Василий Ильич Экземплярский

Примирение

Умоляем вас: примиритесь с Богом[1].

Живописная икона СпасителяНе раз я думал об одной причине неверия, которая не имеет ничего общего с обычными — эгоцентризмом и похотью. Причина эта — неуслышанная молитва. Такие люди имели опыт веры живой и радующей. Но пришло горе, вся сила души выразилась в молитве, но она осталась неуслышанной, хотя то, о чем молились, было так естественно и так согласно с Божиим законом любви. Кто не знает таких скорбей, где вся надежда устремлена на одного Бога, и если эта надежда погаснет, то вера наша становится перед самым трудным испытанием?

В постели лежит умирающая мать и изредка глухо стонет. Сейчас был доктор и сказал, что надежда на одного Бога. Перед углом с образами с зажженными свечками стоят на коленах пять еще малолетних детей. Молитвы читает отец-священник. Молится он о том, чтобы Бог воздвиг болящую ради детей, которых дал ей Он и которые без матери останутся несчастными. Шесть дней так молятся, а на седьмой горят уже панихидные свечи и курится ладан. Такие же молитвы и в храме. Служба окончилась, еще несколько минут, и в храме воцарится полная тишина. Но кто-то быстро входит в храм, прямо идет к алтарю, где на солее стоит священник с крестом, падает на колени и сквозь рыдания вопит к небу, просит молитв Церкви о единственной взрослой дочери, которую укусила бешеная собака и которая, видимо, заболевает смертельно. Служат молебен об исцелении болящей. Молится не одна мать, вся церковь плачет и молится. И снова молитвы такие необычные: «Не ради нас, не перед лицом наших грехов, но ради имени Твоего, перед лицом совершеннейшей Твоей любви исцели, Господи, болящую. Не по закону естества, но как чудо милости Своей воздвигни болящую, прощая ее согрешения, и яви миру Свою славу и милующую любовь». Страшная и торжественная служба и великая в жизни всех минута.

А через несколько дней уже в больничной церкви тот же священник плакал над бездыханным телом умершей.

Небо точно не услышало молитвы, и какую страшную драму должна была пережить и страдающая мать, и осиротевшая семья.

Не без намерения я привел два таких случая неуслышанной молитвы, где люди не отошли от Бога, а точно еще теснее приблизились к Нему. Не рассказываю о тех случаях, где приходилось мне видеть не только скорбь безысходную, но и совершенный отход от Бога. Говорить об этом не просто тяжело, но и страшно, как бы не должно — так велико и трепетно здесь самое страдание неверия. Но нельзя не задуматься над такими фактами, нельзя не попытаться уяснить для самого себя это таинственное молчание неба. И чем богаче наш личный и общецерковный опыт услышания молитвы, чем больше мы имеем оснований видеть всюду мироправящую и милующую руку Божию, тем больше у нас оснований, тем тревожнее звучит вопрос в душах — почему Бог иногда не слышит молитв наших?

И Евангелие, и богословие очень определенно говорят об условиях услышания молитвы. Эти условия таковы: вера, настойчивость в молитве и ее согласие с Божией волей. По слову апостола — если мы просим у Бога согласно с Его волею, то Бог слышит нас[2]. Но и в двух приведенных мною случаях, и во множестве других все эти условия бывали налицо: и верили, и неотступно молились, и просили согласно с волей Бога, то есть доброго, заповеданного Богом, и по слову апостола: И молитва веры спасет болящего, и воздвигнет его Господь[3]. Правда, о вере нам трудно судить. Говорят так, что если человек после пережитого горя потерял веру, то, значит, и вера его была мала. Но, по-моему, это еще совсем не доказательство, и весов для взвешивания веры у нас нет.

А есть у нас очень бодрящее слово Господа о вере в зерно горчичное, которой достаточно, чтобы и горы двигать[4]. Но если это так, если, по свидетельству нашего сердца, все условия услышания молитвы налицо, а прошение ее остается неуслышанным, то что же можно сказать перед лицом этой тайны, кроме речи о долге нашего преклонения перед нею и перед непостижимыми путями воли Божией — Да будет воля Твоя[5], и Не якоже Аз хощу, но якоже Ты[6].

Эти слова говорят о свободном преклонении перед Божией волей, и, конечно, такое преклонение есть необходимое основание наших молитв Богу. Думать и надеяться, что всякая наша молитва будет исполнена, значило бы усвоять себе Божие всеведение и всемогущество, значило бы вместо Единого Владыки жизни и мироправителя, видеть таких в самом человеке. В этом случае всегда и неизменно должно сознаваться известное противоположение воли своей и воли Бога со свободным и любящим преклонением нашей воли перед Божией.

Но, с другой стороны, это свободное и любящее преклонение должно иметь самые глубокие, религиозные основания, совершенно неисчерпывающиеся тем, что так Бог велик, всеведущ и всемогущ, и я мал, невежда и ничтожество. Такое противоположение двух воль не только не способно было бы работать и питать нашу любовь, но и делало бы вовсе ненужной нашу просительную молитву. Бог лучше нас все знает, больше нас любит, лучше умеет все сделать к нашему благу. А между тем сказано: Просите, и дастся вам; ищите, и обрящете; толцыте, и отверзется вам[7].

И вся история отношения Бога к человеку полна омытом услышания молитвы, и молитвы не только о дарах Божиего Царства, но и обо всем важном для нас в нашей жизни. Это потому, что мы соработники Бога в мире и в общении с Ним через молитву являемся участниками и Его промыслительного управления миром. Молящегося христианина легко можно представить себе уверенным, что всякая его молитва, согласная с законом добра, будет услышана Богом, хотя, быть может, и полезно будет предупредить такого брата об опасности самообольщения. Но совершенно невозможно представить себе молящегося человека без веры в то, что его воля может иметь реальное воздействие на волю Бога. Это есть сыновнее дерзновение, которое даровал людям Христос и говорил об этом праве как залоге того, что Отец Небесный услышит нас. Потому, если молитва останется как бы неуслышанной, то здесь мало одного противоположения воли своей и воли Бога. Ведь в известном смысле молитва и должна сгладить это противоположение и преклонить волю Бога на сторону исполнения моей просьбы. Такую веру, конечно, можно назвать наивной и даже смешной, но нельзя отрицать, что это именно христианская вера. Мы успокаиваем свои сердца в единении с Богом вообще и в молитве особенно. Но сознание противоположности нашего желания и прошения с волей Бога никогда не может дать всем существом ощущать, что если наша молитва не исполнена Богом, то не просто потому, что Бог этого не хочет, но что это самое Божественное хотение имеет особенные нравственные основания помимо того, что Бог больше нас знает и лучше разумеет.

Когда наша мысль и совесть останавливаются перед тайной, то мы всегда ищем путей приближения этой тайны к нашему сознанию. В области отношений между Богом и человеком одним из самых естественных путей уяснения и приближения к нашему сознанию тайн Божиего Царства является путь аналогии между отношением людей друг к другу и отношением Бога к человеку. Это потому, что именно сущность отношений между всеми духовно-нравственными существами мыслится нами как отношение любви. Притчи Господа нередко этим именно путем обращают сердце человека к Богу.

Второй путь, идя которым наше сознание может посильно приближаться к постижению тайн Божиего мироправления, есть откровение Евангелия о земной жизни Господа со стороны ее отношения к Небесному Отцу. Конечно, здесь нужно благоговейное внимание, ибо Господь есть Богочеловек. Но так как Он есть истинный Сын Человеческий, то земная жизнь Господа всегда является для нашего сознания источником света и для разумения отношений нашего Небесного Отца и человеческой душе. В области отношений между людьми мы встречаем подобие молитвы, как это видно из поучения о ней самого Господа в известном месте Евангелия: Просите, и дастся вам...

Всякая настойчивая просьба наша, обращенная к человеку, в известной мере есть подобие просительной молитвы. И в случае наших просьб для меня важна одна сторона — чем обусловливается неуслышание этих просьб людьми: тем ли, что человек не хочет исполнить моей просьбы, или тем, что он не может ее исполнить? Невозможности, конечно, могут быть и внешние и внутренние. Но в том и другом случае, когда такая невозможность ясна для нашего сознания, совершенно не остается места для нашего недовольства на человека, не могущего исполнить нашего желания. Наибольшее, чего мы можем ожидать от человека в этом случае, есть искреннее сочувствие нашей нужде или горю в его сердце.

Если бы и в отношении Бога мы могли мыслить такую невозможность отозваться непосредственно на нашу молитву, тогда бы не оставалось места для вражды против Бога, но сохранялось бы смиренное преклонение перед Его волей. Трудность только в том, возможно ли так ставить вопрос или нет.

Прежде всего со всею ясностью чувствую бедность нашего языка, где слова «возможность» и «необходимость» обнимают такое множество понятий вовсе разновидных, что очень легко ограничивать полноту обнимаемых этими словами понятий и возмущаться, когда идет речь о невозможности что-либо сделать для Бога. И, прежде всего, нужно поэтому решительно сказать, что ничего страшного и оскорбительного для Бога нет еще в самых словах. Так мы спокойно и уверенно говорим о том, что Богу невозможно грешить, что Бог не может умереть, что Бог не может быть тварью и т.д. Но можно ли говорить о такой возможности или невозможности для Бога в отношении наших молитв и вообще нашей человеческой жизни как жизни Божией твари?

Всемогущество Божие неизбежно проявляется и в промышлении о мире и в непрестанных чудесах Божией милости вообще и по молитвам нашим в частности.

Думаю, что на этот вопрос можно ответить утвердительно. Вот некоторые данные для этого. Любовь Божия к человеку выражается всегда в одном основном хотении Божией воли — Бог хощет всем спастися[8], но это хотение встречается с фактом нашей свободы как основным законом нашей богосыновней природы, и создается необходимое условие для реализации в жизни Божиего хотения — наша ответная любовь Возлюбившему нас от начала. Отсюда догматическая формула: «Бог не может спасти человека против воли самого человека». Для совести Августина[9] его спасла материнская молитва. Но для нас ясно, что в самом Августине была возможность подобного обращения. Поэтому, что удивительного, если в истории и в поле нашего наблюдения нам известны примеры, когда была налицо непоколебимая вера родителей и безбожие детей при самых искренних молитвах.

Здесь мы имеем дело с областью личной духовной жизни. Первое прошение молитвы Господней есть молитва всей Церкви о Божием Царстве[10], а, как таковая, эта молитва имеет всю силу и всю полноту богоугодности. Но все же всегда и неизменно целые области человеческой жизни, нашего творчества и жизни великого числа людей не преобразуются силой этой могущественнейшей молитвы.

И еще — самое таинственное и в то же время самое важное для уяснения нашего отношения к воле Божией — молитва Христа в Гефсимании. Первое утверждение — все возможно Тебе. Второе — аще возможно. И третье — не Моя воля, но Твоя да будет[11].

Молитва не могла быть неугодной Отцу или неуслышанной. При одном только условии она могла оказаться неисполненной — при условии духовно-нравственной невозможности для Отца отказаться от предвечного Троического плана спасения мира. Это одинаково невозможно и для Отца и для Сына Человеческого — Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца, и Он пошлет более, нежели двенадцать легионов Ангелов? Но как же тогда исполнится Писание[12], то есть исполнится это самое предвечное определение Любви — спасти мир? Абсолютное определение воли Божией не должно быть изменено даже при самых трагических моментах исторического процесса. Смиренное послушание Христа, говоря апостольскими терминами, было до конца послушанием любви перед сознанием того, что если бы было возможно, то мимо шла бы чаша страданий.

И было ясное ведение и ясное обетование последующего за страданиями прославления.

Если бы я писал богословское исследование о молитве, то многое еще нужно было бы выяснить и рассказать. Но жизнь текуча и несистематична. Едва задумаемся над одним вопросом, как уже является новый, и удовлетворяешься немногим.

Для моего сознания и повседневного быта достаточно и того материала, какой пришел мне на мысль и записан сегодня. Два главные положения для меня: первое — Бог не может во всей полноте реализовать в мире свою благую волю, потому что есть реальное царство нашей человеческой свободы, когда воля Божия встречается с некоторой самостоятельностью нашей воли, удобопреклонной ко злу. Больше всего это имеет отношение к нашей молитве за других. И здесь необходимо помнить, хотя это и ужасно, что дело не в одном нравственно-духовном зле, где человек отвечает в известной мере за себя, но и физическое зло является вообще прямым и неизбежным следствием зла нравственного. Смерть, болезнь, терния и волчцы — все это всеобщее и необходимое наследие греха.

Такое же наследие бывает и индивидуальное. Дети несут ответственность за вины отцов и дедов по телу и духу. Эта наследственность есть страшный факт. В основе его — злая воля, сила и напряжение которой должно быть ужасно именно по той причине, что во времени Царство света и царство тьмы находятся в реальном борении между собой. Церковь говорит о скорби Бога Отца в часы невыразимых страданий Христа. О подобной скорби Небесного Отца нельзя забывать и тогда, когда страдает каждая человеческая душа. Эта скорбь порукой тому, что там, где возможна реализация самой Божией воли, там здоровье сменит болезнь, свет рассеет тьму, злобное сердце загорится огнем любви по молитве веры. Эта вера говорит словами апостола, что если Бог Сына Своего Единородного не пощадил для нас, то неужели Он и всего нам не дарствует?[13] Но там, где эта благая воля Божия встречается с невозможностью исполнения нашего прошения, там вера наша находит утешение высшей христианской надежды, что кроме этих видимых благ, о которых мы просим, и просим справедливо, есть еще целая неизведанная область благ, которых никогда не видело наше око, не слышало наше ухо и чего не переживало наше сердце[14]. Эти блага, конечно, составляют, прежде всего, удел будущей жизни, но эти блага в молитве даруются нередко невидимо для нас и даже вопреки нашему желанию и в настоящей еще жизни. Такова, прежде всего, область нашей сложной душевной жизни с непонятной, но совершенно реальной радостью страдания и опытом прощения.

Об одной смерти мы никогда не можем сказать, что этот последний враг может в каком-либо отношении явиться благом для нас или для любимых нами. И здесь наша испытующая пути Божии совесть встречается со вторым отмеченным мною фактом религиозного опыта. Этот другой факт, как я его понимаю, есть то, что для осуществления планов благой и спасительной воли Божией требуется любящая, самоотреченная жертвенность от детей Божиих. Не якоже Аз хощу, но якоже Ты... не Моя воля, но Твоя да будет[15]. Так молится Христос. И Он же сказал о своих последователях, что кто хочет за Ним идти, тот должен взять свой крест и отречься от себя до конца, как бы до своей Голгофы.

Дело спасения мира не закончилось на исторической Голгофе, и служение Христово продолжается в Церкви Его. И можно сказать, что чем больше верующий во Христа любит Его, чем теснее его единение со Спасителем, тем полнее он переживает крестный подвиг Христа и участвует в крестоношении Его. И можно сказать также, что чем больше любит Господь человека, тем большую и более ответственную возлагает на него миссию жертвенного служения людям.

Высшее жертвенное самоотречение легко может сочетаться в жизни верующего, как и в жизни Самого Христа, с чувством как бы богооставленности. И только взирая на жизнь и подвиг Начальника нашей веры и Спасителя, мы должны понять и помнить, что видимое неисполнение нашей молитвы не есть еще признак того, что она не услышана любовью Отца, но что наше естественное и законное само по себе может стать каким-то неведомым для нас образом на пути нашего спасения и нашего призвания служить Богу в деле спасения мира, осуществления полноты назначения нашего в жизни.

Мне кажется в этом случае, что если наша молитва за других может быть безусловной и постоянной в своей определенности, то молитва за себя и прошение Божией милости для себя всегда должны быть внутреннее условными — «аще возможно... обаче не якоже аз хощу, но якоже Ты».

Внешнее неисполнение при таком настроении нашей молитвы не сможет говорить нашему сознанию, что Бог не любит или не слышит, но о том, что всегда и неизменно мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями нереченными[16].

Два практических вопроса связываются с предложенным мною суждением о молитве. Первый вопрос касается молитвы за других. Если мы ничего не знаем ни о силе зла, ни о путях спасительного Божиего промысла в жизни людей, то имеет ли вообще реальный смысл наша молитва за других? Ведь Богу ведомы от века все дела Его, и Он знает прежде прошения нашего, в чем кто имеет нужду. Не достаточно ли при таких условиях одного нашего искреннего благожелания без горделивой мысли повлиять на решение Божией воли своею молитвою?

Отвечаю на этот вопрос тремя соображениями в пользу молитвы. Первое, что такая молитва за других заповедана Господом и завещана нам Его учениками. Следовательно, она важна, необходима и богоугодна. Второе: Богу все ведомо, и Он творит все. Но Сам Бог дает место, и притом великое, человеку в своем созидании Царства Божия. Мы все соработники Бога в деле Его спасительного домостроительства. В этом основа всей нашей христианской работы, и было бы непостижимо странно выбросить из этой работы молитву — делание наиболее важное в жизни верующего. Бог питает птиц и полевые лилии. Тем более людей, как Сам Он сказал[17]. Но это Он делает и через нас, и наш прямой долг — накормить голодного и одеть нагого. Бог, конечно, желает спасения и всякого блага людям, но также не без нас, и наша молитва есть также духовный хлеб и одежда любви, которыми мы служим Богу в лице Его младших братьев. И еще того более. Если жизнь Церкви верующих на земле есть воинствование против зла, то всякое увеличение добра не только благотворит духовно нуждающимся, но и вообще содействует спасению жизни в мире. Третье: Богу от века ведомы все дела Его. Это истинно так. Но здесь-то и лежат глубочайшие корни нашего долга молитвы. Если зло и добро суть проявления свободной стихии, в известной мере независимые от благой воли самого Творца, то и молящийся человек есть один из факторов, решающих мировую судьбу вообще и в каждом отдельном случае в частности. Богу, конечно, всегда ведома наша молитва прежде ее произнесения, но именно эта молитва как свободная стихия нашей веры и любви и учитывается — простите за грубое слово — в Царствии Божеской благодати как данное для того или иного решения Божией воли в каждом отдельном случае.

Второй вопрос, связанный с моим размышлением, тот, что в молитве за себя должно ограничиваться полною преданностью Богу — да будет воля Твоя. Так думали и говорили иногда люди веры и религиозного опыта. И это, правда, хорошо и серьезно, но не сыновне. Здесь не то некоторая грубость, не то некоторое уныние без живой надежды на то, что Бог нас слышит. Молитва Господня не ограничивается одним таким прошением. Не ограничивается ими жизнь наша. И духовные блага различные нам религиозно нужны — и прощение, и вдохновение, и поучение от Бога, и вся жизнь наша простирает свой стебель к Солнцу душ наших и шепчет Ему о своих нуждах и желаниях. Да будет воля Твоя — есть, конечно, долг нашей жизни и первая основа молитвы за себя. Но это воля такая благая и щедродательная, что в ее Царстве есть место великим и малым интересам нашей жизни.

8 марта 1927 г.

Примечания

[1] См.: Кор.5:20; синод, пер: ...от имени Христова просим: примиритесь с Богом.

[2] См.: 1 Ин.5:14; синод, пер.: Когда просим чего по воле Его, Он слушает нас.

[3] См.: Иак.5:15; синод, пер.: ...И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь.

[4] См.: Мф.17:20; Лк.17:6.

[5] Мф.6:10.

[6] Мф.26:39.

[7] Мф.7:7.

[8] См.: 1 Тим.2:4; церк.-слав.: ...всем человеком хощет спастися; синод, пер.: ...хочет, чтобы все люди спаслись.

[9] Августин (353-430), блаж., знаменитый учитель Церкви IV в., оказавший огромное влияние на развитие богословской мысли на Западе.

[10] См.: Мф.6:10.

[11] См.: Мф.26:36-45; Мк.14:32-42; Лк.22:39-46.

[12] См.: Мф.26:53-54; синод, пер.: ...как же сбудутся Писания, что так должно быть?

[13] См.: Рим.8:32; также: 1 Ин.4:9.

[14] См.: 1 Кор.2:9; церк.-слав. текст: око не видело и ухо не слышало; и не приходило на сердце человека то, что уготовал Господь любящим Его; синод, пер.: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его; см. также: Рим.8:18.

[15] Мф.26:39; Лк.22:42.

[16] Рим.8:26

[17] См.: Мф.6:26.

Свет и тьмаСодержаниеЖизнь

Используются технологии uCoz