Москва... Ильинские ворота. Уже не прежние. Снесена часовенка с правой стороны. Вдоль Китайской стены от самой Лубянской площади выстроились аккуратные киоски. Здесь расположились книжники и букинисты. С краю около самых Ильинских ворот стоит круглый белый киоск с водой «Нарзан». По обеим сторонам ворот в стене проломлены ходы для пешеходов.
Не узнать уже Ильинских ворот. Однако, по-прежнему здесь бьётся пульс деловой жизни — коммерческой и служилой. Под этими воротами каждое утро, без пяти минут девять, целый муравейник советских служащих. Кожаные куртки, толстовки, портфели и кепки. Беленькие свёрточки — скромный и скудный завтрак. Все неимоверно спешат, как на пожар, почти бегут. Нет ни одного города на земном шаре, где бы люди шагали быстрее, чем в Москве. Это не обычная суета. Это — психоз. Это — массовый гипноз бешеных темпов жизни. Печать этого гипноза у всех на лицах. Непроницаемой маской покрыты они. Ни радости, ни печали, ни мысли, ни чувства, ни интереса, ни скуки. Какие-то сфинксы, сомнамбулы. И только внимательный взор заметит одну общую, скрытую мысль — вовремя снять с поверочной доски контрольный номерок.
Велика сила денег, сила личного интереса, она тоже гоняла людей, смешивала их в кипучий муравейник. Но сильнее денег — страх. Сила его безгранична. Животный страх за свою жизнь. Вот источник всех «чудес» современной России. Этим страхом окована тяжёлая цепь рабства. Тысячи мелочей подстерегают каждого в течение дня и грозят разрушить в один миг всё. И первое звено этой цепи — унизительный номерок контрольной доски.
Ильинка и прилегающие к ней улицы — цитадель советской государственности. Среди всех этих железобетонных гигантов, в полном окружении их, притаились под зыбкой охраной Главискусства, или даже только Главмузея, два храма, один в глухом переулке под самым боком ЦК партии на Старой площади — храм Грузинской Божией Матери, превращённый в музей, но допущенный к богослужению в своей нижней полуподвальной части. Эта Свято-Троицкая церковь в Никитниках называлась так по имени одного из приделов. Другой храм — на Ильинке, у самых Ильинских ворот, не доходя большого Черкасского переулка — храм Святого угодника Николы Большой Крест. Тут высится на фоне нового здания Центросоюза слегка покосившаяся на Ильинку колокольня храма. И тут же в непосредственном соседстве с Наркоматом рабочей и крестьянской инспекции и напротив Наркомвнешторга выдаётся углом на тротуаре высоко, почти как башня, четырёхугольное здание храма, разрушенного богоборцами в 1931 г.
По стечению обстоятельств оба упомянутых храма все последние годы служили главным оплотом течения, оппозиционного митрополиту Сергию. Здесь собиралась на молитву наиболее стойкая, наиболее непримиримая церковная интеллигенция. Нигде, ни в какой части Москвы не чувствовалась так остро вся сила и мощь большевизма, какъ здесь в самом сердце советской власти. И здесь же сосредоточивалась непреклонная стойкость духовного сопротивления ей и ознаменовалась геройским исповедничеством погибавших на духовном посту безвестных мучеников Церкви.
В храме Николы «Большой крест» со времени разделения, то есть с конца 1927 года до весны 1930 года, или за два с половиной года пять раз сменялся клир — настоятель храма и сослужившие ему священники — вследствие пятикратных арестов. Первым, в Великую Пятницу 1928 года, был арестован известный и чрезвычайно популярный в Москве о.Валентин Свенцицкий. Своими смелыми проповедями и призывами к исповеднической духовной жизни он собирал себе огромную аудиторию со всей Москвы. Своим успехом он обязан был не только большому ораторскому таланту, но и горячей проповеди в пользу т.н. монастырей в миру. С его именем связано было целое духовное движение в этом направлении в Москве.
После ссылки о.Валентина Свенцицкого в Сибирь, через какие-нибудь полгода, арестованы были не только священники, но целиком весь хор, регент его и целый ряд лиц из церковного совета и паствы. Кроме одного священника, отпущенного на помощь храму из другого прихода и сделавшегося настоятелем храма, остальных священников и новый церковный хор дала сама паства, на материальном иждивении коей в тюрьме и ссылке было уже более 15-ти человек [1].
Новый настоятель о.Александр был настолько осторожен, что никогда не выступал ни с какими проповедями. Но и это его не спасло — через девять месяцев он уже был на Соловках. Его заменил ещё более скромный и тихий иеромонах Максим, который был арестован, подобно о.Валентину, накануне Пасхи в ночь с пятницы на субботу. А в мае он уже умер от сыпняка на Соловках.
Его заменил замечательный священник, выдвинувшийся также из паствы и получивший тайное посвящение лишь за полгода до вступления в обязанности настоятеля храма. Сравнительно молодой, широко образованный, он происходил из круга академической интеллигенциии. Занимая крупный пост в Красной армии, он в течение ряда лет не боялся являться в храме в полной форме и скромно стоял всегда на одном месте в полумраке в глубине притвора. Затем, когда на отворотах его военной куртки появился генеральский ромб, он стал показываться в храме в штатском пальто, а вскоре вся паства увидела его в алтаре в священническом облачении и узнала его, как отца Измаила. Это был самый любимый священник. Он был ещё популярнее, чем о.Валентин.
Всем было ясно, что дни и этого священника сочтены, и это было предметом всеобщего беспокойства. Тем не менее он прослужил на положении рядового священника около девяти месяцев и ещё около двух месяцев в качестве настоятеля храма после ареста иеромонаха Максима. Отца Измаила арестовали под Троицын день в начале 1930 года, и о судьбе его ничего нельзя было узнать в течение долгого времени, пока в Красном кресте не появился слух о его гибели, не подтвердившийся, однако, официально [2].
Светлая заутреня была омрачена двойным тяжёлым ударом. В Великий Четверток был закрыт храм Грузинской Божией Матери и его настоятель, священник-академик о.Сергий Голощапов, был арестован. А в Великую Субботу арестовали о.Максима. Весь приход закрытого «грузинского» храма собрался на Ильинке в Большом кресте. Церковь была переполнена, арест обоих настоятелей и закрытие соседнего храма произвели крайне тяжёлое впечатление. Многие плакали. Какое-то чувство конца переживалось всеми. Один о.Измаил был спокоен и твёрд. Народ собрался рано. В 11 часов церковь была полна. Шёпотом делились впечатлениями и передавали новости церковной жизни. Стало известно о закрытии на Страстной неделе храма у Соломенной сторожки в Петровско-Разумовской Академии (другой иосифлянский храм — прим.ред.) и об аресте там настоятеля о.Василия, ныне также погибшего от тифа на Соловках. Из пяти оппозиционных храмов осталось в Москве только два...
Долго шли приготовления в алтаре. Распространился даже слух что всё духовенство арестовано и что утрени не будет. О.Измаилу пришлось показаться и успокоить народ. На улице бушевали безбожники. Ожидались эксцессы. Пришлось сделать предупреждение не поддаваться на провокации и сохранять спокойствие даже в том случае, если безбожники ворвутся в храм и начнут бесчинствовать. Воцарилась жуткая тишина ожидания. Два раза проходили по улице группы безбожников с оркестром и гармошками. Музыка и пьяные крики глухо отдавались под высокими сводами храма. Церковь помещалась на втором этаже и от того, что бесчинства безбожников доносились откуда-то снизу, их свист и крики казались идущими из преисподней. Когда в алтарь уносили плащаницу, то страх и жуткое ожидание какой-то 6еды достигло своего апогея, ибо на улице под самым храмом раздался оглушительный взрыв и громким эхом отозвался под сводами храма. То были петарды комсомольцев, выходивших в поход из помещения своего штаба, расположенного в переулке почти напротив храма. Вслед за взрывом последовали громкие крики и звуки «Интернационала». Под эти звуки уносили плащаницу и тяжкая горечь сдавила сердце.
Но вот началась пасхальная служба. Отец Измаил вложил всю силу своей горячей веры и провёл всё богослужение на торжественном и напряжённом подъёме. Он не изменил ни одной традиции из завещанных его преемником о.Валентином Свенцицким после его ареста. И несмотря на то, что все три священника получили сан всего несколько месяцев тому назад, слова Евангелия «В начале 6е Слово» читались в обоих алтарях на четырёх языках — греческом, латинском, славянском и русском. Сохранилась манера слова богослужения произносить торжественно и величественно. Это подняло настроение молящихся. Возглас: Христос Воскресе! — произнесен был с потрясающей силой. Всё лицо о.Измаила залито было слезами восторга. Ответное Воистину Воскресе! — вылилось с неимоверной силой из тысячи грудей в одном восторженном восклицании. И вся служба до самого конца продолжалась в том же повышенном настроении [3].
Но вот кончилась заутреня. Освящены чудом заготовленные куличи и пасхи. Отошла обедня. Улицы полны народа, несмотря на то, что три часа ночи. Повсюду идут трамваи. В эту ночь во всех театрах даровые спектакли, начало которых особым распоряжением Моссовета назначено в 11 ч. вечера. Трамваи единственный раз в году идут всю ночь. Во всех клубах антирелигиозные спектакли и карнавалы. Последний организован во всех частях города, и по особым маршрутам безбожники идут по всему городу, собираясь на общий митинг на Екатерининской площади перед Домом Красной армии (бывший Екатерининский институт). Отдельным колоннам была дана задача устроить демонстрацию у храма Христа Спасителя. Врываться в храмы не разрешалось. Тем не менее, две таких попытки были сделаны. Одна — в храме Христа Спасителя, где хулиганы безбожники ворвались въ собор и пытались криками и песнями помешать тамошнему богослужению. Молящиеся там люди молча образовали сплошное кольцо из многих рядов, взявши друг друга за руки, не пропустили никого к алтарю. Безбожники ушли ни с чем. Хуже обстояло дело у храма Иоанна Воина, около Екатерининскаго парка, в непосредственном соседстве с Домом Красной армии. В храм также ворвались безбожники в масках с богохульными песнями и разогнали напуганных молящихся. Не обошлось без драк и побоев. В результате храм пришлось запереть, и сергиевское духовенство совершило службу в одиночестве, в закрытом, окружённом со всех сторон врагами, храме.
После митинга на Екатерининской площади безбожники вновь возвратились в клубы, где во всю эту ночь продолжались танцы. Закрытие клубов было приурочено как раз к окончанию пасхальных богослужений в храмах. Люди выходили одновременно из храмов и из клубов. Два потока встретились в одном русле и в то же время не смешивались. То были две породы абсолютно разных существ, как если бы на улице встретились толпы людей с толпами обезьян. Одни шли молча, чинно, ровной походкой со спокойными лицами. Другие, как развинченные, размахивали руками, ковыляли, как попало ногами, горланили нарочито грубым голосом, хохотали, спорили и безсмысленно гоготали.
Мы, небольшая группа друзей — церковники — мирно расстались у трамвайной остановки. Не хотелось входить в трамвай и встречаться с людьми в светлом, освещённом электричеством вагоне. Предчувствие какой-то неприятности не оставляло меня. Но перспектива шагать в Грузины, за Красную Пресню, после долгого стояния в церкви, заставила решиться.
Я вошёл в трамвай, куда вместе со мной на Красной площади села большая ватага шумной комсомольской молодежи, повидимому, из клуба. Сразу всё настроение испортилось. В вагоне была разная публика. Были из церкви, были и безбожники. Трудно было сказать, кого было больше. На углу Моховой и Большой Никитской вошёл пожилой рабочий того типа, который не порвал ещё связи с деревней. Высокий, здоровый, одетый наполовину ещё по-крестьянски, с русой бородой, он, войдя в вагон, снял свою зимнюю шапку и громко воскликнул: «Христос Воскресе, граждане!»
В первое время все с удивлением обернулись к нему, но уже в следующее мгновение все растерянно смотрели, кто куда, боясь встретиться взором с соседом. Никто ни словом ему не ответил. Все молчали. И даже комсомольская молодежь, смеявшаяся и громко о чём-то толковавшая, замолкла в общем едином смущении.
Выждав длинную паузу, рабочий каким-то надрывным и волнующимся голосом уже не так громко повторил: «Миленькие, Христос Воскресе!». Новое молчание и ещё большее смущение. Наконец, женщина-кондуктор деловито и холодно ему ответила в повышенном тоне: «Ну, гражданин, проходите, не нарушайте порядков!» Рабочий весь съёжился, смутился, быстро продвинулся к выходу, открыл дверцу на площадку и на пороге вдруг обернулся, выпрямился и с большой горечью в сердце вновь произнес столь же громко: «Воистину Воскресе, православные!» С этими словами он вышел на площадку прицепного вагона и задвинул дверцу.
[1] После ареста о.Валентина настоятельство в храме Николы «Большой крест» принимали поочерёдно бывшие прихожане о.Валентина, которых рукополагал в Казани в своей домовой церкви Архиеп.Феодор (Поздеевский). Служили эти священники недолго, т.к. их быстро арестовывали и ссылали. По данным А.Б.Свенцицкого имена и порядок служивших после о.Валентина священников был следующий: о.Алексий, о.Никодим, о.Максим, о.Григорий Смирнов и о.Иосиф. О.Григорий Смирнов родился в г.Ржеве в семье педагогов, после ареста в начале 30-х был выслан.
[2] Сверчков Измаил Александрович (род. в 1890) — священник. Родился в г.Ишим, Тобольской губернии, образование высшее. Рукоположен в 1929 в Ленинграде Архиепископом Димитрием (Любимовым). В 1930 был одним из ближайших помощников Еп.Сергия (Дружинина). Арестован 23 февраля 1931 по делу «Всесоюзного центра Истинное Православие». По постановлению КОГПУ от 3 сент. 1931 г. приговорён к 10 годам лагеря. В заключении в Свирлаге с 3 октября 1931. Год кончины неизвестен.
[3] Ещё в декабре 1928 митр.Сергий подверг прещениям остававшихся на свободе московских истинно-православных священников. Но Еп.Димитрий (Любимов) призвал их «не смущаться» никакими карами. После закрытия осенью 1931 храма Николы Большой Крест часть общины перешла в Никольскую церковь на Солянке (в Подколокольном переулке в Подкопаях), просуществовавшую до конца 1933, часть в последний иосифлянский храм Московской области — Благовещения, вблизи станции Мичуринец по Киевскому направлению железной дороги, но большая часть стала посещать тайные богослужения.
