека, выше времени и христианства. Одно условие для прощения — любовь. Возлюбившему много и прощается много, а кому мало прощается, тот мало и любит. И это прощение не покупается нашей любовью, нет, оно уже давно всем без исключения даровано Богом во Христе. Нужно только наше свободное согласие, наше желание черпать из этого океана Божественной любви — и грехи омыты, сердце очищено, душа облачена в праздничную одежду. Кто унывает, тот не верит в эту Божественную любовь, то есть не верит в Бога, ибо Он Сам и есть Любовь.

Откуда вера и что делать, если нет ее — это другой вопрос. Но если есть вера с зерно горчичное [10], то уже и открыт путь к Богу в небесные Его обители. Прощать грехи может один только Бог.

Любовь Божественная есть по самому существу своему чисто дарящая. Здесь, как я сказал, соблазн беспечности. Будем делать зло, чтобы вышло добро[11]. Это слова апостола Павла, который предвидел такой соблазн хитрого человеческого сердца перед лицом учения Откровения о всепрощающей благодати. «Никак». — отвечает коротко и сильно апостол на этот соблазнительный вопрос. Никак, никогда, ни за что. Это потому, что наша человеческая любовь имеет также свои законы. Она может падать, грешить без конца, каяться и вновь оскверняться, но никогда, никакая ответная любовь не захочет, не сможет пренебрегать дарами любви любимого, забыть об его скорби и страданиях, об его самоотречении и жертве. И на это самоотречение и жертву наша любовь всегда и неизменно хочет отвечать также самоотречением и жертвой.

Здесь залог христианской серьезности в отношении к жизни и религиозной работе. Чем дороже та цена, говоря словом апостола, какою мы куплены для свободы и любви, тем большая ответственность сознается нами за наше отношение к делу нашего спасения. Беспечный и ленивый раб, зарывший свой талант в землю, подвергается самому суровому наказанию — отвержению от общения с Богом, потому что эта беспечность есть всегда признак недостатка любви. Апостол Павел любил Христа и говорил, что он на теле своем носит язвы своего Господа [12] и радуется страданиям за Христа [13]. И такова природа всякой любви. Она берет любовь и отвечает любовью, она принимает жертву и сама жертвует, она ест Тело и пьет Кровь своего Спасителя, но и сама с ним вместе распинается для своего очищения от страсти и похоти[14] и для своего посильного участия в деле спасения мира.

Получить великое за малое и вечное за временное — дело простое и естественное, ибо воистину Бог велик, а человек мал. Но получить все и не дать ничего значит — не любить дарящего. То отношение к Голгофе, которое делает крест только украшением нашей жизни и богослужение — временем сладостных религиозных и эстетических переживаний — такое отношение возможно только при отсутствии живой связи между Спасителем и спасаемым, при недостатке веры. И если отказаться от суда над тем или другим отдельным человеком, так как сердце его не открыто нам, то о всем христианском человечестве можно уверенно утверждать, что оно находится в состоянии беспечности, пренебрежительного безучастия к заветам и делу Христа.

Вся наша культура — свидетель такого пренебрежения и даже презрения, и что удерживает мир от того, чтобы открыто оставить Христа и Его Евангелие, — какая-то психологическая загадка.

Итак, кто же может спастись? Это ведомо одному Богу, ибо Он один и спасает. Центром же нашего внимания и «радения» должна быть работа Господня в мире как залог нашего общения с Хозяином жизни.

Примечания

[11] См.: Рим.3:8; синод, пер.: Не делать ли нам зло, чтобы вышло добро?

[12] См.: Гал.6:17; синод, пер.: ...я ношу язвы Господа Иисуса.

[13] См.: 2 Кор.12:10; синод, пер.: ...я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа.

Василий Ильич Экземплярский

Спасение

Примечания