На старинных церковных изображениях Страшного Суда в аду на самом почётном месте художники пишут обыкновенно Иуду. Он сидит на коленях у сатаны, держа в руках свой злосчастный кошелёк с тридцатью сребрениками, а владыка преисподней нежно его обнимает, прижимая к персям. Это — любимейшее его чадо, его избранник; и уже на втором плане рисуются все остальные грешники, влекомые роковою цепью греха. Смысл картины ясен: Иуда — это самое отвратительное исчадие ада, и его грех есть худшее из всего, что мы находим в истории человеческих преступлений, перед чем блекнут все пороки и грехопадения, всё зло, совершённое другими людьми.
Почему так строго православная совесть осуждает предательство Иуды?
Конечно, прежде всего потому, что от его предательства пострадал наш Господь, наш Спаситель, наш Искупитель.
Иуда поднял пяту свою (Ин. ХIII, 18) на Того, Кому мы обязаны безграничной любовью за Его великий крестный подвиг нашего спасения.
Но помимо этого, в самой психологии и в способе совершения греха Иуды есть нечто такое, что придаёт ему невыразимо отталкивающий характер.
Неумение усвоить и оценить возвышенное учение Иисуса Христа, неспособность подняться на высоту новых понятий и отрешиться от грубосвоекорыстного взгляда на религию составляют, несомненно, дурную, но, быть может, наиболее извинительную черту характера Иуды, обнаруженную в его преступлении. Конечно, Иуда примкнул к числу учеников Спасителя, увлечённый таинственной силой Его чудес и той славой, которой окружила Его толпа на первых порах. Несомненно, он ожидал, что эта слава будет расти, власть над людьми увеличиваться и достигнет высшей степени, когда Равви сделается могущественным царём Иудейским и, быть может, покорит Себе все народы. О, тогда в этом царстве и Иуда рассчитывал занять не последнее место вместе с другими учениками, быть может, сделаться чем-нибудь вроде министра финансов, что особенно должно было дразнить его воображение, так как он был вор. И вместо этого он слышит непонятную проповедь о «царстве не от мира сего», слышит призыв взять крест добровольной нищеты и страданий и идти тесным и скорбным путём. Иуда был удивлён и разочарован. Но грубостью и низменностью своих религиозных понятий он вряд ли слишком выделялся из среды своих соотечественников. Еврейская масса ещё мало была развита духовно, проникнута материалистическими стремлениями, и религия часто расценивалась, как дело выгоды и земного расчёта. Любить Бога только как Бога, только потому, что Он есть Высшее Добро, Высшая Правда и Высшая Красота, — на это способны были лишь немногие. Вспомните историю сорокалетнего странствования Еврейского народа по пустыне, его постоянный ропот на Бога за трудности и лишения пути, его капризные требования то хлеба, то воды, то мяса, и станет ясным, что в Боге они видели прежде всего силу, которая может устроить их земное благополучие, ввести в обетованную землю и обеспечить всем необходимым. Как только эта надежда начинала колебаться, они готовы были отказаться от Бога отцов своих и вернуться к египетским котлам с мясом и к египетским богам. Иуда в данном случае был только не лучше, не выше уровня среднего еврея своего времени, и это не слишком возмущает нас, тем более, что и другие ученики не все и не всегда были чужды этого земного своекорыстия.
Более возмутительна неблагодарность неверного ученика. Но опять-таки, с точки зрения Иуды, он совершенно не был обязан благодарностью своему Учителю. За что он должен был быть благодарным? Он не получил того, чего хотел, о чём мечтал, к чему стремился. Он считал себя обманутым, и та ничтожная сумма, за которую он согласился предать Спасителя, не говорит ли о том, что им руководило не столько корыстолюбие, сколько досада за обманутые надежды?
Но самое возмутительное в преступлении Иуды, с чем никак не может примириться человеческая совесть, это — его лицемерие, низость и лживость его души. Носить маску преданности и любви и в то же время коварно готовить предательство, сговориться с первосвященниками о цене крови своего Равви и после этого иметь наглость, как ни в чём не бывало, оставаться в тесном кружке Его ближайших учеников, вместе с ними участвовать в интимной и дружеской беседе последней вечери, когда скорбела смертельно душа Божественного Учителя и невольно искала любви и сочувствия, вместе с ними принять из Его рук преломлённый хлеб, залог любви и доверия, вместе с ними с невинным и недоумевающим видом спрашивать: «Кто Тебя предаст? Не я ли, Господи?» Хуже, гнуснее этого лицемерия вряд ли что можно представить. Недаром даже Господь, всегда кроткий, всегда спокойный, возмутился духом (Ин. ХІІІ, 21).
Высшей степени низости это лицемерие и лживость души Иуды достигает в последний момент, когда он уже предаёт Спасителя в руки воинов и архиерейских служителей.
Он дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его и ведите осторожно. И, придя, тотчас подошёл к Нему и говорит: Равви! Равви! И поцеловал Его. А они возложили на Него руки свои и взяли Его (ст. 44-46).
Поцелуй Иуды!.. Это выражение стало нарицательным для обозначения самых низких и подлых проявлений человеческого лицемерия. Несомненно, Иуда знал, что предаёт своего Учителя на смерть, ибо ничего другого нельзя было ожидать от мстительных первосвященников, и, зная это, он с лицемерной нежностью преданного и любящего ученика, как будто радуясь неожиданной встрече, говорит: «Равви! Равви!» — и при этом целует Его. В этот момент, кажется, уже никого нельзя было обмануть: он явно для всех является во главе вооружённого отряда с тем, чтобы взять Господа. Его роль предателя совершенно ясна, и в то же время беспримерная наглость его лицемерия такова, что он и теперь продолжает разыгрывать любящего, ни в чём неповинного ученика. Он целует Спасителя, а за несколько минут перед этим требует от стражи: Возьмите Его, и ведите осторожно! По-гречески άσφαλωζ, то есть «крепко, надёжно, смотрите, чтобы не убежал!»
Вот эта-то наглость лицемерия и возмущает больше всего, ибо ясно становится, что в этой чёрной душе нет ни признака, ни тени сознания того, что он поступает дурно. Если что и беспокоит его в этот момент, то лишь опасение, что его предательство раскроется перед учениками Господа, и они отомстят за это. Напрасные опасения! Его ожидает более страшный суд Того, Кого обмануть невозможно.
Правда, лицемерие как будто было в характере еврейского народа времён упадка и многие подвиги их национальных героев отмечены печатью хитрости и коварства. Вот, например, рассказ книги Царств об одном из подвигов Иоавова, начальника войск царя Давида: когда изменил Давиду Амессай и перешёл на сторону Савея, отложившегося от царя, Давид послал слуг своих для преследования их.
И вышли... люди Иоавовы, и Хелефеи и Фелефеи, и все храбрые пошли из Иерусалима преследовать Савея, сына Бихри. И когда они были близ большого камня, что у Гаваона, то встретился с ними Амессай. Иоав был одет в воинское одеяние своё и препоясан мечом, который висел при бедре в ножнах и который легко выходил из них и входил. И сказал Иоав Амессаю: здоров ли ты, брат мой? И взял Иоав правою рукою Амессая за бороду, чтобы поцеловать его. Амессай же не остерёгся меча, бывшего в руке Иоава, и тот поразил его им в живот, так что выпали внутренности его на землю, и не повторил ему удара, и он умер (2 Цар. ХХ, 7-10).
Приблизительно то же рассказывается в Книге Судей о подвиге Аода, убившего Еглона, царя Моавитского, покорителя Израильтян, которому они служили восемнадцать лет (Суд. Ш, 12-30).
В этих случаях мы также видим примеры коварства и лицемерия, но здесь оно оправдывается целью национального освобождения. У Иуды нет этого оправдания: он предаёт не врага, но Учителя, относившегося к нему всегда с глубокой любовью и заботливостью, не делавшего никакого различия между Своим предателем и другими учениками, наравне со всеми давшего ему дар и силу чудотворений и всегда призывавшего его только к добру, к свету, к правде.
Вот почему нас возмущает предательство Иуды; вот почему его поступок в песнопениях церковных называется «ножом, намазанным мёдом»; и вот почему в христианской иконографии он помещается в аду на коленях у сатаны, который и сам «ложь есть и отец лжи» и которому души лживые потому наиболее родственны.
Да, мы возмущаемся, и злодеяние Иуды нам кажется беспримерным, но, если вдуматься глубже, — в том мире, который называется христианским, немало таких примеров предательства то явного, то прикровенного, то враждебно-решительного, то лицемерно-замаскированного.
Вот перед нами французский писатель Ренан и его нашумевшая в своё время книга «Жизнь Иисуса Христа». Он как будто сочувствует Христу и рисует Его облик мягкими тонами, которые могут показаться иногда задушевными, но что он делает из Его Евангелия! Вместо книги, полной потрясающего величия и духовной силы, перед нами слащавая, пошлая пастораль, не только не способная возродить человека, но годная лишь на то, чтоб услаждать досуги послеобеденного отдыха богатого парижского буржуа. Недаром эту книгу называют «евангелием мещан».
Ренан представляет здесь Христа как наивного мечтателя, как милого идеалиста, вообразившего в простоте Своей галилейской души, что Он может спасти человечество. Он как бы снисходительно треплет своего героя по плечу и, представляя Его читателю, просит любить и жаловать и... великодушно извинить Его увлечения и крайности. О Божестве Спасителя, о Его чудесах, о великом подвиге искупления человечества нет и речи. Разве это не «поцелуй Иуды»?! Он говорит Ему: «Равви! Равви!», целует и... предаёт в жертву современному неверию и безбожию.
Вот наш русский Ренан, граф Л.Н.Толстой, который всё время говорит о Боге, как будто глубоко в Него верует, и вместе с тем вместо подлинного Евангелия подсовывает читателю своё евангелие, грубое, мелкое, лживое. Опять-таки, как это напоминает «поцелуй Иуды»!
Да и мы сами разве не предаём часто Христа?! Чем? — вы спросите. Каждый раз, когда, нося имя христианина, мы поступаем не по-христиански; каждый раз, когда, исповедуя устами учение Христа, мы жизнью и делами нарушаем Его заповеди; каждый раз, когда наружно преклоняясь перед Христом и оказывая Ему внешнее богопочтение, мы своим недостойным поведением даём неверующим повод указывать на нас пальцами и говорить: «Смотрите, каковы эти христиане! Хуже язычников и безбожников! Чему научил их Христос? Их религия — сплошное лицемерие»; каждый раз, когда ради нас, как написано, имя Божие хулится у язычников (Рим. II, 24), — мы, строго говоря, совершаем грех Иуды, грех предательства, быть может, не в такой явно враждебной форме, но несомненно обнаруживая то же лицемерие и внутреннюю лживость души. Мы предаем Христа на позор и укоризну внешним.
«Был некий человек, грешник, — повествует одно старое христианское сказание, — который каждый день, отправляясь на греховные дела свои, становился пред иконой Божией Матери и читал Ей акафист: «Радуйся, Невесто Неневестная!» Но вот однажды во время чтения акафиста он с ужасом видит, что на руках и ногах Предвечного Младенца открылись глубокие, зияющие раны, и из них сочится кровь. И в трепете и страхе он воскликнул: «Матерь Божия! Кто же это сделал?» И слышит тихий голос, полный глубокой укоризны: «Ты и подобные тебе грешники!»
Не похож ли этот грешник на Иуду, предающего лобзанием Спасителя, или на тех воинов, которые говорили Ему: «Радуйся, Царь Иудейский!» и били Его тростью по голове? И не похожи ли мы сами на этого грешника, когда после молитвы идём на свои греховные дела, забывая и заповеди Божии, и свои молитвенные восторги? Лучше бы нам совсем не знать Бога и не молиться, ибо раб... тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много; а который не знал, и сделал достойное наказания, бит будет меньше (Лк. ХІІ, 47-48). Тяжёл грех лицемерия и неверности и в то же время слишком свойствен падшему человеку. Недаром Православная Церковь в уста христиан, приступающих к величайшему таинству единения со Христом, к таинству Святого Причащения, влагает слова, полные горького сознания своей немощи и двоедушия, и учит молиться Богу об искренности и цельности нашей веры и любви: «...Ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!»
Предательство Иуды можно назвать неверностью активною. На это способны лишь очень порочные люди, захваченные притом какою-либо страстью: корыстолюбия, властолюбия, честолюбия и т.п. Они приходят к Богу с корыстными целями, принимая религию лишь как средство устроить своё земное благополучие. Не получив желаемого и обманувшись в своих расчётах, они со злобой отходят от религии и становятся самыми злыми её врагами. Вот почему, приступая к служению Христу, надо чаще проверять себя: не связываем ли мы с этим служением корыстных видов на земное благополучение, и с этой язвой души необходимо бороться всеми силами, иначе разочарование и связанное с ним отступничество, если не прямое предательство, почти неизбежно.
Но кроме этой неверности, названной нами активной, есть ещё неверность пассивная.
Оставив Его, все бежали (ст. 50).
Вместо того, чтобы защищать своего Учителя и, если нужно, умереть с Ним, как обещали они ещё так недавно (Мк. ХІV, 31), ученики все в страхе разбежались. Господь остался один во власти воинов и первосвященнических служителей.
Были ли ученики равнодушны к судьбе Спасителя? Конечно, нет. Но их любовь к Нему была ещё не настолько сильна, чтобы устоять против страха ареста и смерти. Кроме того, и защита Учителя при данных условиях была почти невозможна. Слабые, перепуганные, безоружные (если не считать двух мечей), что они могли сделать против отряда вооружённых воинов? Вот почему Господь и не осуждает их слишком строго, когда с грустью предупреждает об этой измене: Вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного (Ин. ХVІ, 32).
Но очень часто люди отказываются защищать религиозную истину и правду Божию не потому, что не могут, а потому, что совершенно равнодушны к Богу и к религии, и в этом случае они уже не имеют извинения. Знаю твои дела, — говорит Господь, — ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! До, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих (Откр. ІІІ, 15-16). Мы носим имя христиан и часто равнодушно смотрим, как около нас торжествует зло, страдает угнетённая невинность, попираются заветы веры, разгорается ненависть между людьми и вражда против Бога. А мы остаёмся безучастными зрителями, не делая ровно ничего для того, чтобы остановить зло. Мы забываем, что отвечаем пред Богом не только за себя, но и за грехи братьев своих, ибо вместе с ними составляем единое тело Церкви Христовой, и грех одного из нас неизбежно распространяется на всю Церковь, заражая других и подвергая их наказанию вместе с согрешившими. Страдает ли один член, — говорит апостол, — страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы — тело Христово, а порознь — члены (1 Кор. ХІІ, 26-27).
В книге Иисуса Навина, в истории завоевания Ханаана евреями рассказывается такой случай. Один из сынов Израилевых, некто Ахан из колена Иудина, совершил тяжёлое преступление пред Господом, присвоив себе прекрасную Сеннаарскую одежду, двести сиклей серебра и слиток золота из добычи, отнятой у неприятеля, вопреки прямому запрещению Божию. И гнев Господень возгорелся на сынов Израиля. Отступил от них Господь, и первый раз в земле Ханаанской евреи потерпели поражение от жителей Гая. Когда Иисус Навин с молитвою воззвал о сём к Богу, то Господь сказал Иисусу: встань, для чего ты пал на лице твое? Израиль согрешил, и преступили они завет Мой, который Я завещал им; и взяли из заклятого, и украли, и утаили, и положили между своими вещами; за то сыны Израилевы не могли устоять пред врагами своими и обратили тыл врагам своим, ибо они подпали заклятию; не буду более с вами, если не истребите из среды вашей заклятого (Нав. VІІ, 10-12). Когда после этого Иисус Навин нашёл виновника преступления, то сказал ему: За то, что ты навёл на нас беду, Господь на тебя наводит беду в день сей (Нав. VІІ, 25). И взяли Ахана с его сыновьями и дочерями, и побили их все Израильтяне камнями, и сожгли их огнём, и наметали на них камни. После сего утихла ярость гнева Господня (Нав. VІІ, 26).
Таким образом, за грех одного еврея наказан был весь Израиль. Посему на нарушение заповедей Божиих евреи всегда смотрели не как на личный грех, а как на преступление против всего общества Израильского. Этим и объясняется строгость закона Моисеева, установившего смертную казнь почти за каждое нарушение заповедей Божиих, а также та ревность, с которою верные закону сыны Израиля стремились истребить грех из среды народа, не останавливаясь перед самыми решительными мерами. Когда во время путешествия евреев по пустыне некто из сынов Израилевых пришёл и привёл... Мадианитянку, в глазах Моисея и в глазах всего общества сынов Израилевых, когда они плакали у входа скинии собрания. Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, увидев это, встал из среды общества и взял в руку свою копьё, и вошёл вслед за Израильтянином в спальню и пронзил обоих их, Израильтянина и женщину в чрево её... И сказал Господь Моисею, говоря: Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, отвратил ярость Мою от сынов Израилевых... в ревности Моей (Чис. ХХV, 6-8, 10-11).
Даже в том случае, когда евреи были не в силах остановить грех, они не оставались безучастными зрителями, но обращались к последнему, но, быть может, самому могущественному средству — к молитве. В эпоху Маккавеев один из языческих начальников, некто Илиодор, хотел войти в храм Иерусалимский, чтобы взять хранившиеся там вклады, составлявшие имущество вдов и сирот. Это было великое святотатство и осквернение храма, но остановить эту попытку евреи не могли. Тогда произошло немалое волнение во всём городе.
Священники в священных одеждах, повергшись пред жертвенником, взывали на небо, чтобы Тот, Который дал закон о вверяемом святилищу имуществе, в целости сохранил его вверившим. Кто смотрел на лице первосвященника, испытывал душевное потрясение; ибо взгляд его и изменившийся цвет лица обличал в нём душевное смущение. Его объял ужас и дрожание тела, из чего явна была смотревшим скорбь его сердца. Иные семьями выбегали из домов на всенародное моление, ибо предстояло священному месту испытать поругание; женщины, опоясав грудь вретищами, толпами ходили по улицам; уединённые девы иные бежали к воротам, другие — на стены, а иные смотрели из окон, все же, простирая к небу руки, молились. Трогательно было, как народ толпами бросался ниц, а сильно смущённый первосвященник стоял в ожидании. Они умоляли Вседержителя Бога вверенное сохранить в целости вверившим. А Илиодор исполнял предположенное. Когда же он с вооружёнными людьми вошёл уже в сокровищницу, Господь отцов и Владыка всякой власти явил великое знамение: все, дерзнувшие войти с ним, быв поражены страхом силы Божией, пришли в изнеможение и ужас (2 Мак. Ш, 14-24).
Таким образом, того религиозного равнодушия и пассивной неверности, которые составляют позор современных христиан, у ветхозаветных евреев не было. В общем, они всегда были преданы религии и верны своим отечественным преданиям. В особенности это проявлялось в эпохи гонений, когда они без колебания жертвовали жизнью, защищая свои святыни, и когда никакие пытки и казни не могли заставить их изменить отечественным законам и нарушить религиозную верность. Вот поразительный рассказ той же книги Маккавейской о страданиях семи братьев и их матери, замученных языческим царем, Антиохом, за то, что не хотели они перейти к эллинским обычаям и изменить родной старине и национальным заветам:
Случилось... что были схвачены семь братьев с матерью и принуждаемы царём есть недозволенное свиное мясо, быв терзаемы бичами и жилами. Один из них, приняв на себя ответ, сказал: о чём ты хочешь спрашивать, или что узнать от нас? мы готовы лучше умереть, нежели преступить отеческие законы. Тогда царь, озлобившись, приказал разжечь сковороды и котлы. Когда они были разожжены, тотчас приказал принявшему на себя ответ отрезать язык и, содрав кожу с него, отсечь члены тела, в виду прочих братьев и матери. Лишённого всех членов, но ещё дышущего, велел отнести к костру и жечь на сковороде; когда же от сковороды распространилось сильное испарение, они вместе с матерью увещевали друг друга мужественно претерпеть смерть... Когда умер первый, вывели на поругание второго и, содрав с головы кожу с волосами, спрашивали, будет ли он есть, прежде нежели будут мучить по частям его тело? Он же, отвечая на отечественном языке, сказал: нет. Поэтому и он принял мучение таким же образом, как первый. Быв же при последнем издыхании, сказал: ты, мучитель, лишаешь нас настоящей жизни, но Царь мира воскресит нас, умерших за Его законы, для жизни вечной. После того третий подвергнут был поруганию, и на требование дать язык — тотчас выставил его, неустрашимо протянув и руки, и мужественно сказал: от неба я получил их и за законы Его не жалею их, и от Него надеюсь опять получить их... Наиболее же достойна удивления и славной памяти мать, которая, видя, как семь её сыновей умерщвлены в течение одного дня, благодушно переносила это в надежде на Господа. Исполненная доблестных чувств и укрепляя женское рассуждение мужеским духом, она поощряла каждого из них на отечественном языке и говорила им: я не знаю, как вы явились во чреве моём; не я дала вам дыхание и жизнь; не мною образовался состав каждого. Итак Творец мира, Который образовал природу человека и устроил происхождение всех, опять даст вам дыхание и жизнь с милостью, так как вы теперь не щадите самих себя за Его законы (2 Мак. VІІ, 1-5, 7-11, 20-23).
Вот эта-то верность в годины испытаний особенно ценна в религиозной жизни. Нетрудно оставаться верным и не изменять Господу, когда жизнь протекает ровно и спокойно, и когда эта верность не связана с лишениями и скорбями, но трудно устоять, когда за великое право быть верным рабом Господним приходится расплачиваться тяжёлой ценой страданий. В этом и сказывается настоящая преданность и любовь к Господу верных и искренних учеников Его, и этот-то дух верности отличает всех духовно великих людей и подвижников Православной Церкви.
Когда императрица Евдоксия, озлобленная проповедническими обличениями святителя Иоанна Златоустого, искала погубить его, он в письме к Киприану, своему священнику, следующими словами засвидетельствовал свою верность пастырскому служению и твёрдость в вере:
«Если императрица повелит меня перепилить, пусть распилят, — то же было и с Исаиею; если захочет бросить меня в море, пусть бросит, — я всё помню об Ионе. Если ввергнет в огненную пещь, — я знаю трёх отроков. Предаст диким зверям на растерзание? Был предан им и Даниил во рву львином. Захочет отсечь голову? Я буду иметь в том сообщником Иоанна. Побить камнями? Я найду одобрение в Стефане. Захочет отнять все блага и имущества? Пусть отнимет всё: наг изыдох от чрева матери моея, наг и отыду. Кто ны разлучит от любве Божия? Скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч? ...О сих всех препобеждаем за Возлюбльшаго ны (Рим. VІІІ, 35, 37)».
Почему эти великие люди были так непоколебимо верны Богу? В чём заключаются основания этой твёрдости?
Секрет религиозной верности — это живая вера в Бога и любовь к Нему. Благодаря этой вере и любви для подвижников Церкви самым важным в жизни было — исполнение воли Божией. Всё остальное было для них уже на втором плане, а многое и совершенно не заслуживало внимания. В их жизни была одна основная идея, и ничто не могло отклонить от неё. Ради неё всё приносилось в жертву. Эта идея всей жизни — служение Богу и правде до полного самоотречения. Человек настолько проникался мыслью об этом служении, что самого себя приносил в жертву полного всесожжения. В конце концов и каждый христианин должен дойти до этой полной готовности принести себя в жертву Богу.
Надежда на будущую великую награду, на загробное мздовоздаяние поддерживает эту готовность.
Языческий царь потребовал от христианского епископа отречения от веры. «Не могу!» — был ответ. «Почему? Разве ты не знаешь, что жизнь твоя в моей власти? Одно мановение руки, и тебя не будет на свете!» — «Знаю, — ответствовал мученик, — но представь себе, что твой вернейший слуга попал к врагам твоим... Его старались заставить изменить тебе, но он остался непоколебим... Пытки, насмешки — ничто не могло сломить его твёрдости. Всё было напрасно... Скажи, когда поруганный, измученный и обнажённый вернется он к тебе, не вознаградишь ли его честью и славой за поругание и не дашь ли ему лучшие одежды?» — «К чему говоришь ты это?» — «Царь, ты можешь снять с меня эту земную одежду, то есть лишить жизни, но Господь облечёт меня в новую, лучшую... Он даст мне вечную жизнь во славе Своей бесконечного царствования!»
Вот эта надежда на награду, с которой ничто сравниться не может, поддерживала в святых верность Богу и необыкновенную, мужественную стойкость, пример чего мы видели и в мучениках Маккавеях.
Таким образом, вера, надежда, любовь — вот основания христианской верности, и эта верность, в свою очередь, является для них проверкой и показателем. О неверном, неустойчивом, колеблющемся человеке можно без ошибки сказать, что в нём нет ни веры, ни надежды, ни любви настоящей, то есть нет основных христианских добродетелей, без которых не может быть спасения.
Почему верность ценна в очах Божиих? Господь ценит не столько дела, сколько качества человека. В конце концов, важно не столько то, что ты делаешь, а что собой представляешь. А качества вырабатываются длинным рядом повторных усилий, сделанных в одном направлении. Это и есть верность. Только при условии верности может создаться настоящий христианский характер с его благородством и другими возвышенными качествами.
Итак, сделаем для себя выводы из сказанного. Верность Богу необходима и обязательна для каждого христианина как условие спасения. Буди верен даже до смерти, и дам ти венец живота, — говорит Господь (Откр. II, 10). Эта верность налагает на нас обязанность исповедовать мужественно веру свою, когда того требуют обстоятельства, не отрекаясь от Бога, хотя бы это грозило страданиями и смертью; защищать свои святыни всеми силами и, в крайнем случае, если это невозможно для нас, то молиться усердно Господу о сохранении их и о прощении наших грехов, которые обыкновенно и делают нас недостойными этих святынь, почему Господь нас и лишает их.
Только свято исполнив эти обязательства, мы можем надеяться услышать в день Страшного Суда Божия милостивый приговор:
Добрый рабе, благий и верный... вниди в радость Господа твоего (Мф. ХХV, 21).