Мк.14:26-42

Пасхальная Тайная Вечеря Спасителя с учениками закончилась пением установленных на этот случай псалмов Давида, после чего все направились на гору Елеонскую, или Масличную, находившуюся недалеко от города. Наступал конец мессианского подвига Господа и, зная это, Он со всею определённостью предупреждает учеников, что именно в эту ночь Он будет предан, а они соблазнятся о Нём и рассеются. Одна уже мысль о том, что они могут изменить дорогому, любимому Учителю и покинуть Его в тяжёлую, опасную минуту, взволновала их до глубины души и с негодованием они спешат отклонить от себя это подозрение, обещая лучше умереть, чем отречься от своего Равви. Увы! Грустная действительность должна была в самом скором времени показать всю тщету этих самонадеянных обещаний.

Достигнув подошвы горы Елеонской и перейдя небольшой Кедронский поток, Господь с учениками вошёл в находившийся здесь Гефсиманский сад. Это было уединённое место, тихий укромный уголок, где Спаситель любил бывать для молитвы и для задушевных бесед с учениками. Неудивительно, что Он направился именно сюда. Перед грозной минутой надвигающейся смерти, перед решительным моментом Своей жизни и Своего служения необходимо было укрепиться духом, собрать все Свои душевные силы, а это можно было сделать только в молитве, в мистическом единении с Вечным Небесным Отцом. В течение всей Своей земной жизни в этой молитве к Отцу Спаситель черпал укрепляющую силу. Он всегда жил в Отце, Его волю творил, Его поручение исполнял. Вполне естественно, что и теперь, в тяжёлую минуту предсмертной тоски и борения, Он в Нём ищет опоры и укрепления. Гефсиманский сад, удалённый от городской сутолоки, был самым подходящим местом для последней тихой, уединённой молитвы.

Войдя в сад, Господь оставил Своих учеников у входа и взял с Собою только трёх, самых близких и любимых, Петра, Иакова и Иоанна, бывших некогда свидетелями Его славного Преображения. На них можно было положиться. Их вера в Спасителя была крепче, чем у других, и их не соблазнила естественная человеческая слабость любимого Учителя, когда Он в предчувствии близких ужасных страданий начал ужасаться и тосковать.

Душа Моя скорбит смертельно, — сказал Он им, — побудьте здесь и бодрствуйте. И, отойдя немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей; и говорил: Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты (ст. 34-36).

Что переживал в эти минуты Спаситель и отчего Он ужасался и тосковал? Отчего смертельно скорбела душа Его?

Несомненно, пред Ним вставала картина предстоящей страшной казни... Голгофа... крест... мучительная смерть...

Но даже и эта мрачная картина вряд ли могла взволновать до такой степени и угнетать душу Того, Кто всю жизнь готовился к смерти как к заключительному моменту служения и в этой смерти видел залог будущего творчества и победы. Что-то ещё другое должно было волновать Спасителя, вызывая в душе Его тоску и борение.

Чтобы понять тайную причину этих душевных страданий, необходимо помнить, что Господь взял на Себя все грехи человечества. Чем выше и чище душа человека, тем мучительнее переживает она всякий сознанный грех. Эти муки и томление от сознания греха даже для нас бывают порой нестерпимы. Какова же должна была быть туга и тоска праведной безгрешной души Богочеловека, принявшей в себя не один какой-либо грех, а всё безграничное море зла, накопившегося в истории человечества! Все преступления прошлого, настоящего и будущего с их невероятной жестокостью, вся грязь сладострастия, вся низость лжи и предательства, вся гнусность порока, всё, что когда-либо осквернило самые сокровенные уголки многострадальной земли — всё это переживалось теперь Спасителем со страшной силой отвращения, ужаса и невыразимой скорби за падшего человека. Душа Моя скорбит смертельно, — сказал Он, и скорбь эта была так всеобъемлюща и неизмеримо глубока, что её не могли постигнуть и вместить даже довереннейшие ученики. Гефсиманская чаша, о которой молился Господь и которую подал Сыну Своему Отец, — эта «чаша всех беззаконий, нами содеянных, и всех казней, нам уготованных, которая потопила бы весь мир, если бы Он Един не восприял, удержал, иссушил её. ...Все сии потоки беззакония сливались для Иисуса в единую чашу скорби и страданий... (Филарет, митрополит Московский). Он взял на Себя наши немощи и понёс наши болезни... наказание мира нашего было на Нём. Так предсказывал ещё пророк Исаия (Ис. LIIІ, 4-5). Несомненно, в этом и заключалась первая и, может быть, главная причина смертельной скорби, пережитой Спасителем в Гефсимании.

Кроме того, есть основание думать, что в эту минуту, когда полное спокойствие невозмутимого духа и вся сила решимости необходимы были Господу Иисусу для того, чтобы не поддаться человеческой слабости и не отшатнуться в ужасе от последнего заключительного шага, который должен был увенчать весь подвиг Его страдальческой жизни, — именно в этот момент все силы ада восстали против Него, стараясь сбить Его с пути, предопределённого в Божественном Предвечном Совете, и заставить отступить от этого конечного шага. Это был момент безгранично тяжёлого и опасного искушения, последняя борьба Спасителя с сатаною, борьба внутренняя, незримая, в тайниках души, но страшная в своей напряжённости.

«Безумец! — шептал коварный голос искусителя. — Что хочешь Ты делать и на что Ты решился? Понимаешь ли Ты весь ужас того, что Тебя ожидает и рассчитал ли Ты Свои силы: ясно ли представляешь Ты Себе те страдания, на которые Ты идёшь, их нечеловеческую силу, невыносимую боль и муку? Легко об этом думать, когда всё это — только лишь в будущем, в мысли, в воображении! Но испытать на деле!.. Знаешь ли Ты, что это такое?

Вот, как разбойника, окружают Тебя грубые солдаты и служители синедриона с мечами и кольями. Они возьмут Тебя и свяжут, и впервые почувствуешь Ты боль впившихся в тело, туго затянутых верёвок и эту невыносимую судорогу онемевших и затекших членов, которые нельзя расправить и вытянуть по желанию. Среди улюлюкающей и насмешливой толпы поведут Тебя на суд, как злодея, как бродягу больших дорог, захваченного глухой ночью на месте преступления.

Вот поставят Тебя пред судом первосвященническим, пред судом лжецов и клятвопреступников, которые уже давно забыли, что такое правда. Какое им дело до правды! В их сердце только злоба и мщение! Кругом не увидишь Ты ни одного приветливого лица, ни одной ободряющей улыбки, ни одного сочувственного взгляда! На этих хмурых, злых лицах уже заранее написан Твой смертный приговор. И когда продажные лжесвидетели будут обливать Тебя грязью клеветы и лживых обвинений, Ты принуждён будешь молчать, потому что ни одному Твоему слову всё равно не поверят. Ведь им не нужно Твоё оправдание. Им нужна Твоя смерть. Они сами прекрасно знают, что то, что они делают, называется не судом, а судебным убийством невинного человека, и что они не судьи, а разбойники, трусливо спрятавшиеся под маской судей и из боязни народа и власти желающие придать задуманному ими убийству вид судебной законности. Но что до того?! Для них позволительно и хорошо всё, что только служит к достижению их гнусных целей!

А эта толпа пресмыкающихся прислужников, которые совсем не понимают, в чём дело, и ищут только случая угодить своим господам! Они знают только одно, что в их власть отдан беззащитный человек, который неприятен их повелителям, и что всякая жестокость, всякая злобная выходка, самая бесчеловечная, направленная против Него, останется безнаказанной и может лишь вызвать милостивую улыбку их господ.

И разнуздываются жестокие инстинкты, начинаются побои. Вот тяжёлая, жестокая рука с размаху опускается на Твоё лицо, и сразу ошеломляет боль и сила удара. А там ещё новые удары, ещё сильнее, ещё больнее.

Они свирепеют всё больше и больше, они пьянеют от своей жестокости, не встречающей отпора, и вид беззащитного страдальца, молчаливо, кротко, без упрёка переносящего их удары и издевательства, только возбуждает их бешенство. Они плюют Тебе в лицо, закрывают Тебе глаза и, ударив по щеке, с злобной насмешкой спрашивают: «Угадай, кто Тебя ударил?»

Смотри дальше: вот новый суд над Тобою — суд римского проконсула. Да, римский суд славится своею законностью, но эта законность не для Тебя. Можно ли соблюсти законность, можно ли правильно вести судебное разбирательство в этом море беснующихся людей, в этом вихре слепой, нерассуждающей ярости?! Взгляни на эти возбуждённые лица, вспотевшие от духоты и давки, на эти взлохмаченные космы чёрных волос, слипшихся от пота, на эти выкатившиеся из орбит, горящие ненавистью глаза, в которых уже не осталось ни мысли, ни человеческого чувства, а только безумная злоба. Взгляни на этот лес поднятых костлявых рук со скрюченными пальцами, которые готовы, кажется, взять Тебя за горло и задушить, на эти открытые пасти, сведённые судорогой хриплого крика. Ты слышишь этот вой и рев? Слышишь, что они кричат?.. «Распни, распни Его!» И это те, которые ещё так недавно восторженно кричали Тебе: «Осанна!» Что сделалось с ними? Откуда эта ненависть, эта бешеная злоба?! За что? Что сделал Ты им дурного? За какое доброе дело Твоё они так возненавидели Тебя и требуют Твоей крови?

Ненависть всегда тяжела для чуткой души, для любящего сердца. Но такая слепая, беспричинная ненависть, которую нельзя умиротворить никакими оправданиями, никакими силами кротости, смирения и любви, такая ненависть ужасна. А когда ею загораются люди, облагодетельствованные Тобою, люди, за которых Ты готов душу положить, тогда она становится почти непереносимой.

И вот пресловутый римский суд, гордящийся своею законностью, после немногих жалких попыток соблюсти хотя бы некоторый вид судебного разбирательства и сохранить хотя бы наружное своё достоинство, отступает позорно пред этим бешеным напором криков, угроз и яростного возбуждения. Ты осуждён на бичевание. А Ты знаешь, что это такое? Видал ли Ты когда-нибудь этот римский кнут с костяшками и железными когтями для наказания преступников? Каждый удар рассекает кожу и вырывает клочья живого мяса, оставляя глубокие рубцы и раны, не затягивающиеся и не зарастающие в течение всей жизни.

Но им, Твоим мучителям, этого мало. Жестокость пытки они усиливают издевательством и насмешками. Они одевают Тебя в старую рваную багряницу, которая должна изображать царскую порфиру, ибо в их глазах Ты — самозванец, объявивший Себя царем Иудейским. Вместо скипетра они вкладывают в Твои руки простую палку, а вместо царской короны надевают на голову венок из тёрна. Они кланяются Тебе: «Радуйся, царь Иудейский!» — и вместе с этим насмешливым приветствием Твоим же скипетром они бьют Тебя по Твоей короне, по терновому венку, отчего десятки колючих игл острыми жалами впиваются в Твоё чело и капли горячей крови тонкими струйками бегут по лицу!

Наконец — приговор суда, возмутительный, несправедливый: «Да будет распят!» На Тебя, избитого, измученного, наваливают тяжёлый крест, на котором совершится Твоя казнь. И сгибаясь, спотыкаясь и падая под этою непосильною тяжестью, Ты должен нести его по пыльным улицам, среди злобно-торжествующей, зубоскалящей толпы на место Твоих смертных страданий.

И вот, конец... Мучительный, тяжёлый, невыносимый.. Позорная казнь через распятие, которой подвергают провинившихся рабов и муки которой Ты не можешь даже вообразить Себе. Острая боль от гвоздей, пронзивших руки и ноги в самых чувствительных местах; боль мускулов и сухожилий, разрывающихся под тяжестью висящего на них тела; жгучая боль воспалённых гангреной, точно огнём горящих, страшных, рваных ран... Нет, представить это невозможно... А эта невыносимая, глухая, сосущая тоска около сердца от прилива крови, эта судорога, сводящая пригвождённые члены, эта нестерпимая, палящая предсмертная жажда!..

Подумай, куда Ты идёшь и на что Ты решился? Хватит ли у Тебя сил на то, чтобы вытерпеть всё это до конца? А если нет? О, каким позором покроешь Ты Своё дело, если в последнюю минуту дрогнет Твоя решительность, Ты уступишь человеческой слабости и изменишь тому, для чего жил и чему служил! И как правы будут Твои слабые ученики, усомнившиеся в своём Учителе и разбежавшиеся от Него при первом тяжёлом испытании! Так не лучше ли уступить заранее или даже не уступить, а только немного уклониться в сторону, уклониться от мук, уклониться из осторожности, из благоразумия, из желания пользы Твоему же делу?!

И для кого страдать? Кого Ты думаешь спасать? Этих беснующихся людей, которые осудили Тебя на распятие? Этих лжецов, этих клятвопреступников, которые оболгали Тебя? Этих злобных безумцев, которые уже за одну проповедь любви возненавидели Тебя? Да разве они стоят того? Разве стоят они хоть одной капли невинной крови, одного вздоха, вырванного мучением за них страдающего человека? О, нет... Они не заслужили этого, и благодарности не жди от них. Оставь их в покое! Оставь это свиное бесноватое стадо! Ведь всё равно: их нельзя спасти... Они скорее бросятся с крутизны в пучину на верную гибель, но за Тобой они не пойдут...

Ты скажешь: не все такие! О, все! Весь род человеческий таков. Даже Твои любимцы, Твои ученики! Поди, посмотри на них: что они делают и как они исполняют Твою просьбу побыть и бодрствовать с Тобою! Они знают, что Тебе сейчас невыразимо тяжело и так нужна их поддержка, их молитва, их сочувствие! Но поди, взгляни на них: как они бодрствуют с Тобой и как молятся за Тебя!»

И Спаситель вставал и тихой походкой измученного, страдающего человека шёл к ученикам.

Великий Боже! Неужели искуситель прав? Да, они спят крепким сном, спят в такую страшную минуту!..

Симон! — слышится тихий, печальный голос, в котором, как дрогнувшая струна, звенит кроткий упрек: — Ты спишь? Не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна.

И снова Господь шёл молиться, снова склонял колена, и снова звучал голос искусителя.

«Вот Ты видел их теперь?.. И ведь это лучшие, самые избранные, самые преданные Тебе... Подумай только: могут ли продолжать Твоё дело эти слабые, робкие люди, которые не в силах справиться с простой сонливостью даже в такой решающий час? Какие они преемники для Тебя? Во что превратится Твоё дело в их руках и что они из него сделают? Ведь для этого нужно геройство, нужно непоколебимое мужество, нужна полная решимость идти на всё до конца, идти на пытки, на смерть. И если даже Твои силы для этого под сомнением, то об этих сонливцах даже и сомневаться не приходится. Они не выдержат тяжести возложенного на них служения, и если не изменят трусливо в первых же стычках с враждебным миром, то уж наверное наделают в своей проповеди столько малодушных уступок и оговорок, что Ты не узнаешь Своих мыслей, Своего учения... А о других людях, о массе человечества и говорить нечего. Они просто не поймут Тебя... Схватят несколько Твоих отдельных, необычных по смыслу фраз, запомнят несколько красивых притчей, некоторое время будут носиться с ними, как с волшебным талисманом, способным изменить и улучшить жизнь, но жить по Твоим заповедям даже и не подумают, ибо это трудно... А когда увидят, что одна декламация христианских истин не в силах ещё создать для них рай на земле (непременно, на земле!), они отвергнутся от Тебя и объявят христианство неудавшимся... Пойми, что среди таких последователей, среди слабых людей века сего Твоё дело совершенно невозможно, и если даже Ты сумеешь пройти Свой крестный путь до конца, то они не смогут идти за Тобой, изнемогут, не устоят в борьбе и изменят... Не для них Твой путь, узкий путь страданий и горя!

Посмотри: Ты совсем один! Никого за Тобой! Твои ученики спокойно спят и почивают... Во враждебном мире собирается против Тебя гроза... Ты оставлен всеми, даже Отцом! Небо заключилось пред Тобой! И весь ад против Тебя! Остановись, безумец! Ты идёшь на верную гибель, бесполезную, бесцельную, никому не нужную!

Да, не нужную!.. Ты ошибся и выбрал неверный путь! На страдания, на позор во имя сомнительных благ будущего века никто за Тобой не пойдёт. Кому это надо? Никто не хочет страдать. Люди хотят только наслаждаться. В Своём страдальческом венце Ты неизбежно останешься одиноким, и никто не назовёт Тебя Своим вождём! Подумай, какой же смысл в Твоём подвиге? Ведь Тебе надо, чтобы люди шли за Тобой, иначе, как можешь Ты спасти их?

Помнишь, когда-то я указывал Тебе другие пути, но Ты неразумно отверг их. Я указывал Тебе путь земных благ, путь славы, путь власти... О, тогда за Тобой двинулись бы миллионы! Помнишь? Ну, конечно, Ты не забыл... Не мог забыть. Эта мысль всегда преследовала Тебя и горьким ядом сомнений отравляла Твою жизнь и Твоё служение. Теперь скажи: разве я не был прав? Пересчитай Своих искренних последователей, которые пойдут за Тобой везде. Много ли их? И нет никаких оснований думать, что дальше, после Твоей смерти будет иначе! Поверь мне: только единицы, маленькая горсточка таких же сумасшедших энтузиастов, как Ты, будут Твоими. И стоит ли за это отдавать жизнь! За эту горсть!..

Такая великая идея — и такой ничтожный результат! Разве это не провал? И всё лишь потому, что Ты не послушал меня и выбрал неверный путь!

Но есть ещё время поправить дело: откажись от страданий! Страдания безрезультатны, страдания ради страданий без всякой действительной пользы для Тебя и для людей! Пусть это благородно, но кому и зачем это нужно? Откажись же от этого, безумец! Тебе стоит только пожелать, и двенадцать легионов ангелов защитят Тебя и закроют от всякой опасности! Отчего же этим не воспользоваться?

И главное: если бы Твои страдания были неизбежны! Если бы они надвигались на Тебя с неумолимостью рока и с принудительностью не зависящей от Тебя силы, от которой нельзя и некуда скрыться! Тогда, конечно, не оставалось бы ничего другого, как принять их, как неизбежный крест, признать в них волю Отца и подчиниться ей с покорностью... Но, ведь Ты даже не знаешь наверное: есть ли на то воля Отца! Ведь Ты идёшь на смерть добровольно! Ведь это Твоё собственное хотение, Твой выбор! И кто знает: не отвергнет ли Отец Твою ненужную жертву, не оставит ли Тебя за то, что так самонадеянно Ты бросаешь вызов судьбе!

Одумайся же... Ещё есть время: скройся. Не надо защиты, не надо борьбы. Просто скройся, уйди из этого места... Твой Отец не осудит Тебя за то, что Ты внял голосу благоразумия! Уйди из Иерусалима, из Иудеи, и Ты будешь жить ещё многие годы на пользу Своего великого дела и на благословение людям. Ты им нужен и Ты не должен их покидать! Скройся сейчас и Ты ещё долго будешь их учить, исцелять, успокаивать труждающихся и обремененных, вносить счастье и свет в их тяжёлую, безрадостную жизнь... Скройся, уйди! Но спеши, потому что это место известно предателю, и толпа архиерейской челяди уже идёт сюда, чтобы взять Тебя. Ещё несколько минут, и будет поздно!..»

Так шептал искуситель, и в смертельной тоске, в невыразимой муке сомнений и колебаний молился Спаситель!

Отче Мой! Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя! (Мф. ХХVІ, 42).

Чем тяжелее и напряжённее была внутренняя борьба, тем прилежнее Он молился, и был пот его, как капли крови, падающие на землю.

И горячая молитва совершила своё чудесное действие. Явился Ему ангел с неба и укреплял Его. Рассеялись тучи сомнений, кончилась нерешительность, прекратилась невыразимая мука колебаний. Надежда на помощь Отца не изменила. Прямой, ясный, понятный путь лежал перед очами, и твёрдой уверенной стопой вступил на него Спаситель. Он знал теперь, что другого пути нет, что путь креста и страданий — единственный верный путь, ведущий к цели. Знал также, что такова воля Отца и что не самонадеянно искушает Он Бога, но смиренно исполняет долг Сыновнего послушания.

Выбор пути определился окончательно. В человеческом сознании Господа выковалось последнее, непреклонное решение. Совершился великий момент в деле нашего спасения.

Когда Господь приходит к спящим ученикам в третий раз, в Его словах чувствуется уже спокойная уверенность и решимость, свободная от сомнений.

Кончено, пришёл час: Вот, предаётся Сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдём; вот приблизился предающий Меня (ст. 41-42).

И ясный, спокойный направился Он навстречу Своему предателю, появившемуся в саду с толпой солдат и архиерейских прислужников. С этого момента в Нём уже нет колебаний. До самого конца видна лишь спокойная, твёрдая уверенность в правоте Своего дела и в неизбежности крестного пути, освящённого волею Отца.

Во всей этой истории Гефсиманского искушения для нас заключается великий нравственный урок. Когда предстоит принять важное решение в жизни, от которого может зависеть вся будущность, когда слабый ум напрасно старается предугадать все случайности предстоящего пути и взвесить все доводы за и против того или другого выбора, когда воля беспомощно мечется от одного решения к другому, не смея остановиться ни на одном, тогда нет лучшего средства прекратить эту муку сомнений и колебаний, чем молитва. Мы знаем теперь это средство, знаем его действенность, ибо к нему всегда прибегал Спаситель в решительные и важные минуты жизни. Когда Ему предстояло избрать учеников для того, чтобы вверить им продолжение Его дела, тогда взошёл Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу. Когда же настал день, призвал учеников Своих и избрал из них двенадцать, которых и наименовал Апостолами (Лк. VІ, 12-13).

Точно также поступали и все праведники Ветхого Завета, все истинные служители Бога Живого, все великие люди Священной истории. Пред каждым важным шагом или решением в жизни они горячо молились Богу и, несомненно, потому именно и были так успешны все их начинания и предприятия, потому и удавались им великие подвиги, казавшиеся невероятными, и была их деятельность так полезна для народа.

Когда старейшины Израиля пришли к Самуилу в Раму и просили его поставить им царя, чтобы он судил их, то молился Самуил Господу, и сказал Господь Самуилу:

Послушай голоса народа во всём, что они говорят тебе... только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над ними... Послушай голоса их и поставь им царя (1 Цар. VІII, 7, 9, 22).

И исполнил Самуил повеление Господне, полученное им в молитве, и поставил царём над Израилем Саула, сына Кисова. Царь и пророк Давид почти во всех случаях своей жизни обращался за решением и вразумлением к молитве, и Господь обыкновенно отвечал ему, указывая правильный путь.

Когда Филистимляне услышали, что Давида помазали на царство над Израилем, то поднялись все Филистимляне искать Давида. ...Пришли и расположились в долине Рефаим. И вопросил Давид Господа, говоря: идти ли мне против Филистимлян? предашь ли их в руки мои? И сказал Господь Давиду: иди, ибо Я предам Филистимлян в руки твои. И пошёл Давид в Ваал-Перацим и поразил их там, и сказал Давид: Господь разнёс врагов моих предо мною, как разносит вода (2 Цар. V, 17-20).

Готовясь приступить к величайшему делу своей жизни — постройке храма Господня в Иерусалиме, он делает громадные запасы золота, серебра и других металлов, устраивает среди своих подданных сбор на построение храма, и когда этот сбор вызывает религиозный подъём и великое усердие в Израиле к делу Божию, Давид снова горячо молится:

Господи, Боже Авраама, Исаака и Израиля, отцов наших! Сохрани сие навек, сие расположение мыслей сердца народа Твоего, и направь сердце их к Тебе. Соломону же, сыну моему, дай сердце правое, чтобы соблюдать заповеди Твои, откровения Твои и уставы Твои, и исполнить всё это и построить здание, для которого я сделал приготовление... И принесли Господу жертвы, и вознесли всесожжения Господу, на другой после сего день: тысячу тельцов, тысячу овнов, тысячу агнцев с их возлияниями, и множество жертв от всего Израиля (1 Пар. ХХІХ, 18-19, 21).

Очень многие псалмы Давида написаны им в тяжёлые или критические минуты жизни и представляют не что иное, как воззвание к Богу о помощи, о вразумлении, о наставлении.

Скажи мне, Господи, путь воньже пойду, яко к Тебе взях душу мою, — эта мольба, по-видимому, всегда была на устах царя-псалмопевца. Оттого велики и успешны были дела его.

Когда Неемия, находясь в плену у царя Артаксеркса, задумал восстановить разрушенные стены Иерусалима, то прежде всего обратился с молитвою к Богу:

Господи Боже небес, Боже великий и страшный, хранящий завет и милость к любящим Тебя и соблюдающим заповеди Твои!.. Молю Тебя, Господи! Да будет ухо Твоё внимательно к молитве раба Твоего и к молитве рабов Твоих, любящих благоговеть пред именем Твоим. И благопоспеши рабу Твоему теперь, и введи его в милость у человека сего (Неем. 1, 5, 11).

И Господь внял горячей молитве. Неемия так рассказывает об этом:

Я был виночерпием у царя. В месяце Нисане, в двадцатый год царя Артаксеркса, было перед ним вино. И я взял вино и подал царю, и, казалось, не был печален перед ним. Но царь сказал мне: отчего лице у тебя печально; ты не болен, этого нет, а верно печаль на сердце? Я сильно испугался и сказал царю: да живёт царь во веки! Как не быть печальным лицу моему, когда город, дом гробов отцов моих, в запустении, и ворота его сожжены огнём! И сказал мне царь: чего же ты желаешь? Я помолился Богу небесному и сказал царю: если царю благоугодно, и если в благоволении раб твой пред лицем твоим, то пошли меня в Иудею, в город, где гробы отцов моих, чтоб я обстроил его... И благоугодно было царю послать меня... И сказал я царю: если царю благоугодно, то дал бы мне письма к заречным областеначальникам, чтоб они давали мне пропуск, доколе я не дойду до Иудеи, и письмо к Асафу, хранителю царских лесов, чтоб он дал мне дерев для ворот крепости, которая при доме Божием, и для городской стены, и для дома, в котором бы мне жить. И дал мне царь, так как благодеющая рука Бога моего была надо мною (Неем. І, 11, II, 1-8).

Много трудностей пришлось встретить Неемии при воссоздании Иерусалима, но каждый раз молитва укрепляла энергию строителей, и трудности побеждались. Стена была совершена в двадцать пятый день месяца Елула, в пятьдесят два дня, — повествует Неемия. — Когда услышали об этом все неприятели наши, и увидели это все народы, которые вокруг нас, тогда они очень упали в глазах своих и познали, что это дело сделано Богом нашим (Неем. VІ, 15-16).

Библия рассказывает о двух женщинах-героинях, спасших свой народ от порабощения и истребления. Обе они свой подвиг начали молитвой. Одна из них жительница города Ветилуи, вдова Иудифь, убившая Олоферна, предводителя Ассирийских войск, и тем спасшая родной город от осады и разорения. Когда Ассирийцы, осаждавшие город, перехватили источники, снабжавшие Ветилую водой, жителям города грозила неминуемая гибель. Казалось, потеряна была последняя надежда на спасение: впереди была лишь мучительная смерть от жажды и от истощения. Тогда Иудифь решила спасти город. Обдумав план подвига, она прежде всего обратилась с молитвою к Богу. Иудифь пала на лице, — повествует Библия, — посыпала голову свою пеплом и сбросила с себя вретище, в которое была одета; и только что воскурили в Иерусалиме, в доме Господнем, вечерний фимиам, Иудифь громким голосом воззвала к Господу и сказала: Господи Боже отца моего!.. Вот, Ассирияне умножились в силе своей, гордятся конём и всадником, тщеславятся мышцею пеших, надеются и на щит и на копьё и на лук и на пращу, а не знают того, что Ты — Господь, сокрушающий брани. Господь — имя Тебе; сокруши же их крепость силою Твоею, и уничтожь их силу гневом Твоим... Воззри на превозношение их, пошли гнев Твой на главы их, дай вдовьей руке моей крепость на то, что задумала я. Устами хитрости моей порази раба перед вождём, и вождя — перед рабом его, и сокруши гордыню их рукою женскою; ибо не во множестве сила Твоя и не в могучих могущество Твоё; но Ты —Бог смиренных, Ты — помощник умаленных, заступник немощных, покровитель упавших духом, спаситель безнадежных. ...Владыка неба и земли, Творец вод, Царь всякого создания Твоего! Услышь молитву мою, сделай слово моё и хитрость мою раною и язвою для тех, которые задумали жестокое против завета Твоего! (Иудифь. ІХ, 1-2, 7-13).

Господь внял усердной молитве Ветилуйской героини. Ей удалось пробраться в Ассирийский стан и хитростью убить Олоферна, начальника Ассириян, после чего осада была снята, и вражеские войска рассеялись.

Точно также и другая национальная героиня евреев, Есфирь, задумав попытку спасти своих соплеменников, прежде всего обращается с молитвою к Богу, чем и объясняется её необыкновенный успех.

Молитва нужна нам всегда, во всяком деле, но в важных случаях жизни, когда предстоит принять серьёзное и ответственное решение, она совершенно необходима. Необходима не только потому, что через неё Господь подаёт Свою благодатную помощь для успешного исполнения задуманного, но и потому также, что решение, освящённое молитвою, получает для молящегося особую силу и значение как согласное с волей Божией, чем устраняются все сомнения и колебания неустойчивой человеческой воли. Решениям нашей собственной воли мы никогда не можем доверять безусловно, ибо слишком хорошо знаем всю шаткость и близорукость наших соображений, чтобы положиться на них всецело. А при этом совершенно неизбежны колебания, ослабляющие нашу деятельность и через то понижающие шансы успеха. Но когда в сердце верующего человека есть твёрдое убеждение, что его решение согласно с волей Божией и что, исполняя его, он творит волю Божию, тогда его деятельность получает внутреннюю опору и силу необыкновенную, и никакие препятствия и неудачи остановить и поколебать её не могут.

Но для этого «надлежит тебе приступать к молитве с таким настроением, чтобы тебе желалось одной Божественной воли, а никак не своей собственной, как в самом прошении, так и в получении просимого, именно, — чтоб и движим был ты на молитву, потому что того хощет Бог, и услышан быть желал, опять как Он того хощет. Одним словом, да будет у тебя в уме и сердце то, чтоб всецело объединять свою волю с волею Божиею, и ей во всем подчиняться и отнюдь не желать волю Божию преклонять на свою волю.

И это почему? Потому что воля твоя всегда срастворена с самолюбием, очень часто погрешает и не знает того, чего следует желать. Воля же Господня всегда блага, премудра, всеправедна, благотворна, и никогда погрешить не может. Почему как она есть неотложный закон для всего сущего и бывающего, так должна быть правилом для воли всех разумных тварей и царицею желаний их, которой они должны покорно во всём последовать.

Таким образом, тебе надлежит всегда желать, просить и искать того одного, что благоугодно Богу. И если когда усомнишься, благоугодно ли Богу то или другое, ищи того и проси в той мысли, что ты желаешь то сделать или иметь, если того желает и Бог» (Невидимая брань. Перевод с греческого епископа Феофана. 1912, стр.189).

Так молился и Спаситель, подавая нам пример:

Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты. ...Да будет воля Твоя! (Мф. ХХVІ, 39, 42).

ВернутьсяСодержаниеДалее
Используются технологии uCoz