Священномученик Прокопий родился в праздник Рождества Христова 25 декабря 1877 г. в городе Кузнецке Томской губернии в семье священника Семёна Титова. Он был назван в честь Московского святителя Петром. С первых дней своей жизни он был погружён в атмосферу родительской любви и церковного благочестия. Первоначальное образование Пётр получил дома, в своей семье, потом поступил в духовное училище. Когда Петру исполнилось девять лет, он поступил в духовное училище, а затем в семинарию города Томска, которую окончил в 1897 г.. В 1901 г. Пётр Семенович Титов окончил Казанскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия и в скором времени был назначен преподавателем Томского духовного училища. На этой должности он пробыл несколько месяцев.
21 августа 1901 г. в Успенской обители города Уфы Пётр Семенович принял монашество с именем Прокопий, а 23 августа рукоположен в сан иеромонаха. После этого он получил назначение на должность заведующего Томской церковно-учительской мужской школы при архиерейском доме. Школа состояла из четырёх классов, и в неё после предварительных экзаменов принимались мальчики от двенадцати до пятнадцати лет, окончившие одноклассную школу. Задача школы состояла в том, чтобы за четыре года дать все необходимые сведения для учителя одноклассной школы. Преподавательский коллектив школы состоял из заведующего и законоучителя, должность которых исполнял иеромонах Прокопий, священника-законоучителя, семи учителей и эконома. Учащихся было около ста пятидесяти человек. Томская церковно-учительская школа в соответствии с решением Святейшего Синода должна была готовить учителей для Томской, Омской, Тобольской и Енисейской епархий.
Одним из главных элементов религиозно-нравственного воспитания учеников было участие в богослужениях, они посещали все воскресные и праздничные богослужения при архиерейском доме, участвуя в церковном пении и чтении. Ученики двух старших классов, изучающие церковный устав, поочерёдно посещали будничные богослужения. По воскресным дням в школе устраивались религиозно-нравственные чтения, в которых принимали участие не только учителя, но и наиболее способные ученики. При церковно-учительской школе существовала воскресная школа, которой также руководил иеромонах Прокопий.
В это время во главе Томской епархии стоял выдающийся миссионер и просветитель Алтая Еп.Макарий (Невский), который был инициатором многих церковных мероприятий в епархии, и в частности основателем церковно-учительской школы. Харлампович в брошюре о Вл.Макарии писал:
Для расширения возможности влиять на общество проповедью, Епископ Макарий завёл в Томске, в зале своего дома, читальню, в которой по воскресным дням в течение всего года, более десяти лет, преподавались уроки веры, состоящие из объяснений евангельских чтений и церковного учения, а также сообщались исторические и географические сведения о русской земле и государстве и читались сведения о войне и других современных им событиях.
В 1903 г. собрания лекторов, сходившихся по понедельникам в комнатах Владыки для «считки», преобразовывались в пастырские собрания томского духовенства и преподавателей духовно-учебных заведений, происходившие еженедельно, чаще всего под председательством самого преосвященного Макария.
В этих пастырских собраниях принимал самое активное участие иером.Прокопий. Причём на собраниях по инициативе преосвященного Макария обсуждались все насущные и острые вопросы церковной жизни епархии. Эти собрания были для всех весьма полезными. Например, на собрании, состоявшемся 2 сентября 1905 г. в приёмном зале епископа, Владыка поставил на обсуждение вопрос: в чём заключается нравственная связь между прихожанами и пастырем, которая составляет необходимый признак правильной приходской жизни. В чём причина разъединённости между пастырем и приходом и каким образом её устранить. Произошло обсуждение этих вопросов, причём Владыка справедливо указал на недостаточное сообщение пастырей между собой и предложил устранить этот недостаток с помощью благочиннических съездов, убедительно показав, что это наилучший способ добиться единства среди самих пастырей. Иером.Прокопий высказал мысль, что надо бы Церкви иметь епископов не только во главе огромных епархий но и руководителями церковных единиц, равных уездам; в этом случае они способствовали бы объединению пастырей.
В общеепархиальной деятельности Еп.Макария на видном месте стояла его забота о приготовлении достойных пастырей и учителей народа, в частности его близкие отношения к духовно-учебным заведениям. Но утверждая в питомцах их веру в Бога и ограждая их «от вторжения с улиц вредных нравов», преосвященный «далёк от мысли заслонить их от жизни и запереть в стенах отсталости». Он предоставлял своим соработникам вести учебно-воспитательное дело соображаясь с назревшими потребностями времени. При его благожелательном участии двери томских духовных и церковно-учебных заведений — раньше многих других русских духовно-учебных учреждений — открылись и для современной светской науки.
Основанное в 1891 г. Томское епархиальное училище настолько расширилось, что явилась нужда в новом здании для него которое было воздвигнуто заботами Еп.Макария. При нём же расширены помещения мужского духовного училища что дало возможность удвоить число пользующихся удобствами училищного общежития. Наконец в заслугу Еп.Макарию ставят и то, что при его самой деятельной помощи Томская семинария, сорок лет скитавшаяся по частным квартирам в различных уголках и закоулках города, нашла «покойный, удобный, просторный и светлый приют в роскошном здании, на просторе громадного поместья».
Наряду с заботами о просвещении детей духовенства, у Преосвященного Макария стоял вопрос о религиозном образовании и воспитании народа, поставленный при нём с небывалой для Томской епархии широтой. До прибытия его в Томск даже в самом городе не было церковных школ, — при нём Томская епархия по числу их заняла первое место среди других Сибирских епархий. Подчинённому духовенству он дал хороший пример, открыв школу грамоты при своём архиерейском доме. Школа эта с течением времени выросла во второклассную, а затем в церковно-учительскую, помещающуюся в солидном двухэтажном каменном здании близ архиерейского дома.
В 1906 г. иером.Прокопий был назначен на преподавательскую должность в Иркутскую духовную семинарию, ректором которой в то время был архимандрит Евгений (Зернов).
В 1909 г. иером.Прокопий принимал активное участие в подготовке материалов, необходимых для прославления третьего епископа Иркутска, Преосвященного Софрония (Кристалевского, 25.ХII.1703 — 30.III.1771), молитвенное почитание которого началось непосредственно после его кончины. Не тронутые тлением мощи в силу разных обстоятельств многократно освидетельствовались. Происходившие от них исцеления и чудеса убеждали жителей Иркутска и всей Восточной Сибири в святости Вл.Софрония. 19 июля 1909 г. было произведено официальное освидетельствование специальной комиссией, в составе которой были Архиеп.Тихон (Троицкий-Донебин), Еп.Иоанн (Смирнов), протоиерей кафедрального собора Фивейский и иером.Прокопий (Титов).
30 августа 1909 г. иером.Прокопий был возведен в сан архимандрита и под началом Еп.Гавриила (Воеводина) назначен на должность помощника заведующего пастырского училища в Житомире.
С искренним сожалением прощались с о.Прокопием ректор семинарии архим.Евгений, преподаватели, учащиеся и духовенство Иркутска. Характеризуя его труды, церковные деятели Иркутска писали, что он являлся одним из самых вдохновенных проповедников города. Для того чтобы послушать его в собраниях церковного Иркутского Братства во имя Святителя Иннокентия, сходились сотни людей. Во все праздники он служил акафисты в Крестовой архиерейской церкви, причём его служение отличалось большой молитвенностью, и после каждой службы он произносил глубоко назидательное слово. Прихожане настолько полюбили его, что во время последней службы и проповеди многие искренне плакали. О.Прокопий был вдохновителем и организатором благотворительного отдела при Братстве Свт.Иннокентия. Благодаря, главным образом, его трудам, удалось помочь многим беднякам. Отмечая при прощании деятельность о.Прокопия в качестве преподавателя семинарии, архим.Евгений сказал:
Преподавание Священного Писания в настоящее время — труд весьма тяжёлый, при той холодности, какая нередко наблюдается в учащихся к этому предмету, и надо иметь много ума, любви и старания, чтобы им заинтересовать учеников и заставить относиться к нему если не с любовью, то во всяком случае с вниманием и уважением. И вы этого достигли. В этом отношении немалое значение имела ваша личность как человека доброго, искреннего и последовательного. Ученики не могли не понять, что то, чему вы учили, — для вас не звук, а жизнь, и что вы стремитесь не только научить, но и воспитать. Честь и слава вам за это.
Прибавление к Иркутским епархиальным ведомостям. 1909, № 23, с.537-545.
Основание в 1908 г. при Богоявленском монастыре в Житомире стараниями архиеп. Волынского Антония (Храповицкого) пастырского училища стало одним из крупнейших церковных событий в жизни Волыни. Училище пастырства ставило своей специальной целью не только образовать учащихся, но, прежде всего, воспитать добрых пастырей Православной Церкви через преподавание необходимых для пастыря знаний, а также через прохождение ими необходимых служителю Божию подвигов христианской жизни и деятельности. Имея такую цель, училище собрало в своих стенах не детей и подростков, но лишь взрослых, сознательно определивших своё жизненное поприще. В училище принимались или женатые люди, собиравшиеся стать пастырями, или монахи или послушники, имеющие намерение принять монашеский постриг. Все преподаватели училища были в священном сане, а ученики носили духовную одежду. Быт училища, организованного в стенах монастыря, был приближен к монастырскому — с общей молитвой, участием по очереди в ежедневных службах и чтением житий на трапезе. В училище могли поступить все, окончившие курсы церковно-учительской школы, учительской семинарии и вообще средние учебные заведения. Начальник училища и учителя представляли собой не столько учёную корпорацию, сколько духовное братство, объединённое строгим послушанием начальнику и общей взаимной любовью. Большая часть преподавателей состояла из священноиноков, но были и протоиереи и священники. Учителя поочередно проводили день с учениками, с ними молились трапезовали и спали среди них. В училище преподавались Священное Писание, патрология, номоканон, церковное пение, церковная живопись, архитектура, церковная география, церковная история, учение о духовной жизни, богословие общее и богословие полемическое. Срок обучения в училище был трёхгодичный.
В 1913 г. училище посетил обер-прокурор Святейшего Синода Владимир Карлович Саблер, на которого жизнь училища произвела большое впечатление. Подводя итоги своего посещения, обер-прокурор, обращаясь к учащимся, сказал:
Не взирая на окружающий вас городской соблазн с его безнравственной атмосферой, громом музыки и треском кинематографов, вы в своём тихом уединении за монастырской стеной своими незримыми подвигами и молитвой приносите Богу единую яркую лампаду. Это воистину — училище благочестия!
Подводя итоги своей поездки, обер-прокурор В.К.Саблер писал:
Великая будет польза от учреждения подобных училищ в других епархиях. Добрые начала церковного учительства и воспитания на христианских началах благочестия, положенные в основание этого учреждения, последовательно проводятся в повседневную жизнь училища и дают благие плоды, как о том свидетельствуют архипастыри, предоставившие приходы окончившим училище кандидатам священства.
Волынские епархиальные ведомости. 1913, № 44, с.801-802.
Жизнь училища за все шесть лет пребывания в нём архим.Прокопия в качестве помощника начальника не знала со стороны учеников каких-либо проступков. Напротив, их приходилось удерживать от чрезмерного прилежания к учению и молитве. Огромная заслуга в организации духовной жизни училища принадлежала архим.Прокопию Он был не только талантливым преподавателем, но и вдохновенным проповедником. Его лекции и проповеди производили неотразимое действие на души слушателей. Кроме того, современники отмечали, что его отношение к подчиненным и сослуживцам всегда отличалось полной определенностью, непобедимой верностью своим убеждениям и отеческой снисходительностью. Они писали о нём:
Образ отца Прокопия, его блестящий огнём праведности взгляд, с милой и всепрощающей улыбкой на добром открытом русском лице, навсегда запечатлелся в душах знавших его.
Волынские епархиальные ведомости. 1914, № 34, с.577.
В преддверии мировых потрясений Господь призвал Своего избранника к высшему иерархическому служению. Архиерейская хиротония архим.Прокопия состоялась 30 августа 1914 г. в одесском кафедральном соборе. Преосвященный Прокопий был назначен викарием Херсонско-Одесской епархии с титулом Елисаветградский. В своём слове при наречении его во епископа он сказал:
Служение епископское поистине есть подвиг и труд. Прошло время спокойствия в нашей церковно-общественной жизни, когда внешние наблюдатели полагали, что епископский сан несёт с собою лишь величие положения и всеобщее почитание. Теперь ясно стало всем, что в наше время повсеместной сектантской вакханалии и хлыстовского психоза,* поддерживаемого многими общественными кругами, всякому человеку имеющему хоть малую долю чувства пастырского душепопечения и сострадания к заблуждающимся и погибающим, епископское служение несёт многие скорби и непрестанные труды, налагает великий подвиг, требует, чтобы добрый пастырь забыл о себе, о своём покое и удобствах и преимуществах жизни, отдал бы все силы свои на служение Божией Церкви, на защиту её от нападений вражиих, обуревающих волнами страстей человеческое общество.
Но главный труд святительский заключается как бы в усугублении подвига общехристианского, подвига очищения своего сердца и жизни добродетельной, терпения, любви и снисхождения к немощам братий и чад духовных, несовершенных, но грядущих ко спасению, подвига смирения и непревозношения пред меньшими, несмотря на высокость сана. Ведь если архипастырь должен научить пасомых добродетели поста и благодатной молитвы, он сам должен непрестанно возносить свои сердечные воздыхания ко Господу, пребывая в посте и воздержании. Чтобы не допустить чад своих до превозношения и гордыни, он сам должен явить пример Христовой кротости, терпения и любви, и только своим смирением посрамит он гордыню человеческую. И потому, хотя епископ и не может быть совершенно чужд всякой немощи, греха и нечистоты, ибо несть человек, иже жив будет и не согрешит, но во всяком случае он должен непрестанно трудиться и подвизаться добрым подвигом всей своей жизни ради очищения сердца, искоренения страстей, изгнания всякой нечистоты чрез непрестанное самоукорение, молитву, постное воздержание и труд. Но посему-то святой апостол Павел и пишет апостолу Тимофею: “аще кто епископства хощет, добра дела желает” (1 Тим 3:1), ибо таковой желает подвига благочестия, чистоты и святости.
Волынские епархиальные ведомости. 1914, № 41, с.689-690.
* Вероятно Священномученик Прокопий в своё время тоже не избежал соблазна т.н. антираспутинщины, поразившей всю дореволюционную Россию. Эта тема требует отдельного рассмотрения и поэтому мы здесь не будем её касаться.
С первых дней архипастырского служения Владыка снискал уважение и признание среди духовенства и мирян, вверенных его святительскому окормлению. С удивительной лёгкостью и душевной простотой он выполнял заповедь Христа — «кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мф.20:27). Его смирение легло в основу той удивительной любви херсонской паствы к своему архиерею, которую не смогли разрушить ни гонения, ни долгие годы ссылок и тюрем. Замечательная работоспособность епископа поражала всех. Он часто совершал богослужения, обстоятельно проповедовал. Посещая отдалённые приходы, Владыка, не считаясь со своим временем, подолгу беседовал с народом и при всякой возможности оказывал помощь.
Зловещий 1917 г. обернулся для миллионов людей беспрецедентными потрясениями. Но, невзирая на войну, разруху и государственные перевороты в 1917-1918 гг., Православная Церковь созвала Всероссийский Поместный Собор, на котором был избран Патр.Тихон. На этом Соборе Еп.Прокопий прочитал доклад о святителе Иркутском Софронии (Кристалевском) и вместе с другими иерархами поставил свою подпись под Деянием о прославлении Свт.Софрония в лике святых от 5(18) апреля 1918 г.. Иркутскому архиерею было поручено составить службу и написать икону святого. «Церковные ведомости» подробно сообщали о прославлении Сибирского чудотворца.
Тогда же, на Соборе, Вл.Прокопий был назначен наместником Александро-Невской Лавры. А указом от 26 января (8 февраля) 1918 г. он был назначен еп. Николаевским, викарием Одесской епархии. В 1921 г. Вл.Прокопий становится еп. Одесским и Херсонским. Некоторое время Владыка исполнял обязанности управляющего Екатеринославской епархией. До 1923 г. Вл.Прокопий оставался в Херсоне, и именно здесь с замечательной полнотой раскрылись его духовные дарования. Всегда мудрые и уместные советы неизменно достигали своей цели, и многие усомнившиеся не только обращались к Христу, но и становились преданными духовными чадами святителя. Личный пример бесстрашного, всепоглощающего служения Христу и Его Церкви вдохновил многих людей к принятию священного сана в, казалось бы, совсем не располагающих к тому обстоятельствах.
В 1922 г. Вл.Прокопий познакомился с иереем Иоанном Скадовским, и эта встреча стала началом большой духовной дружбы, сохранившейся до самой их мученической кончины.
В 1923 г. в Херсоне активно стали действовать так называемые живоцерковники, на борьбу с которыми Вл.Прокопий употребил все свои силы, за что и был арестован 16 февраля того же года.
В тюрьме Вл.Прокопий держался независимо, с тем смиренным достоинством, которое, как правило, раздражает низких и подлых людей. Отсутствие страха перед палачами, тюрьмой и даже самой смертью нервировало и злило чекистов, и они решили воздействовать на своего подследственного, по их мнению, «сокрушительным» оружием. В то время в Херсоне была известна в определённых кругах некая Сонька — рыжеволосая красавица-еврейка, профессиональная воровка с нестандартным стилем поведения. В очередной раз арестованная за какие-то проделки, она была поставлена чекистами перед выбором: «Если соблазнишь этого архиерея, дело будет закрыто». Не отягощённая моралью, она тут же оценила перспективу данного предложения. Её поместили в камеру к Еп.Прокопию. В первый день, с усердием отрабатывая доверие начальства, она употребила всё своё искусство обольщения, рассказывала, чего лишается тот, кто пренебрегает её расположением, и прочее. Следующий день, проведенный подобным образом, также не принёс желаемого для неё результата. Все её старания натыкались на кроткое молчание, светящееся сердечной молитвой; казалось, он за что-то её жалеет. Почувствовав расположение к сокамернику, она стала его расспрашивать, кто он и за что арестован. Завязалась беседа, и с каждым словом становилось всё очевиднее: не она, а её побеждают, но как-то небольно, необидно и незаметно для её обострённого самолюбия. Перед её глазами раскрывался необъятный, удивительно притягательный христианский мир, в котором и для неё было место. Её там ждали. Слушая Владыку, она не могла в этом усомниться. В таких беседах прошло несколько дней. Когда чекисты вызвали её на допрос, то услышали в свой адрес напористую брань рыжеволосой Соньки: «Что вы за гниды, если у вас в тюрьмах сидят такие люди!» Замысел чекистов провалился. В скором времени на удивление многим Сонька превратилась в рабу Божию Софию, стала постоянной прихожанкой херсонского собора и духовной дочерью Еп.Прокопия.
26 августа 1923 г. Вл.Прокопий был перевезен в Одесскую тюрьму, где и состоялся суд. Впоследствии, излагая следователю историю своего ареста в Херсоне, Вл.Прокопий говорил:
В 1923 году в связи с появлением в Церкви обновленчества, к которому я по своим убеждениям не примкнул, я был привлечён к суду за содействие белым, меня обвиняли в том, что я для белых устраивал молебствия и сбор пожертвований. Последние устраивали в церквях, но не по моему распоряжению, а по распоряжению управляющего епархией епископа-викария Алексея Баженова, который сейчас служит обновленческим митрополитом в Казани. Он к ответственности привлечён не был, потому что был тогда уже обновленцем. Местные правительственные органы к новым течениям-ориентациям церковного характера относились лучше, нежели к Церкви. Им больше давалось привилегий в отдаче храмов — группа верующих небольшая, а им давали храм, а в нём отказывали нашей группе. Им легче разрешали созыв собраний... Пример следующий относительно Алексея Баженова: его к ответственности не привлекали, а других, одинаково виновных, привлекли.
Православное население города Херсона выбрало большую группу уполномоченных, чтобы хлопотать о его освобождении. Ими было подано прошение Патр.Тихону с просьбой ходатайствовать об освобождении Еп.Прокопия. Они писали: «Осмеливаемся ходатайствовать перед Вашим Святейшеством о направлении по адресу прилагаемого обращения нашего к советской власти об освобождении нашего дорогого архипастыря епископа Прокопия (Титова) и об оказании возможного содействия с Вашей стороны к наискорейшему возвращению епископа Прокопия к его любящей пастве». 25 октября 1924 г. ходатайство Патриарха было подано в ОГПУ.
Архипастыря обвинили в моральной и материальной поддержке русской Добровольческой Армии, а также в сборе пожертвований для солдат и служении общественных молебнов и приговорили к расстрелу, который заменили высылкой за пределы Украины. 12 января 1925 г. он был освобождён и выехал в Москву. В это время Патр.Тихон предпринимал усилия для легализации Синода Русской Православной Церкви, в состав которого был включён и Еп.Прокопий. Владыка жил в Москве, сохраняя титул епископа Херсонского. Определённого прихода у него не было, и он служил по приглашениям. Епископ вспоминал:
В этот момент велась подготовка к созыву Синода. Патриарх Тихон возбудил ходатайство об организации учреждений Синода. В числе кандидатур в кандидаты членов Синода Патриархом был выдвинут и я. Но с учреждением Синода вопрос был в то время не разрешен, так как в это время внезапно умер Патриарх.
На похоронах Патриарха Еп.Прокопий служил панихиду с сонмом духовенства, согласно «Расписанию служб при гробе Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России», висевшему на стене в алтаре большого собора Донского монастыря. В течение десяти месяцев Владыка находился в Москве и принимал активное участие в церковных событиях. Он присутствовал при оглашении завещания Патр.Тихона, в котором говорилось, кто будет Местоблюстителем Патриаршего Престола до законного выбора нового Патриарха. Первым был назван Митр.Кирилл (Смирнов), в случае его ареста таковые права переходили Митр.Агафангелу (Преображенскому). Если же и он не сможет их воспринять, то Патриаршие права переходили к Митр.Петру (Полянскому). Ознакомившись с этим документом, архипастыри сделали следующее, закрепленное собственноручной подписью, заключение:
Убедившись в подлинности документа и учитывая 1) то обстоятельство, что почивший Патриарх при данных условиях не имел иного пути для сохранения в Российской Церкви преемства власти, и 2) что ни митрополит Кирилл, ни митрополит Агафангел, не находящиеся теперь в Москве, не могут принять на себя возлагаемых на них вышеприведенным документом обязанностей, мы, Архипастыри, признаем, что Высокопреосвященный митрополит Пётр не может уклониться от данного ему послушания и во исполнение воли почившего Патриарха должен вступить в обязанности Патриаршего Местоблюстителя.
Этот документ среди других иерархов Русской Православной Церкви был подписан и Еп.Прокопием. В июне 1925 г. Вл.Прокопий был возведен в сан архиепископа Одесского и Херсонского.
Осенью 1925 г. антихристова власть провела очередную акцию по обезглавливанию Русской Православной Церкви, в результате которой были арестованы многие выдающиеся архиереи, священнослужители и миряне. В обвинении архиепископов Прокопия (Титова) и Николая (Добронравова), епископов Амвросия (Полянского), Парфения (Брянских), Дамаскина (Цедрика), Германа (Ряшенцева) и Гурия (Степанова) говорилось:
Составили так называемый «Даниловский синод» и служили в качестве такового проводниками всех указаний двух бывших обер-прокуроров — Самарина и Саблера, устраивая совещания и советы между собой для обсуждения вопросов практического проведения самарино-саблеровской линии, как например, в вопросе об оставлении Киевской митрополичьей кафедры за белогвардейским эмигрантом Антонием Храповицким, для обсуждения и корректирования готовящихся к выпуску документов митрополита Петра как например, декларации, и в придании этим документам антисоветского характера, для сообщения и распространения сведений о движении эмигрантской части церкви, зачитки контрреволюционных документов, для обсуждения вопросов о воздействии на непокорных самарино-саблеровской указке, как например, о воздействии на митрополита Михаила и т.п., проделывая всё это для отвода глаз или за обедом, или тотчас после него.
ЦА ФСБ РФ. Арх № Н-3677, т.5, л.254-255.
Впоследствии Архиеп.Прокопий вспоминал:
19 ноября 1925 года я был в числе других вместе с Митрополитом Крутицким Петром арестован, и было предъявлено обвинение в принадлежности к контрреволюционной группе духовенства и мирян. Конкретных контрреволюционных действий мне предъявлено не было, возможно, не понравились мои разговоры, которые бывали с Тучковым, представителем ОГПУ, который бывал на наших совещаниях. После проведенного расследования мне было дано три года Соловков.
Следователь во время допроса спросил, навещал ли архиепископ бывшего обер-прокурора Синода Саблера и какие церковные вопросы они обсуждали. Архиеп.Прокопий ответил:
За время моего пребывания в Москве я был у Владимира Карловича Саблера, насколько помнится, три раза. Пошёл я его навестить в первый раз приблизительно в марте 1925 года, причём никакой особой причины к этому посещению не было, кроме желания несколько утешить старца. Второй раз я был у него весной или в начале лета 1925 года. Никого у него не встретил. Беседа шла вокруг недавних церковных событий — погребения Патриарха и его последнего послания (или, как его называли в газетах, завещания). Говорили о завещании Патриарха. Суждение наше по этому поводу было таково: тон послания и изложение местами неудачны. Самый стиль не патриарший, и не выдержанный, и недостаточно солидный. Что же касается некоторых моментов практического характера, как например суда над заграничными церковниками, то тогда по этому вопросу разговора не было. Вероятнее всего, в этот же раз зашёл разговор о заграничниках вообще, причём Саблер с прямым осуждением относился к Карловацкому собору и к эмиграции, а также к затее Кирилла,* назвав его даже «мерзопакостным». В каком отношении и в чём его «мерзопакостность», я не расспрашивал, а он сам не говорил.
* Великий князь Кирилл Владимирович, двоюродный брат императора Николая II, который в феврале 1917 г., ещё до отречения императора от престола, встал на сторону мятежников. Здесь имеется в виду, что он, в 1924 г., находясь в эмиграции, объявил себя императором Кириллом I.
Во время моего последнего визита к Саблеру, бывшему в октябре месяце, приблизительно в половине этого месяца, говорил я с ним по поводу текущего церковного положения; говорили о взаимоотношениях Церкви с государством, об обновленцах, о неприличном поведении епископа Бориса (Рукина — прим.ред.) в отношении митрополита Петра, о его интригах, наконец, о митрополите Михаиле (Ермакове — прим.ред.), который к этому времени начал подписываться «Киевским митрополитом» и носить две панагии, о возможностях легализации. К затеям митрополита Михаила Саблер отнёсся отрицательно. Что же касается вопроса о легализации Церкви, то говорили о невозможности церковного суда над эмигрантским духовенством как о главном препятствии к легализации. Нам представлялось, что этот суд невозможен, во-первых, в силу малой авторитетности Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра и, во-вторых, в силу невозможности по каноническим правилам заочного суда. При прощании Саблер просил меня передать митрополиту Петру поклон и сказать, что он, Саблер, за него, Петра, молится, советует ему надеяться и быть терпеливым в этом вопросе, ожидая, что власть со временем сама уверится в лояльности Церкви и легализует её. Этот поклон Саблера и его слова я передал митрополиту Петру при последнем его посещении, бывшем в начале ноября 1925 года.
26 мая 1926 г. Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило Архиеп.Прокопия к трём годам заключения и он был отправлен вместе с арестованным по тому же делу Еп.Амвросием (Полянским) на Соловки. В Соловецком лагере Архиеп.Прокопий в последний раз встретился с бывшим своим начальником по Иркутской семинарии, уже еп. Приамурским и Благовещенским Евгением (Зерновым). Отбыв на Соловках с 1926 г. по 3 декабря 1928 г., Владыка без предъявления нового обвинения был отправлен на Урал в трёхлетнюю ссылку. Вначале он оказался в Тюменском округе, а после по указанию местного ОГПУ был направлен в распоряжение Тобольского окружного отдела ОГПУ.
Из Москвы из числа знакомых мы в Соловки попали вместе с Полянским Епископом Амвросием. Вместе с ним и приехали из Соловков в ссылку. Когда мы ехали из Соловков в ссылку, нас от Ленинграда сопровождала Скадовская Екатерина Владимировна, которая приехала из Херсона послужить нам. Дорогой мы шли этапом, а она ехала свободно. На остановках — в доме заключения — приносила нам передачи. И так от Ленинграда с нами доехала до города Тобольска.
В Тобольске нас всех троих — меня, Полянского и Скадовскую — арестовали и предъявили обвинение в антисоветской агитации и, главным образом, в том, что мы будто бы ругали местное духовенство, что оно бездействует. Тут же, при аресте, во время обыска была найдена церковная литература — рукописная и напечатанная на машинке, которая характеризовала общее состояние церковной жизни по отдельным течениям, и, конечно, касалась и существующего политического строя в вопросе об отношении Церкви и государства. Эту литературу привезла Е.Скадовская... У нас с нею было много разговоров о церковной жизни, так как мы, будучи в Соловках, от церковной жизни были оторваны, а она, как находилась на свободе и интересовалась этими вопросами, была в курсе последних данных, особенно о Херсоне.
Нас продержали в изоляторе в городе Тобольске полтора месяца, после чего за прекращением дела мы были освобождены. Нас направили в село Обдорск, Скадовская поехала обратно в Херсон. В Обдорске мы прожили месяц. Меня назначили в село Мужи, а Полянского в село Шурышкары.
В Мужах я прожил пять-шесть дней, а оттуда был направлен в Киеват, где прожил с 1929 года по июль 1931 года. В Мужах мы сначала остановились у Дьячкова, на второй же день перешли на квартиру, кажется, к Коневой. Там я познакомился с Христинией Терентьевой, членом церковного совета. Я у неё бывал в доме, когда только приехал в Мужи и когда приезжал в Мужи из Киевата по своим личным делам. С ней объясняться очень трудно, так как по-русски она говорит неважно. Была один раз и она у меня, заходила ко мне в квартиру, так как я договорился, чтобы она получала с почты всю мою корреспонденцию и переотправляла мне. Она этим оказывала мне большую услугу.
Таким образом Владыка поддерживал контакт с другими ссыльными архиереями, в частности, с Митр.Петром. В Новом Киевате полностью отрезанного от церковной жизни архиепископа работники ОГПУ тоже не оставляли без внимания, дважды наведываясь к нему с обыском.
Ко мне в Киеват приезжала Екатерина Владимировна Скадовская из города Херсона в октябре 1929 года. Она мне тогда привезла продуктов, церковное облачение и церковную утварь, в том числе и антиминс. Антиминс она взяла для меня в моей епархии, и мне отказать по существу никто не может, так как я никем не устранён от управления епархией и не лишён сана архиепископа Херсонской епархии. Когда я был с ней в Тобольске, я у неё просил привезти (или с кем другим послать) церковную утварь и антиминс, который мне в ссылке необходим. Она мне привезла антиминс и церковную утварь, а также и епископу Амвросию Полянскому, а также и облачение, которое оставила у меня, а я передал Полянскому. Ранее по церковному законоположению антиминсы на руки никому не давались, но в связи с войной и последними событиями мы разрешили духовенству иметь антиминсы на руках.
Пробыв у святителя до 21 января 1930 г., Екатерина Владимировна выехала обратно в Херсон, но по дороге была арестована и отправлена в Тобольск, и только после многих лютых мытарств была препровождена в Херсон. Там она содержалась под стражей вместе со своим мужем о.Иоанном, дьяконом Михаилом Захаровым и некоторыми монахами и мирянами, арестованными во время её отсутствия.
Несмотря на расстояние и положение ссыльного, Владыка оставался реальным главой своей епархии. Глубокая моральная и духовная связь, возникшая однажды между архипастырем, духовенством и народом, поддерживалась с обеих сторон. В Херсоне образовалось духовное ядро единомышленников Владыки во главе с о.Иоанном Скадовским, являвшее собой удивительный пример духовного единства. Оно и было основой и той золотой нитью, которая связывала херсонскую паству с Архиеп.Прокопием. Верующие регулярно собирали для своего архиерея посылки и передачи, и духовные чада, ставшие ему родными людьми (в первую очередь, о.Иоанн и его жена, дьякон Михаил Захаров и другие), доставляли ему передачи и многочисленные письма, благодаря которым святитель был в курсе всех епархиальных дел. Невзирая на заключения, этапы и непрекращающиеся ссылки, Архиеп.Прокопий при первой возможности отвечал на все письма, и в своих ответах он не только утешал скорбящих, но и делал распоряжения, давал советы, благословлял.
Владыка запретил предпринимать какие-либо шаги в отношении организованной под началом Митр.Иосифа (Петровых) оппозиции митр.Сергию. Главным образом, это было связано с недостаточной информированностью Вл.Прокопия по данному вопросу. В сложившейся ситуации он предпочитал руководствоваться, прежде всего, указом Патр.Тихона о самоуправлении и другими подобными рекомендациями.
На кафедру до смерти святителя так и не был назначен другой архиерей, и его имя неопустительно поминалось на богослужении вплоть до его мученической кончины.
30 июля 1931 г. Архиеп.Прокопий и Еп.Амвросий в ссылке были снова арестованы. ОГПУ стало вызывать на допросы, чтобы собрать против него обвинительный материал. Был вызван Дмитрий Ильин, хозяин квартиры, где жил Владыка. Он показал:
В его разговоре проскальзывало недовольство советской властью, что его выслали из своей местности и не дают возможности служить Церкви. Из отдельных конкретных разговоров с ним помню следующее. Он мне рассказывал о причинах своей высылки так: «Советская власть своим декретом отделила Церковь от государства, а сама в церковную жизнь всё время вмешивалась и вмешивается. Возьмите закрытие церквей, это происходит под давлением власти. Притесняют служителей налогами, обвиняют в разных преступлениях. А раз Церковь отделена, им до церковной жизни не должно быть дела, не должны нажимать на верующих, чтобы закрывали церкви; что делается внутри Церкви их также интересовать не должно, а то они по-разному относятся к нашим отдельным церковным ориентациям. Например, когда Церковь разделилась на обновленцев и староцерковников, правительство всячески способствовало укреплению обновленцев, а нас, староцерковников, всячески зажимали».
В прошлом году, когда из Хэ увезли митрополита Петра Крутицкого и я ему об этом сообщил, что, вот, увезли митрополита, видимо, освободился, он на это сказал: «Какая разница, что его увезли из одной местности, всё равно пошлют в ссылку в другое место. Вот я отбыл срок в Соловках, а после этого, вот видите, послали в ссылку. Отбуду здесь срок ссылки, всё равно пошлют в другое место. В данное время нам, духовенству, попавшему и попадающему в ссылку, ссылку никогда не отбыть, нам власть не только не разрешит служить в церквях, но и быть на родине».
В 1930 году в селе Мужи стали закрывать церковь. Я ему в беседе сообщил об этом, и он мне сказал: «Это для вас ново, а для меня старо, так как в России и центре закрытие церквей идёт уже давно».
Как-то, помню, я толковал с архиепископом Прокопием о вере и о идеях коммунистической партии. Он мне на это сказал: «Для нас не ново то, что сейчас делается — всё идёт, как написано в Священном Писании, где говорится, что будет гонение на религию, мы видим это воочию — и терпим это гонение хотя и несправедливое, ведь мы тоже за братство. Возьмите сейчас коммуны, колхозы. Почему они бывают неудачные? Да потому, что туда попадают лодыри, тунеядцы и всякий сброд. А возьмите монастыри, в них много общего с коммунами. Можно строить колхозы, но не притеснять религию, а в результате такого враждебного отношения к религии и рождаются их колхозы-коммуны. Если бы веру оставили в покое и власть не обращала бы внимания на неё, было бы лучше. Когда народ стал бы культурнее, грамотнее, он сам бы определил, нужна ему вера или нет, и сам бы по себе культурный народ к религии стал бы относится по-иному, и новым начинаниям она нисколько не помешала.
В 1929 году в Рождество он совершил в своей квартире богослужение, облачился во все облачения и пел так, что во всём доме было слышно. Посторонних у него не было, кроме одной женщины, которая к нему приезжала из Херсона — жена священника, она ему привезла, облачение и продукты.
Из местного населения деревни Киеват у него масса знакомых, к которым он приглашается на именины и в случае оказания медицинской помощи, так как у него масса разных лекарств. Что он там говорил, я не знаю. Но он со всем местным населением сжился, так что не раз говорил мне, что ему здесь хорошо и он чувствует себя как дома. Когда приходят посылки, а они к нему поступают часто, он всегда даёт детям подарки. В частности, манной и другой крупы он давал мне и другим, так как зимой крупы в магазине не было.
Следователи вызывали для допроса и заключённых тюрьмы. Один из них, Ибрагимов, показал:
За время нахождения в камере вместе с арестованным Прокопием Титовым и Амвросием Полянским 15 августа сего года они среди арестованных не стесняясь вели антисоветские разговоры, выражающиеся в том, что Титов говорил: «Все законы, изданные ВЦИКом коммунисты не считают себя обязанными выполнять; если будешь от них требовать что по закону, то они тебя арестуют, особенно большую роль здесь играет ОГПУ. Он уверял арестованных в числе десяти человек, что советские законы — это просто бумажки, в этом ему никто из арестованных не возражал. Титов говорил, что... такой власти, как в СССР, не знает история... переполнены тюрьмы, Соловки честным, трудолюбивым народом».
Заключённый Василий Ложкин, из раскулаченных, на допросе сказал:
Епископов Прокопия Титова и Амвросия Полянского, которые находятся в одной с нами камере, я знаю, но никаких разговоров от них я не слышал, так как нахожусь всё время на внешних работах. Говорят они иногда что-то, но тихонько между собой, так что трудно понять их разговор. По утрам и вечерам они молятся Богу. Иногда читают книги. Больше ничего не слышал, не знаю.
На допросах Вл.Прокопий держался твёрдо. Обвинения следователя в мнимых преступлениях отрицал, заявляя прямо:
Проводимая политика со стороны существующего политического строя по отношению к религии стесняет церковно-религиозную деятельность, в чрезвычайно тяжёлые условия ставит духовенство, обременяет налогами, [производит] ограничение церковных процессий, закрытие храмов при наличии небольшой группы верующих.., я не помню, чтобы кому-либо говорил, что духовенству дают срок ссылки неопределённый, этим желая подчеркнуть, что к нам, духовенству, власти относятся по-иному, нежели к другим ссыльным. Я лично мог говорить только про себя, так как по общему сложившемуся порядку мне после Соловков дали ссылку, а после ссылки полагается минус. С кем на эту тему говорил, не помню, но возможно, что и с хозяином квартиры.
С хозяином квартиры Ильиным у меня был как-то в шуточной форме разговор, в котором я указывал, «что вы хвалитесь, что коммуну нашли, она была и раньше — общежительные монастыри с внешней стороны во многом сходны с современными коммунами». Серьёзного разговора у меня с ним по вопросу коллективизации не было, и своих мнений, предположений, как современную коммуну сделать религиозной, я не высказывал.
Болезненность переживаний новых условий церковной жизни отчасти зависит, несомненно, от того, что перестраивается вся жизнь, меняются все условия, к которым ещё не применены формы религиозной жизни.
В некоторых сергианских публикациях далее приводятся следующие слова Вл.Прокопия, сказанные якобы в ответ на вопрос следователя о его взгляде на современную церковную жизнь:
Я никогда не давал херсонцам совета не иметь общения с митрополитом Сергием, напротив, сдерживал их в этом отношении.
Ухватившись за эти слова Архиеп.Прокопия, нынешние апологеты сергианства по-воровски перетягивают его в свой лагерь. Но каждый внимательный исследователь данного вопроса понимает, что здесь необходимо учитывать и время, когда были сказаны те слова, и все обстоятельства, сопровождавшие их. Например, и Митр.Пётр, и Митр.Кирилл в определённое время тоже «сдерживали» оппозицию. Это было связано с их удалённостью и отстранённостью от церковной жизни. Понимая это, они никогда не настаивали на своей точке зрения, и, во всяком случае, не осуждали оппозиционеров. Сказанное Архиеп.Прокопием и нужно понимать в этом ключе, и никак нельзя рассматривать как доказательство его просергианских позиций. Хотя мы не имеем доступа к архивам, как патриархийные историки, но для нас очевидно, что если Вл.Прокопий до конца своих дней поддерживал дружеские отношения с о.Иоанном Скадовским и боголюбивой херсонской паствой, то он есть и остаётся для нас истинно-православным архиереем. И даже если эти слова действительно принадлежат ему, а не являются очередной лукавой чекистской подделкой, их нельзя рассматривать как его взвешенное и окончательное мнение по этому вопросу. Многие священномученики иногда, на каком-то отрезке пути, ошибались, и ссылаться на их мнение необходимо с учётом последних их высказываний.
29 сентября 1931 г. следствие было закончено. Уполномоченный Ямальского окружного отдела ОГПУ Уралобласти Фомин оформил дело, в котором, в частности, говорилось:
В Ямальский Окружной отдел ОГПУ поступили сведения что административно-ссыльные епископы Полянский и Титов, находясь в ссылке в селе Мужи в 1929 году, устраивали с местным зырянским и туземным остякским населением широкие связи, сначала на почве ведения бесед на религиозные темы, придавая им антисоветский уклон, одновременно совершали незаконно в домах богослужения, а также проводили явно антисоветскую агитацию.
Впоследствии уполномоченным ОГПУ были переведены Полянский в Шурышкары, а Титов в Киеват, где продолжали ту же самую деятельность, оказывая вредное влияние на окружающие их тёмные массы, в результате чего лица находящиеся с ними в наиболее тесных связях, стали активно выступать против проводимых мероприятий советской власти, как например против закрытия церквей, против коллективизации, распространения займов.
Произведённое расследование установило следующее:
И далее идёт перечень преступлений архиереев: «убеждение местного населения не поддаваться атеистической агитации», не давать закрывать храмы, пропаганда о зле коллективизации и «закрепощении крестьян», «Церковь отделили от государства, но не перестают вмешиваться в дела Церкви» и т.д. Архиеп.Прокопию была дополнительно вменена в вину переписка с Херсонской епархией. Архиереи виновными себя не признали. Прочитав обвинительное заключение, Вл.Прокопий написал:
В порядке дополнения следствия, со своей стороны считаю необходимым заявить следующее. Мне предъявлено обвинение в «систематической антисоветской агитации», которую будто бы я проводил во время отбывания ссылки в Обдорском районе. Два года ссылки я прожил безвыездно в деревне Новый Киеват (всего пять домов) на одной квартире у местного активиста и советского деятеля, члена Мужевского сельсовета, бывшего коммуниста Д.Н.Ильина, наблюдению которого я и был поручен. Отдельной комнаты я не имел, а помещался за ширмой в комнате хозяев; никуда, ни в какие другие дома без нужды какой-нибудь мелкой не ходил. Если бы я систематически агитировал, то хозяевам моим было бы известно ввиду условий помещения в таком маленьком посёлке. Ежегодно зимой через Киеват проезжали раз до пяти в зиму уполномоченный ГПУ и его помощник. У меня произведен был в первую зиму моей ссылки обыск, в другую зиму лишь осмотр помещения. Каждый раз агенты ГПУ расспрашивали о моей жизни и поведении моих хозяев, и если бы я систематически агитировал во время своей ссылки, то я был бы арестован и привлечён к ответственности много раньше июля сего 31 года. Отдельные же фразы случайных и шутливых разговоров с хозяевами едва ли можно считать агитацией. Газет я не имел и не читал. Свои воззрения по затронутым при допросе вопросам я высказывал уполномоченному Лопаткину. Об этих беседах с ним я, конечно, рассказывал вместе со мной арестованному и содержимому Амвросию Полянскому. Но это тоже не может быть признано агитацией.
Особое Совещание при коллегии ОГПУ 14 декабря 1931 г. постановило: «Полянского епископа Амвросия (Александра Алексеевича) и архиепископа Прокопия Титова (Петра Семёновича) выслать... в Казахстан сроком на 3 года, считая срок с 23 июля 1930 года». В ссылке Вл.Прокопий заболел малярией, но Господь сохранил Своего избранника.
По окончании срока ссылки в апреле 1934 г. Владыка побывал в Москве, где останавливался у брата. Некоторое время он жил в Томске у своей матери, стараясь вылечиться от малярии, которой заболел, находясь в ссылке. Но климат ему не подошёл, и он выбрал местом поселения Камышин, где находился в ссылке о.Иоанн Скадовский, его ближайший сподвижник и друг, который и пригласил его к себе. По дороге Архиеп.Прокопий заехал сначала в Москву узнать о последних церковных событиях, и 16 сентября 1934 г. он прибыл в Камышин. Там святитель поселился у Дарьи Алексеевны Фунтиковой, где жил о.Иоанн и высланный с Украины Вл.Иоасаф (Попов). По всем церковным вопросам они были единомысленны и единодушны. И здесь связь с Херсонской епархией не прерывалась. Владыка был в курсе всех херсонских событий. Письма регулярно передавались через монаха Афанасия (Сторчеуса). Снова и снова святитель увещевал свою паству стоять до конца в Православии и не слушать никого, кто бы ни «пришёл к ним со стороны», пусть даже в архиерейских облачениях. В Камышине Вл.Прокопий и о.Иоанн, как и везде, устроили домашнюю церковь, где бы могли совершать службу и ежедневное молитвенное правило.
Нового ареста не пришлось ожидать долго, всего две недели. Нашлись провокаторы и предатели. Вл.Прокопий так же, как Еп.Иоасаф и о.Иоанн, не особенно скрывал свою церковную позицию и свой взгляд на происходящее. Ища повод для очередного ареста, органы НКВД воспользовались «услугами» священника Георгия Чудновского, имевшего сомнительную репутацию. Незадолго до этого он был запрещён в священнослужении еп. Сталинградским Петром (Соколовым) за драку в алтаре из-за денег. Он сбежал в Камышин, устроился в местный храм и параллельно пытался по рекомендации органов войти в доверие к Вл.Иоасафу (Попову), в чём на некоторое время преуспел. По требованию органов НКВД он дал необходимое лжесвидетельство, на основе которого и было сфабриковано новое обвинение. 2 октября 1934 г. Архиеп.Прокопий был арестован. Вместе с ним были арестованы Еп.Иоасаф, о.Иоанн и священник Евстафий Маркович Нориц, приехавший по чьей-то рекомендации из Харькова искать место. Был арестован и священник Георгий Чудновский.
На допросе 4 октября следователь спросил Владыку:
— У кого вы были здесь, в Камышине, кроме Скадовского?
— Из переписки со Скадовским я знал, что в Камышине живёт архиерей Иоасаф и когда приехал в Камышин, познакомился с ним, был у него на квартире, и он у меня. Когда я был у Иоасафа, то там, кроме меня и Иоасафа, никого не было. Раньше я Иоасафа не знал и о нём не слышал.
— Вы с ним одной ориентации?
— Здесь я выяснил, что мы с ним одной ориентации Патриарха Тихона.
В Рождественский сочельник, 6 января 1935, состоялся последний допрос.
— Изложите ваши политические взгляды, — сказал следователь.
— Я считаю себя человеком аполитичным, однако я являюсь убеждённым последователем Православной Церкви и, как представитель последней, естественно, не могу относиться безразлично к тому, какая власть существует в стране, — преследующая Церковь или, наоборот покровительствующая Церкви. Совершенно естественно, что к политическому режиму, который покровительствует деятельности Церкви у меня больше симпатий, чем к политическому режиму, который преследует Церковь или ограничивает свободу её деятельности. В этом отношении я разделяю симпатии Скадовского к идее монархической власти, возглавляемой монархом — помазанником Божьим. Должен оговориться, что сказанное мною не означает, что я являюсь сторонником насильственного свержения советской власти и восстановления монархии. Добиваться свержения советской власти и вести в этом направлении какую-либо политическую работу я не считаю для себя возможным, как для представителя Церкви, к тому же я считаю, что идея неограниченной монархии в настоящее время отжила своё время, и наиболее желательным в существующих условиях для меня представляется строй, обеспечивающий полное отделение Церкви от государства и гарантирующий Церкви полную свободу и невмешательство государства во внутреннюю жизнь Церкви.
— Что вы можете сказать по существу предъявляемого вам обвинения?
— С момента моего освобождения из ссылки в апреле 1934 года я никаких деяний против власти и никакой агитации не проводил. Виновным себя ни в чём не считаю.
Через несколько дней, 11 января, следствие было закончено. Архиепископ Прокопий обвинялся в том, что «будучи контрреволюционно настроенным и имея монархические убеждения, примыкал к организованной Поповым контрреволюционной группировке церковников в городе Камышине, куда был специально вызван членом группировки Скадовским».
В результате 17 марта 1935 г. Архиеп.Прокопия и о.Иоанна Особое Совещание при НКВД СССР осудило и выслало в Каракалпакию сроком на пять лет. Архиеп.Прокопий и его верный сподвижник о.Иоанн с женой Екатериной Владимировной оказались в городе Турткуле. В новом городе они, как и прежде, организовали домашнюю молельню, доступную для местных жителей. Те, кто внушал доверие и внутренне был расположен к Православию, находил в их лице деятельное участие и духовную поддержку.
Жили ссыльные на пожертвования из Херсонской епархии. О.Иоанну ещё оказывала помощь родная тётя Ольга Львовна Скадовская-Пикар, проживавшая в Англии, в Манчестере, и регулярно высылавшая ему денежные переводы. Во избежание неприятностей о.Иоанн ограничивался уведомлениями о получении переводов. Но и этого было вполне достаточно, чтобы Архиеп.Прокопия и о.Иоанна снова арестовали. Через два дня после ареста, 26 августа 1937 г., оперуполномоченный НКВД Олсуфьев начал проводить допросы.
— Вы обвиняетесь в том, что вместе со священником Скадовским организовали в городе Турткуле нелегальную молельню, в которой вели контрреволюционную монархическую агитацию. Признаете ли вы себя виновным?
— Нет, не признаю, так как контрреволюционной агитации я никогда не проводил и не вёл. Проживая в Турткуле вместе со священником Скадовским, я действительно принимал участие при совершении им богослужений. В беседах с приходившими к Скадовскому верующими я действительно вёл пропаганду, но исключительно религиозного содержания.
— При проведении бесед с верующими касались ли вы вопроса о ваших разногласиях с обновленцами и другими ориентациями?
— При проведении бесед с верующими в городе Турткуле я действительно поднимал вопрос о моих разногласиях с духовенством обновленческого направления... Тех верующих, которые раньше придерживались этих религиозных направлений, я и Скадовский не допускали до совершения вместе с нами религиозных обрядов без исповеди.
— Как формулировали вы в беседах с верующими ваши разногласия с обновленцами?
— Свои разногласия с духовенством обновленческой ориентации я мотивировал тем, что последователи этих ориентаций нарушили церковные каноны и содействовали антицерковной политике советской власти. Беседы с верующими в городе Турткуле не были групповыми, а имели одиночный характер.
— Вы отвечаете неточно. Так, в беседе с верующими вы формулировали ваши различия с духовенством обновленческой ориентации, а именно в том, что это духовенство признаёт советскую власть в декларативных заявлениях об отказе от борьбы с ней, вы же стоите совершенно на противоположных позициях. Подтверждаете ли вы это?
— Нет, не подтверждаю, а заявляю, что в беседах с верующими я о непризнании советской власти ни с кем разговоров не вёл.
Так же энергично, не скрывая своей церковной позиции, отвечал на вопросы следователя о.Иоанн. 28 октября 1937 г. тройка при НКВД постановила: Архиеп.Прокопия и о.Иоанна «расстрелять, лично им принадлежащее имущество конфисковать». 23 ноября 1937 г. они были расстреляны.
