Много лет тому назад погиб в открытом море пароход «Титаник»[2]. Едва ли не тысяча жизней погибла мгновенно. Газеты были полны сообщениями о всяких подробностях катастрофы, и в частности о неимоверных усилиях, с какими люди искали спасения, не останавливаясь перед самыми страшными жестокостями в отношении своих ближних, (искавших тоже спасения.
Событие это произвело на умы и сердца всех потрясающее впечатление, и, несомненно, под влиянием этого события я лично увидел яркий сон.
Снилось мне, что в безоблачный ясный день ехал я на океанском пароходе. Все было радостно, нарядно, безмятежно. Вдруг раздался оглушительный взрыв, и через несколько мгновений стало ясно, что пароход тонет. Все, что создавала фантазия при чтении описаний крушения «Титаника», представилось, как живая действительность: люди метались в ужасе и исступлении, устремляясь к лодкам и разным предметам для спасения; сталкивали друг друга в море. Матросы впереди всех. Несколько минут — и вся суета окончилась. На корабле не оставалось ни одной лодки и ни одного спасательного круга. Медленно, но неуклонно корабль погружался в бездну. Тоска и бессилие теснили грудь.
В это время раздался громкий, но не крикливый голос человека с капитанской рубки. На ней стоял капитан судна, еще молодой, с бледным, но спокойным и благородным лицом. Он обращался к группе приблизительно в сто человек, оставшихся на пароходе, говорил по-русски, но тип лица был американский:
— Больше нельзя скрывать опасности, — говорил он. — Корабль тонет, нет средств спасения его, лодки все спущены. Не больше, как через восемь минут, всем нам суждено расстаться с жизнью. Суета и волнение бесполезны. Не все мы умели жить, как должно, сумеем же умереть, как подобает людям, верующим во Христа, возблагодарим Господа, даровавшего нам жизнь...
И он опустился на колени, за ним опустились все и запели великое славословие[3].
Было раннее утро, все невольно обратили взоры к чудно восходившему знойному светилу. Все сознавали, что мгновение смерти наступает, и одно сознание тихой благодарности Богу за дарованную и уже прожитую жизнь наполняло все существо. Не было ни страха, ни тревоги, а только трепетное ожидание всецелого слияния с Отцом жизни.
И когда я проснулся, то сердце билось спокойно, мысль была ясная, но душа тосковала, что это переживание не было действительно и что сон прервался и начале славословия...
Хорошо умирать с таким чувством и настроением, но еще естественнее, еще радостнее жить так.
Каждое утро Церковь встречает новый день великими, торжественными словами: «Слава Тебе, показавшему нам Свет». Величайшее же богослужение носит наименование — благодарение (Евхаристия). Апостольские послания полны призывами благодарить Господа за все[4]. И это живое, как тихий родник, не иссякающее чувство благодарности Богу за жизнь и все, что в мире, это чувство, как мне кажется, — несокрушимая основа христианского взгляда на жизнь, ее самоутверждение.
В Евангелии мы много читаем о самоотречении, в Евангелии много сказано о скорбях жизни, и много близоруких, которые поняли эти стороны евангельского жизнепонимания как несомненный признак того, что Евангелие смотрело на жизнь в мире как на печальную необходимость, а на смерть как на избавление от зол жизни. Такое понимание Евангелия весьма обычно. Шопенгауэр[5] уверял, что его учение очень близко с христианством, хотя трудно даже понять, что между ними может быть общего, если мировая воля Шопенгауэра — одно темное томление, а мировая воля Евангелия — всеблагий и премудрый Логос. Лучшие страницы Толстого овеяны также большой грустью о жизни, хотя он и знал лучше других радость сияющего дня.
Каждому из нас известен тип христиан-пессимистов, которые с органическим презрением не замечают красоты мира, холодно и высокомерно глядят на маленькие радости людей, живут и работают как бы под ярмом сурового хозяина и так просто и спокойно говорят о смерти, как будто им нечего терять и нечего страшиться.
Трудно представить себе, однако, большую и совершенно несоединимую противоположность, чем такое жизнеощущение и евангельское жизнепонимание. Пессимизм есть всегда учение безнадежности, а христианство — возвещение великой надежды.
Мир и жизнь — для пессимизма — ошибка Творца и трудно поправимое зло. А для христианина мир и жизнь — творение Всеблагого Разума, на веки возлюбленное дитя Бога. Конечно, и Евангелие и пессимизм сходны между собой во взгляде на скорбность жизни и долг конечного самоотречения. Но совершенно различны и источник и конечная цель таких настроений.
Жизнь в мире скорбна, но эта скорбь не только результат греха самого человека, она полна глубокого, спасающего смысла. Она ведет к радости и веселию, как завещал Господь в блаженствах своих, как поведали миру апостолы на основании личного опыта. Это потому так, что мир и жизнь — не волны безысходной тоски и печали мирской, темной воли, но Божия нива[6], на которой вырастает семя Божиего Царства.
Мир есть поле, наша жизнь — рабочий день, мы — работники Божии, Бог — хозяин всего, а на ниве Его вырастают чудные и прекрасные плоды Духа Святого — мир, правда, радость, любовь. Ради этого великого дела стоит жить, страдать и трудиться.
«Лучше всего не родиться, а родившись, как можно скорее пройти врата Ада» — так говорит пессимизм.
А слова Евангелия совсем, совсем другие. Оно говорит о радости матери после скорби рождения, о благословляющих детей руках Господа, об ангелах, всегда ограждающих детскую жизнь, о таинственном вине на браке в Кане Галилейской, о воскресении мертвых, о победе над смертью во всем мире[7]. Смерть для Евангелия — не избавительница, это наш последний и непримиримый враг, но он упразднится, он будет побежден. И жизнь Христа в мире и жизнь Его Церкви есть война с этим последним врагом и радостное сияние надежды на общее воскресение и неумирающую жизнь.
Здесь-то и заключается ключ к пониманию подлинной природы христианского самоотречения. Толстой и христианские пессимисты видят источник его в сознании нищеты всякого существования. Выходит так, что жизнь — такая ничтожная вещь, такая пустая мечта и призрак, такая ничтожная ценность, что разум и совесть требуют жертвовать ею без колебания и сожаления. Выходит как бы по украинской пословице: «На тo6i, боже, що менi негоже». Евангелие так не может ни говорить, ни чувствовать.
Если мир есть Божия нива, если жизнь наша есть рабочий день на этой ниве, то наша жизнь имеет великий смысл и безграничную ценность. Мы соработники Богу. Высшее самоотречение, жертва жизнью своею — это уже и будет подлинной высшей жертвой Богу, выражением совершеннейшей любви, принесением Ему в дар самого ценного, самого дорогого, что только находится в нашей власти.
Так смотрел Сам Христос на Свою жизнь, так учил Он и о жизни каждого из нас. Не с высокомерным и презрительным видом шел Он на вольную страсть, но Он тосковал и безмерно скорбел в Гефсимании, страдал и взывал к Богу на кресте — Смирил Себе, послушлив быв до смерти, смерти же крестные Сего ради и Бог Его превознесе и дарова Ему Имя, еже паче всякого имене[8].
И если от всех последователей Христа требуется самоотречение, положить жизнь свою за друзей своих, возненавидеть жизнь свою и погубить ее, то это не потому, что она призрак и сон, но для того, чтобы вместо одного зерна вырос целый колос, вместо малого и разрозненного мы стали обладателями драгоценной жемчужины Божиего Царства, вместо пустоты и одиночества жизни [родилась] полная и совершенная радость взаимной любви.
Отсюда понятен и источник христианского самоотречения и его конечная цель. По своему существу это самоотречение, есть наше самоутверждение личности. Источник христианского самоотречения — в воле Бога. Если наша жизнь есть дар Божий и наша работа на Его ниве, то только то самоотречение имеет истинный смысл и ценность, если это есть исполнение воли церковного Хозяина жизни. Никакая самочинность в этом случае, никакой произвольный аскетизм или риск не создают условий для христианского самоотречения. И его конечная цель не отказ от жизни, но создание ее высшего вида, ее совершенной полноты.
Я пришел, чтобы вы имели жизнь и имели с избытком[9]. Христос умер, чтобы жило спасенное Им человечество, и воскрес как Победитель смерти. И христианин умирает, чтобы царствовала в мире жизнь — Божия воля и чтобы совоскреснуть со Христом[10] для вечной жизни в Царствии Его.
Христианское самоотречение, безусловно, говорит за то, что наша радость о жизни условна, а безусловна только радость о Боге и Его Царстве — Ищите прежде Царства Божия... и это все приложится вам[11]. И прилагается, и даруется и свет солнца, и красота ночи, и человеческие лица, и общение с природой, и радости труда, и сладость отдыха. Все это дары Божией любви, рассыпанные на каждом шагу жизни.
Не забываю о скорбях. Бывают скорби такие, что светлое небо кажется почерневшим и душа иссохшей. О великом говорить и мечтать не буду, не буду рассказывать о том, что во всякой скорби не гаснет радость молитвы, и не буду вспоминать О Павле Тарсийском[12], Серафиме Саровском и других людях, умевших неизреченно радоваться среди величайших скорбей и страданий — здесь смена радости и скорби. Пусть человек во время скорби не замечает сияния дня и других даров Божией любви. Пусть он даже порою бунтует против Бога, но проходит время, скорбь утишается, и не только вновь и вновь мы окружены дарами Божией щедрости, но и обогащаемся новым опытом собственно христианского утешения, за которое не можем не благодарить Господа. У христианина неизмеримо больше оснований благодарить Бога, чем у всякого другого человека. Ведь нет никакого горя и никакой скорби в жизни, которые христианство не утишало светлой надеждой бы и радостным сознанием любви Небесного Отца.
Поэтому я утверждаю теперь, как и раньше, что язычник, радующийся и молящийся солнцу, ближе и роднее Богу, чем христианин, который не замечает радости сияющего дня, который прикован вечно к своим горестям и настроениям и не благодарит Бога на каждом шагу своей жизни за каждую радость, особенно же за радость любить. Зачем такие люди ходят в церковь, что они думают, когда опускаются на колени во время благодарения? Я не знаю. Но мне приходит в голову нелепая мысль, что хорошо бы этих христианских пессимистов провести через горнило самого грубого язычества, чтобы они сначала научились поклоняться твари и затем пришли вновь в Церковь для поклонения Творцу мира.
Передо мной всегда стоит одно из самых горестных воспоминаний: взрослый сын горячо и скорбно говорил своему отцу о том, что он не хочет жить, что напрасно он родился на свет против своей воли и что отец и мать — первые виновники его безысходной печали. Отец, которому говорил это сын, был воплощенная доброта и совершенное здоровье духа и тела. Сын также был добр и, объективно говоря, счастливее множества других: свободен во всем, вполне обеспечен, талантлив, достаточно здоров. Объективно опять-таки говоря, виною его скорби и печали неизмеримо больше был он сам, чем его отец и мать. И если бы были такие весы, на которые можно было бы положить скорби всей жизни сына, то чаша с этими скорбями не перетянула бы одного мгновения скорби великодушного отца.
Христианство не напрасно называется религией Богосыновства. Это не только символический образ, но и подлинная, реальная правда жизни. Никаких мотивов для творения, кроме любви Отца, мы не знаем и не предполагаем. Человек страдает, и страдает много. Зло и страдания твари — всегда есть тайна. Но кто же из нас настолько чист от скверны, чтобы не считать себя самого ответственным за это зло и страдания? Можно обвинять и Бога, пока Он не оправдает Свои дела, можно и судить Его судом человеческим. Но этот суд имеет великий закон — Больши сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя[13]. Судите и себя и Бога по этому закону, и вы оправдаете Бога, Который Сына Своего Единородного Отдал за нас, и будете благодарить, славословить Бога всегда, даже в скорби и горе. Я не Бог и не отец, но если я был бы Тем или другим, то мне кажется, что ни один грех, ни одно преступление, ни одна хула не могли бы так до самого конца сделать невозможным радость общения, как это холодное, недоступное благодарной отзывчивости сердце.
Простить можно все, ибо любовь все покрывает, но что делать, если нет ответного чувства любви, необходимым признаком которой является благодарность любящему за его любовь. Здесь и Всемогущий ничего сделать не может, ибо это — царство свободы. Не буду говорить о грехе диавола, хотя мне и чудится, что если бы капля благодарности Богу была в его сердце, то он был бы спасен.
Но остановитесь на практике Церкви. Нет ни одного греха, который бы мешал ей молиться за усопших. Только самоубийц Церковь лишает права быть погребенными по христианскому обряду и отказывается принимать приношения для поминовения их за литургией. И это неизбежно, если, конечно, рассуждать принципиально, а не конкретно, когда чуть ли не все самоубийцы являются душевнобольными, а потому и не вполне ответственными за свои действия. Самоубийство не есть грех в смысле нарушения какой-либо заповеди Бога, но оно горестнее всякого греха, оно есть реальное отвержение Бога, сознательный отказ от Его любви, пренебрежительное возвращение Ему того дара жизни, который Отец дал человеку как самое ценное проявление своей любви.
Вспомните притчу о званных на вечерю. В чем состояло преступление этих людей, которые не хотели пойти на ужин к Царю? Казалось, причины отказа если и не уважительны, то во всяком случае вполне приличны, корректны. И однако гнев Царя велик, а наказание страшно. С такими людьми невозможно общение любви. С блудным сыном оно возможно, хотя он и расточил имение, но с рабом, получившим один талант и зарывшим его в землю, общение невозможно, хотя он и сохранил серебро[14].
О ценности жизни написаны целые книги, об отношении христианства к пессимизму и к оптимизму имеются прекрасные исследования. А для меня в этом необъятно великом вопросе о жизни дорога одна маленькая мысль и одно незаметное чувство — радоваться Богу в Его творении. Если бы я имел ревность и силу Илии[15], то я бы испепелил то понимание христианства, которое проводит внешнюю грань между Богом и Его творением и прежде всего человеческой жизнью. Но так как я слаб и нерадив, то скажу только одно: пусть не смущается человек вводить Бога в свою повседневную жизнь, благодарить Владыку вселенной за каждое мгновение своей жизни, радоваться Его творению, прославлять Бога за весь свет жизни и особенно за общение со светлыми человеческими душами и молиться Богу о близких своих и о всех мечтах и делах своей жизни.
Конечно, человек — ничтожная букашка во вселенной, и он может показаться смешным со своими славословиями, маленькими прошениями, наивными словами и надеждами перед лицом Владыки Бога, но я решительно утверждаю, что этот смешной человек будет бесконечно ближе ко Христу, чем великий праведник, ожидающий смерти как избавления. Или я не умею читать Евангелия и совершенно не постигаю его духа, или эта величайшая книга, говорящая о величайшей Жизни, полна глубочайшего внимания и любви к малому в жизни, к скорбям и радостям, к детской доверчивой любви, к самым слабеньким усилиям идти навстречу Богу.
Христос Спаситель не только Сам был до беспредельной нежности внимателен ко всему маленькому в жизни, но и об Отце Небесном учил прежде всего как об Отце мира. Он дает сиять солнцу, Он посылает дожди, Он питает маленьких птиц. Он одевает полевую траву, Он полон бдительнейшего внимания к жизни ребенка, Он без воли Своей не позволяет ни одному волосу упасть с головы верующих в Него.
Живите с сознанием этого и тогда сумеете полюбить жизнь прежде смысла ее, иметь бесконечно более радости от жизни и всегда благодарить Господа.
21 января 1927 г.
[1] Возглас на утрени.
[2] Пароход «Титаник» утонул 14 апреля 1912 г.; погибло 1503 человека.
[3] Одно из завершающих последование утрени песнопений, начинающееся со слов «Слава в вышних Богу...»
[4] См.напр.: 1 Кор.15:57; 2 Кор.2:14; 9:11; 9:15.
[5] Артур Шопенгауэр (1788-1860), немецкий философ.
[6] 1 Кор.3:9; синод, пер.: ...мы соработники у Бога, а вы Божия нива...
[7] 1 Ин.16:21-22; Мк.10:14; Мф.18:10; Ин.2:1-11.
[8] 1 Флп.2:8-9.
[9] Ин.10:10.
[10] 2 См.: Кол.2:12.
[11] Мф.6:33.
[12] Речь идет об апостоле Павле (ум.67), который первоначально преследовал христиан, позже стал апостолом и проповедовал христианство среди язычников; автор многочисленных посланий, мученик. Память 29 июня/1 2 июля.
[13] Ин.15:13.
[14] См.: Мф.22:2-14; Лк.14:15-24; 15:11-32; 19:11-27.
[15] Илия (IX в. до Р.Х.) пророк, восхищенный Богом на небо; поборник Бога и угнетенных (евр. — Господь есть мой Бог), свидетель Божий у язычников и предтеча Дня Господня. Память 20 июля/2 августа.
