Епископ Дамаскин, в миру Дмитрий Дмитриевич Цедрик, родился в Херсоне, в семье бедного почтового чиновника. Вся эта семья была проникнута высоким христианским духом. Это показывает хотя бы тот факт, что брат епископа, Николай, пошёл в священники и в самом начале октябрьской революции был расстрелян большевиками за бесстрашное исповедание веры и обличение большевиков.
Высшее образование еп.Дамаскин получил в сельскохозяйственном институте, который окончил со званием агронома. Впоследствии, во время ссылки в Туруханский край, это образование ему очень пригодилось. По окончании сельскохозяйственного института, еп.Дамаскин поступил в институт восточных языков в Казани. Окончив его, принял монашество и работал миссионером при Пекинской миссии. О его деятельности там в своё время была помещена статья в «Ниве», причём было указано, что в честь иеромонаха Дамаскина его именем была даже названа спасательная лодка. Где был Владыка в период между пребыванием на Дальнем Востоке и появлением в Kиeве, нет данных сказать точно. Как-то в разговоре он упомянул, что в одной губернии (он назвал или Орловскую или Тульскую) его должны были расстрелять и «в эти минуты пред человеком проходит вся его жизнь».
В Киеве он появился иеромонахом в 1919. Киевский Митрополит Антоний, лично зная и ценя иеромонаха Дамаскина, назначил его епархиальным миссионером. Будучи зачислен в число братии Михайловского монастыря, он поступил слушателем в Киевскую Духовную Академию, которая в это время ещё существовала. Обладая прекрасным голосом, он принимал участие в монастырском хоре и выполнял другие монашеские послушания. Недалеко от монастыря находилось маленькое Владимирское братство, куда в праздничные дни он неизменно являлся в 6 ч. веч., чтобы служить молебен с акафистом и проповедывать пред любым количеством собравшихся. В одной из таких проповедей он упомянул о «Трёх Разговорах» Вл.Соловьева и о сбывшемся его предчувствии надвигающейся на нашу родину тёмной силы. События гражданской войны заставили иеромонаха Дамаскина покинуть Киев и направиться в Крым. Здесь архиепископ Таврический Димитрий Абашидзе возвёл его в сан архимандрита и назначил настоятелем живописного Георгиевского монастыря, который потом во время совето-германской войны, был большевиками взорван вместе с размещёнными там ранеными и эвакуированными.
Вскоре после установления советской власти в Крыму архиепископ Димитрий и архимандрит Дамаскин были арестованы, сидели несколько месяцев в тюрьме и после суда были освобождены с высылкой за пределы Крыма. Одно из обвинений о.Дамаскину выражалось в том, — как он смел, будучи «служителем культа», поступить куда-то на советскую службу. О.Дамаскин полагал, что пастыри должны быть материально независимы от паствы. Конечно, такое мнение в отношении к моменту, повторяющему апостольские времена, было совершенно верным. Можно предположить, что случайная милость большевиков к подсудимым явилась не только в силу абсолютной невиновности подсудимых, но и за то, что они не эвакуировались заграницу вместе с белыми. Высланные из Крыма, apxиeп.Димитрий прибыл в Киев (где умер схимником Киeвo-Печерской лавры в 1943), а о.Дамаскин отправился в Москву.
Здесь в 1923 Святейший Патриарх Тихон лично посвятил о.Дамаскина в епископа Глуховского, управляющего Черниговской епархией, на время отсутствия заключённого архиепископа Пахомия (Кедрова).
Деятельность епископа Дамаскина в Черниговской епархии была кратковременной, но кипучей. Даровитый проповедник и миссионер, смелый и энергичный, он большую часть времени проводил в поездках по городам и сёлам епархии. Вне её он посетил и такие крупные центры, как Киев и Харьков. Всюду необыкновенный епископ совершает служения в переполненных храмах.
Его неоднократно арестовывают в Чернигове. Выпущенный в первый раз из тюрьмы под большой праздник епископ служил всенощную. Измученный заточением и допросами, он не мог стоять и «муровал» сидя. В алтаре у него сделался сердечный припадок. Но это не помешало ему на другой день служить литургию. Всегда и везде, во всех условиях, его первая радость, утешение и долг — божественная служба, храмовая или келейная.
В общей сложности еп.Дамаскин с арестами пробыл в Черниговской епархии около двух лет. Сначала он был выслан в Харьков и уже здесь арестован, а потом отправлен в Москву, где сидел в Бутырской тюрьме. Совершенно неизвестны вообще подробности его пребывания в тюрьмах. Он никогда об этом не рассказывал, а на расспросы келейника обычно отвечал: «А что же, там люди хорошие, я и сейчас готов опять туда».
Из Бутырской тюрьмы он был выслан в Туруханский край, в посёлок Полой, на 250 километров севернее Туруханска и на 10 град. севернее полярного круга. Коротким летом туда добираются на пароходе, а в другое время — по замёрзшему Енисею на собаках. Ранней осенью, когда навигация уже прекратилась, а санный путь ещё не установился, еп.Дамаскин прибыл в Красноярск и пробыл здесь некоторое время. Большой и богатый рыбопромышленный город на р.Енисее, с многочисленными церквами и монастырями, колокольным звоном и со всем религиозным бытом, ещё не был здесь стеснен большевицким режимом, как в других местах России, и Владыка не встретил здесь никаких житейских затруднений. Духовенство, монашествующее и народ проявили к ссыльному епископу, ожидающему отправки за полярный круг, огромное внимание. Он имел квартиру, служил по церквам и снискал такое расположение верующих, что даже его келейника-подростка, который потом проездом был здесь, встречали с распростёртыми объятиями.
Как только замёрз Енисей, Владыку отправили в Полой-посёлок, — это всего лишь один двор семьи охотника. Кроме дома хозяина был ещё домик, в котором уже жили два сосланных архиерея (один из них по имени Николай, архиепископ, имя другого неизвестно), и полуразрушенный домик — будущая келия еп.Дамаскина, которую он сам и исправил вместе с келейником, прибывшим к нему летом. Полярное лето вместе с весною продолжается здесь всего месяц, в который Владыка успел завести себе маленький огород. Зелень от огорода и посылки (почта раз в месяц) спасали его от свирепствующей здесь цинги. Физически он себя чувствовал здесь всё же не плохо, несмотря на холода, в которых он застудил себе ноги, и особенно сердце, которое после стольких тюрем и всего, что связано было с этим, было не в порядке. Невозможно описать в кратком очерке остальных подробностей полярной жизни и быта Владыки.
Письма приносят ему сюда вести о потрясениях, которые испытывает церковь. По поводу закрытия храмов в Нежине он пишет короткое, но выразительное послание своей нежинской пастве. В посёлке Полой застает еп.Дамаскина декларация митрополита Сергия, (авг. 1927), устанавливающая союз церковного управления с безбожной государственной властью. Насколько велико было произведенное ею на него впечатление, видно из того, что еп.Дамаскин написал по этому поводу 150 писем. Отправить такое большое количество писем по почте было невозможно: они дошли бы не туда, куда предназначались. Поэтому Владыка решил расстаться со своим келейником и отправить его в Москву с тем, чтобы часть писем он доставил лично, а большую часть опустил в ящики в разные города России.
Зимой 1928 мимо Полой везут митрополита Казанского Кирилла в посёлок ещё севернее. После этой встречи они остаются любящими друзьями и обмениваются письмами по поводу декларации м.Сергия. Срок ссылки кончается и в ноябре 1928. Владыка снова в Красноярске, откуда пишет друзьям: «Много горечи впитал я за это недолгое время, когда наблюдал местную церковную жизнь Енисейска и Красноярска; что же встречу в Москве и дальше?..» Он переживает колебания, обычные для освобождаемых заключённых духовного сана: на свободе хуже, чем в заключении и предстоит новая борьба и новые страдания. Так как в свою епархию запрещено возвращение, то Владыка избирает г.Стародуб, бывший в его епархии и теперь принадлежащий к Брянской губ. На пути из Сибири он заболел настолько, что едва добрался до Москвы, где и пролежал больше недели с начинавшимся воспалением лёгких. Но только благодаря этому случаю он мог задержаться в Москве, повидаться с нужными людьми и главное иметь продолжительную беседу с митр.Сергием 11 декабря. «Если издали я ещё предполагал возможность данных, коими бы оправдывалось поведение его, то теперь и эти предположения рушились», — писал он по поводу этого свидания.
«На мои два вопроса: — 1) считаете ли Вы, что решение Ваше является голосом соборного иерархического сознания Российской Церкви, и 2) имеете ли Вы основание считать Ваш личный авторитет достаточным, чтобы противопоставить его сонму маститых иерархов, совершенно неразделяющих Вашу точку зрения, — Вы не дали ответа», — пишет он в послании самому митр.Сергию. В посланиях к народу еп.Дамаскин подчёркивает упорство, с каким м.Сергий продолжает игнорировать мнение подавляющего числа иерархов, несогласных с его курсом, как и голос возмущения верующих масс. Советский обман с декларацией был уже совершенно очевиден. У многих «легализованных» (т.е. принявших декларацию м.Сергия) общин были отняты последние храмы. Происходила не легализация, а ликвидация Церкви, но с поощрением уже главы Церкви. «Неисчислимы, бесконечно тягостны, внутренние последствия декларации — этой продажи первородства Истины за чечевичную похлёбку лживых и неосуществимых благ», — пишет еп.Дамаскин.
В мае 1929 он получил приглашение от митр.Серафима Петроградского (Чичагова), быть его помощником, и отказался, как и раньше от Сергиевских предложений. «Есть и другое предложение, — пишет он, — от ссыльных отцов: приехать к ним в ссылку добровольно. Чувствую, что это было бы наиболее безопасное местопребывание, но не хочется ни о чём просить господ». В это время он организует посылку гонца к митр.Петру в деревушку Хэ, Обдорского района, Тобольской области. Он желает, чтобы раздался голос самого законного местоблюстителя патриаршего престола на всю Русскую Православную Церковь по поводу действий его заместителя. Диакон К. объехал несколько городов и собрал нужную сумму на дальнюю дорогу. В 22 документах еп.Дамаскин представил полную картину самого разнообразного материала и копии сергиевских распоряжений и обращений. Посланец с трудом добрался до деревушки за 200 километров от железной дороги. Даже в самой деревне трудно было разыскать старого, больного монаха, ютившегося в углу избы среди многочисленной семьи хозяина. Никто из местных жителей, туземцев и язычников, не знал, кто именно у них обретается.
Посланец застал м.Петра совершенно больным. Оставаться в деревне и ждать ответа было опасно и для посланца, и для м.Петра. Всё посланное оказалось совершенной новостью для последнего. После ознакомления, «дедушка (так условно называет в письмах еп.Дамаскин м.Петра) говорил о положении и дальнейших выводах из него почти моими словами». Сразу письменного ответа нельзя послать по обстоятельствам чисто внешнего характера. Посланец должен был как можно скоре убраться. Какую бы широкую контрреволюционную организацию раздули бы из этого дела чекисты, захвативши они его на месте или в дороге. Однако, письменного ответа еп.Дамаскин от м.Петра никогда не получил. «Я прихожу к мысли, что даже решительное слово м.Петра (дедушки) не изменит существенно положения», — пишет Владыка уже в октябре 1929. В этот период своей жизни в Стародубе он уже приучает своих друзей и последователей к мысли, что христианство на Руси вынуждено будет уйти в подполье. Влиять на широкие слои народа потеряна всякая возможность.
В ноябре 1929 его снова арестовывают. На этот раз обвинителем его в контрреволюции был ставленник м.Сергия — стародубский благочинный, ревностный сторонник декларации. Епископа ссылают в Соловки. Там он встречает многих своих единомышленников, с которыми ранее был знаком только по переписке. В этот период корреспонденция с ним была очень затруднена — письма не доходили, ответы не получались. Выпущенный в 1934 на свободу, он почти ничего не рассказывал об этом своём пребывании, кроме того, что голод заставлял соловчан собирать на берегу моря ракушки-улиток. Отдохнуть от окружавшего его «бедлама» он, по его словам, уходил в лес. Другие к этому добавляли, что он там погружался в молитву, что и понятно и естественно.
Теперь широкая деятельность невозможна, прошла пора длинных посланий к многочисленным верующим, многолюдных собраний на богослужении. Общее антирелигиозное или безбожное разложение и внутрицерковное заставляли думать уже не о спасении большинства, а меньшинства. Еп.Дамаскин снова у себя на юге России собирает малое стадо. Объезжает знакомые города, навещает своих единомышленников. Просит маститого протоиерея, киевского профессора, в свою подпольную паству, и тот отказывается и тем огорчает Владыку до сердечного припадка. Протоиерей не понимает ещё, что идёт не легализация Церкви, а ее ликвидация и почти тотчас платится: его арестовывают и он умирает в тюрьме.
Друзья и последователи Владыки стараются держать в тайне его местопребывание, но он не снимает рясы, не обрезывает свою бороду, не теряет своей архиерейской осанки. Он посещает свою родину Киев и проходит мимо тех мест, где он когда-то жил и служил, где всё дорогое закрыто, опустошено, исковеркано. Он точно прощается с этими местами. И осенью этого же 1934 года он снова арестован. Теперь уже не разрешаются передачи с пищей, одеждой и деньгами. Кто исчез за воротами тюрьмы, тот вычеркнут из жизни навсегда. Дошли слухи, что он работал в Казахстане бухгалтером, даже хотели сделать колхозным агрономом, но НКВД не позволило. С разными этапами гоняли его на север, а потом на юг. Во время одного такого этапа он взвалил на свои плечи ослабевшего своего духовного сына о.Иоанна С. и так нёс его до стоянки, а то бы отстающего пристрелили.
В 1935 Владыку в Казахстане опять арестовали и отправили в Сибирь. Долго никаких вестей, а потом рассказы о его смерти. Его в очередном этапе везли на далёкий север. Где-то на берегу великой сибирской реки глубокой осенью ждали паром. В последнюю минуту привели ещё одного священника, одетого в лёгкий подрясник. Он дрожал от холода. Епископ Дамаскин снял с себя верхнюю рясу и со словами — «у кого две одежды, дай неимущему» — закутал в неё священника. Но надорванное здоровье не выдержало стужи, он тут же на пароме, на котором этап должен был ехать несколько дней, умер. Тело его опустили на дно реки. По другой версии, со слов келейника слышавшего её от священника о.Андрея Б., отбывшего ссылку и бывшего в подпольной церкви еп.Дамаскина, и потом накануне прихода немцев на Украину расстрелянного, Владыка сидел в одной из сибирских тюрем. Из общей камеры его перевели в штрафную одиночку, без окон, без освещения. На полу этой камеры — замёрзшая вода, стены покрыты инеем. Очевидно, его посадили в неё в наказание. За что: за молитву, за проповедь? — неизвестно. В этом холоде и мраке, может быть без пищи, его продержали пока он не получил отморожение ног и не началась гангрена. В тюремном лазарете он и умер от общей гангрены на почве отморожения ног. Возможно, что последняя версия и есть истинная, а первая, может быть, относится к другому какому-то лицу, ибо вполне оригинальна и правдоподобна.
Так епископ Дамаскин через тюрьмы, Полой, Соловки, Казахстан и Сибирь взошёл на свою Голгофу.
