«Вы — мое дыхание, вы моя жизнь, вы — мое радование... Через вас познал я Господа». Свщмч.Сергий Мечев. Из письма к общине |
Родившийся в Москве 17 сентября 1892 года Сергей Мечев был четвертым ребенком в семье настоятеля церкви Святителя Николая в Кленниках протоиерея Алексия Мечева — впоследствии известного духовника и старца. Отец Алексий создал при своем храме уникальное объединение верующих — маросейскую общину, возглавленную после его кончины отцом Сергием. Общину, не распавшуюся в тяжкие времена гонений на Церковь и в 1990 году начавшую возрождать свой храм (??? — И.И.).
 Протоиерей Алексий Мечев с братом иереем Тихоном (стоит в последнем ряду в центре), сыном Сергеем (в последнем ряду крайний слева) и детьми церковно-приходской школы во время паломничества в Троице-Сергиеву лавру (май 1901) |
В 1893 году отец Алексий был назначен на приход в маленький и захудалый тогда Николо-Кленниковский храм. Поначалу церковь пустовала, семья бедствовала. В 1902 году умерла матушка Анна Петровна; в том же году осиротевшего Сергея отдали в первый класс 3-й Московской мужской гимназии. Наделенный блестящими способностями, он окончил ее с серебряной медалью в 1910 году и поступил на медицинский факультет Московского университета. Правда, долго он там не проучился, не сумев побороть в себе неприязни к занятиям в «анатомичке», и перешел на словесное отделение историко-филологического факультета. Впрочем, интерес Сергея к врачеванию и азы медицинского образования весьма пригодятся ему в дальнейшем. А пока он, студент-филолог, изучает древнерусскую литературу под руководством академика М.Н.Сперанского, называвшего Сергея Мечева одним из лучших своих учеников. Кроме того, он с воодушевлением слушает лекции профессора Духовной академии С.И.Смирнова, читавшего и в университете, штудирует его книги «Духовный отец в древневосточной Церкви» и «Древнерусский духовник» (эти труды оказали на будущего пастыря, по его собственному признанию, большое влияние; интересно, что сам термин «покаяльная семья» был взят им из «Древнерусского духовника»). Летом 1913 года Сергей Мечев посещает Швейцарию и Италию для знакомства с лучшими образцами западноевропейского искусства; параллельно он открывает для себя мир русской иконы и становится ее серьезным знатоком и ценителем.
 Сергей Мечев — гимназист (1907) |
Ученые занятия прервала Первая мировая война. В конце 1914 года Сергей Мечев уходит добровольцем на фронт и до июня 1916 года служит санитаром и братом милосердия в прифронтовой зоне во 2-м подвижном лазарете Красного Креста Московского купеческого и биржевого общества. Здесь он познакомился со своей будущей супругой (в то время — слушательницей Высших женских курсов) Евфросинией Николаевной Шафоростовой (1891-1959), происходившей из благочестивой купеческой семьи.
По возвращении с фронта Сергей Мечев продолжил учебу в университете. Занимаясь историей древнерусской литературы и русской Церкви, он самостоятельно изучал и творения святых отцов. Глубина постижения им святоотеческой мысли в полной мере проявилась на заседаниях богословского кружка, организованного по инициативе епископа Арсения (Жадановского), где Сергей, как вспоминали другие участники, заметно выделялся своей эрудицией и прочно устоявшимися богословскими взглядами. Эти взгляды он изложил в статье, опубликованной в журнале «Возрождение»[1], — немногие представители студенческой молодежи того времени становились авторами подобных печатных работ.
В 1917 году по окончании университета Сергей Мечев некоторое время служил в армии вольноопределяющимся, а затем, уволившись по состоянию здоровья, женился на Евфросинии Шафоростовой. Венчал их отец Алексий 11 (24) февраля 1918 года — в день памяти преподобного Димитрия Прилуцкого.
 Студент Московского Университета. Во время прохождения службы (1915) |
Успехи Сергея Мечева в обучении обнаружили в нем недюжинные способности: увлеченность и интерес к постижению нового, острый и проницательный интеллект, тонкое чувство прекрасного. Судя по всему, его ждала яркая карьера в сфере гуманитарных дисциплин, одной из которых для молодых гуманитариев нередко становилось и богословие. Да, основательно подготовленных, с позволения сказать, «светских богословов» тогда (как, впрочем, и сейчас) хватало — о религиозных предметах красиво и умно рассуждали многие. Казалось, ни о чем другом и не говорило участие целомудренного, серьезного, получившего глубокое религиозное воспитание Сергея Мечева в работе Делегации Высшего Церковного Управления для защиты перед правительством имущественных и иных прав Православной Церкви (1918), а также его присутствие на Всероссийском Поместном Соборе 1917-1918 годов, где произошло его знакомство с Патриархом Тихоном, неоднократно принимавшим Сергея как члена Комиссии (так иначе именовали Делегацию. — А.Г.) и ласково называвшим его «Сережей». Просвещенные, благонамеренные, исполненные высоких душевных достоинств люди, искренне и горячо стремившиеся внести посильный вклад в «общее дело», в начале XX века встречались в России часто. Многие из них пользовались расположением иерархов как истовые работники на церковно-общественной ниве. Сергей Мечев принадлежал к числу таких людей, но, как оказалось, был призван к иному. Его университетская образованность и таланты стали лишь подспорьем в том главном, что ему предстояло: жизнь отца Сергия явила собой подвиг самоотверженного пастырского служения и стойкого исповедничества вплоть до мученической кончины...
 Храм Святителя Николая в Кленниках (1928) |
Конечно, отец Алексий Мечев желал видеть сына священником, продолжателем своего дела, но, положившись на волю Божию, не мешал ему получать светское образование. Духовно же тот воспитывался и в семье, и в храме. Еще мальчиком Сергей помогал батюшке в алтаре, а позже пел на клиросе и таким образом с младых ногтей был вовлечен в богослужебную жизнь. Но гораздо важнее, что сам характер богослужения, совершаемого отцом Алексием, до глубины сердца поражал его и завораживал. Оно было, как вспоминал впоследствии священник Сергий Мечев, «вообще особенное, не укладывающееся в обычные формы пения и чтения», а на Пасху «становилось исключительным. Оно, при всей своей простоте, достигало такой высоты и выразительности, что зажигало, наполняло, потрясало, умиляло до предела»[2].
Между тем священнический дар — и незаурядный! — у юноши явно был. Это знал старец Алексий, ожидавший от сына продуманного, осознанного выбора. Это видел святитель Тихон, ласково, но настойчиво уговаривавший Сергея такой выбор сделать. Это ощущал и сам Сергей — но медлил, не считая себя готовым к подобному шагу. Конец колебаниям положила поездка осенью 1918 года в Оптину пустынь, где старец Анатолий (Потапов), сразу вызвавший у Сергея чувство особой близости и полного доверия, наставил и укрепил его в решимости избрать священническую стезю. Весной 1919 года, в Лазареву субботу, Сергей Алексеевич Мечев был рукоположен во диакона, а в Великий Четверток 4 (17) апреля епископом Феодором (Поздеевским), настоятелем Свято-Данилова монастыря, — во иерея. Первым таинством, совершенным в тот же день иереем Сергием Мечевым, стало елеосвящение, на котором он заменил отца, сильно утомившегося после пешего (из-за тогдашних неурядиц с транспортом) возвращения вместе с семьей из монастыря в свой храм — храм, где отныне служил и его сын — иерей Сергий.
С 1919 по 1929 год отец Сергий Мечев служил в храме Святителя Николая в Кленниках на Маросейке. Вскоре после рукоположения его в связи с началом Гражданской войны вновь призвали в армию (по слабости здоровья, в нестроевую часть) — и опять-таки ненадолго. Демобилизовавшись, он вернулся было в Наркомпрос, где работал с 1918 года, но оттуда его уволили, так как он публично объявил о своем священстве. Из редакции медицинского журнала, в которую отец Сергий устроился после увольнения, он ушел уже сам, будучи не в силах вынести столько нагрузок, и наконец полностью отдался пастырскому служению.
То было время смуты, голода, лишений. Из воспоминаний А.А.Добровольского (1886-1964), прихожанина Маросейки и духовного сына отца Алексия Мечева: «Москва, умирающая от голода и тифа. Эти черные улицы, разоренная толпа. Храм еле освещенный, нетопленый и отсыревший. Всенощная скорбящих, всенощная плачущих, стекшихся сюда от скорби жизни невыносимой...»[3]
Разве могут забыть некоторые из вас, которые вместе со мной в 1919 году ощутили... возрождение от мертвой спячки души, когда здесь, в нетопленом храме, мы молились по двенадцать часов в сутки, а после проводили время в «агапах», т.е. духовных беседах, когда вы так чувствовали Бога, правду жизни в Боге?
Из проповеди отца Сергия, сказанной 6 мая 1927 года.
По словам того же Добровольского, «это было время народных академий, лекций в храмах», ибо многие люди, в том числе значительная часть интеллигенции, загнанные революционной смутой в жизненный тупик, не видя из него выхода, устремились на путь духовных исканий.
 О.Сергий Мечев (1923) |
В 1919 году жизнь церкви Николы в Кленниках ознаменовалась важным событием: Патриарх Тихон благословил создание маросейского братства (общины) — исключительно духовного, не имевшего нужды в официальной регистрации объединения верующих вокруг старца Алексия Мечева. Во время настоятельства отца Сергия объединение продолжало существовать как «покаяльно-богослужебная семья». И сегодня опыт маросейской общины представляется одной из самых значимых страниц в истории русской Церкви XX века.
Яркой приметой тех незабываемых лет — лет недолгого оживления церковноприходской жизни — стали лекции и беседы в храмах. На Маросейке, кроме отца Алексия, их проводили молодые священники Сергий Мечев и Сергий Дурылин. Собирались также на квартирах у знакомых. Именно тогда отец Сергий обнаружил дар талантливого проповедника, замечательного толкователя Евангелия и особенно святых отцов.
Для многих участников этих встреч святоотеческое учение в систематизированном изложении отца Сергия становилось подлинным откровением. У иных слушателей после его бесед словно впервые отверзались очи. Так случилось, например, с группой студентов-филологов, не нашедших духовной пищи в философии и надеявшихся обрести ее в святоотеческом наследии, о котором они до того ведали лишь понаслышке. Кто-то из студентов, знавших отца Алексия, обратился к нему за советом. Старец указал на отца Сергия. Что было дальше, видно из воспоминаний самих участников этого студенческого кружка (впоследствии почти все они стали духовными детьми отца Сергия).
Первая беседа о церковном понимании слова «мир»... Затем были беседы о Церкви, о молитве, о страхе Божием, о совести, о рассудительности, о выборе духовного руководителя. Вся жизнь озарилась новым светом.[4]
И вот на беседах отца Сергия я почувствовала наконец источник воды живой. Мне стали открываться сокровища церковной мудрости, учение о смысле жизни человека, об устроении души, о путях спасения. Слушая отца Сергия, душа звучала цельным чувством, утверждая: да, да, да![5]
Благодатная личность старца Алексия и яркий проповеднический дар отца Сергия привлекали на Маросейку все больше народа. В праздничные дни в храме буквально яблоку негде было упасть.
Батюшка горячо любил сына, но их полному взаимопониманию на первых порах препятствовали недостаточная опытность, нетерпеливость молодости и в какой-то степени ревность отца Сергия, иной раз стремившегося по-своему устроить в храме то или иное, получить больший простор для своей самостоятельности. Некоторых действий старца молодой иерей просто не мог еще постичь и оттого не соглашался с ними. К примеру, отец Сергий был сторонником строгой дисциплины, а старец Алексий все недочеты и ошибки прихожан покрывал своей неиссякаемой согревающей и назидающей любовью. Горячность сына временами повергала его в скорбь, но то были сиюминутные, преходящие недоумения. Старцу было открыто будущее, и самое главное об отце Сергии он выразил так: «Сын мой будет выше меня». Что означало это «выше»? Наверное, только одно: старец прозревал и пастырский подвиг, и мученическую смерть «Сережи».
Протоиерей Алексий Мечев отошел ко Господу 9 (22) июня 1923 года. При всей невосполнимости утраты вопроса о преемнике почившего старца не возникало: конечно, его сын, ибо к тому времени отец Сергий окончательно сроднился с маросейской общиной, а община — с ним. Этот мучительный вопрос существовал, пожалуй, лишь для одного отца Сергия. Огромное наследие Батюшки представлялось ему неподъемным. Такой груз отец Алексий мог нести только потому, что ценой беспримерного молитвенного подвига стяжал силу, превышающую человеческую, удостоился дара безграничной любви и прозорливости. Отцу Сергию же, при всех его талантах и горячей вере, ноша эта была пока еще не под силу. Круг его духовных чад составляли представители самых разных слоев общества, но большей частью это была гуманитарная интеллигенция — требовательная, мятущаяся... Стать преемником отца Алексия означало взять на свое попечение, духовно усыновить огромное число таких разных людей, привыкших, что Батюшка видит их души насквозь, безошибочно читает в их сердцах и знает, что каждому потребно в любой момент его жизни. Мог ли отец Сергий стать для них тем же — настоящим старцем, равным великим оптинским подвижникам? Мог ли он справиться с такой нагрузкой даже физически, с детства не отличаясь крепким здоровьем, а к тому времени будучи болен туберкулезом? С другой стороны, что стало бы с Маросейкой, откажись молодой иерей от этого непосильного бремени?
Вот перед каким выбором стоял отец Сергий, горячо молясь и уповая лишь на Спасителя, чтобы Тот указал ему верное решение. Далее, судя по воспоминаниям, произошло следующее. Отец Сергий был арестован за непризнание обновленческого ВЦУ (Высшее Церковное Управление) и неподчинение ему. Не было ли это знаком свыше на необходимость отказа от Маросейки? Однако в ночь на сороковой день по смерти старца Алексия отец Сергий в тюремных стенах явственно ощутил незримое присутствие и родительскую ласку Батюшки. Если освободят сегодня, подумал он, значит, ему посылается благословение принять Маросейку. Но освобождение последовало позже — 2 (15) сентября 1923 года. Из тюрьмы отец Сергий отправился на могилу Батюшки на Лазаревское кладбище, а оттуда — уже в полной уверенности (радостной и скорбной одновременно), что унаследовать Маросейку ему не суждено, — домой. Вот здесь-то ему и напомнили, какой сегодня день: 2 сентября 1796 года были обретены нетленные мощи преподобного Феодосия, Тотемского чудотворца[6], особо чтимого отцом и сыном Мечевыми, а еще это — день рождения Анны Петровны, покойной матери отца Сергия. То есть освобождение случилось все-таки в «батюшкин день», и Маросейку отец Сергий должен принять!
И он ее принял — к великой радости и облегчению паствы, чувствовавшей себя дважды осиротевшей во время его заключения. Радовался и отец Сергий, с этого времени всю душу свою положивший на служение общине. Конечно, поначалу выпавшие ему бремена явно превосходили его возможности. Он служил, проповедовал, беседовал с духовными детьми, стараясь отзываться на нужды каждого. Он истово трудился на пастырской ниве, едва находя — а порой и вовсе не находя — времени для минимального отдыха, для собственной семьи.
Напомним: отцу Сергию пришлось заменить не просто священника, а признанного старца, благодатию Божией совершавшего дела выше сил человеческих. Подобных дел ожидали теперь и от него, все яснее сознававшего, что «груз» этот ему не поднять. И сегодня до глубины души потрясают исполненные боли и скорби слова изнемогшего отца Сергия, как-то сказанные одной из сестер: «И вас не спасу, и сам с вами погибну». Что было делать? С одной стороны, честность предписывала уйти как «не справившемуся». С другой — отец Сергий сознавал, что принял сан, а впоследствии и общину не столько собственным волеизъявлением, сколько по благословению и по молитвам батюшки Алексия. Что же — этим пренебречь? И как тогда жить? Ответа не находилось, и в конце концов он отправился за помощью к оптинскому старцу Нектарию, проживавшему тогда в селе Холмищи, в тридцати километрах от станции Думиничи в Брянской (ныне Калужской) области.
Связь Маросейки и Оптиной пустыни — тема отдельная. Достаточно сказать, что приезжавших в Оптину москвичей старцы Анатолий (Потапов) и Нектарий (Тихонов) посылали на Маросейку со словами: «Зачем вы ездите к нам? У вас есть старец Алексий». Можно, наверное, сказать, что отец Алексий и был по духу оптинским старцем, только живущим в миру. Оптинских подвижников чтили все его духовные дети; эту глубокую любовь и благоговение унаследовал и отец Сергий. Мы помним: именно поездка к старцу Анатолию оказалась решающей для него в выборе жизненного пути. В 1922 году завершился земной путь отца Анатолия, через год Оптину пустынь закрыли, а последнего старца — Нектария — выслали в Холмищи. К нему и обратился отец Сергий. Их духовная связь со временем окрепла и углубилась. Вскоре старец Нектарий произнесет о нем нее те же поразительные слова, единомысленные со сказанным батюшкой Алексием: «Он будет выше отца!» А в 1928 году именно отцу Сергию Мечеву вместе с другими священниками доведется отпевать и хоронить последнего оптинского старца...
Итак, отец Сергий отправился в Холмищи, а вернувшись, собрал общину и с предельной откровенностью поведал о своих метаниях и о поездке к старцу. Одна из маросейских сестер вспоминала:
В напряженной тишине отец Сергий начал свою «исповедь» (иначе и не назовешь). Говорил о том, что, приняв от отца живое наследство, он считал его своим жизненным делом, но с каждым годом стал ощущать, как жизнь засоряется душевным мусором и силы уходят, казалось, совсем не на то. У него не остается времени даже на встречи с людьми, которые его ждут, хотят с ним встретиться, а он улаживает капризы, мирит поссорившихся из-за пустяка — и в результате все недовольны, все жалуются, что он недостаточно уделяет внимания пастве... У него сложилось мнение, что вернее всего отказаться от духовного руководства и уйти. «И я поехал в Холмищи за благословением на этот шаг. А случилось то, чего никогда не случалось: я не мог доехать — не было переправы, не было лошадей. Впервые я вернулся, не добравшись до Холмищ. За этот день, который пробыл в одиночестве, ощутил совершенно ясно, что не имею права бросать порученное мне дело. Пусть напрасно расходуются силы, пусть раньше времени истратится здоровье и окончится жизнь — со своего поста не смею уходить. Как бы тяжело мне ни было, каким бы трудным, а подчас и бессмысленным ни казался мне труд, буду продолжать его до конца, пока не прекратится он по воле Божией...»[7]
Спустя какое-то время в Холмищи поехала одна из духовных дочерей отца Сергия (Софья Александровна Энгельгардт. — А.Г.), которую он попросил рассказать старцу о своей неудавшейся попытке повидаться с ним и обо всех вызвавших эту попытку обстоятельствах. «И хорошо сделал, что не доехал, — передают ответ старца Нектария, — я бы все равно не благословил его на оставление паствы».
Так начинался тот самый «труд» отца Сергия, «прекратившийся по воле Божией» с его мученической кончиной, но прежде увенчавшийся превращением маросейской общины в «единое стадо» под водительством обретавшего все больший опыт пастыря, в «покаяльно-богослужебную семью» — древний образ жизни русских православных людей, который отец Сергий смог перенести из допетровской Руси в «железный» XX век.
В одной из своих проповедей отец Сергий так говорил о родительском наследстве, оставленном ему:
Отец Алексий часто говорил, что его задача — устроить «мирской монастырь»... Вовсе не для одних только иноков открыт путь спасения, он должен быть открыт для всех христиан. Надо в миру жить «премирно», пользуясь им, по слову апостола, как бы не пользуясь. Тем своим духовным детям, которые просили благословения на поступление в монастырь. Батюшка часто говорил: «Погоди, у нас свой монастырь будет», имея в виду не монастырские стены, а паству-семью, находящуюся под единым духовным руководством и связанную узами любви. В ней каждый человек живет как обычный мирянин и член общества, но в душе работает Богу... Батюшка отец Алексий понял, что надо дать верующим богослужение настоящее, подлинное, не имитацию, не суррогат, а богослужение вечное... И на этом фундаменте Батюшка начал приобщать к вечности духовных детей. Берется не практика приходского храма или даже монастыря, но совершается богослужение по тем книгам, по которым оно должно совершаться, и совершается изо дня в день — утром и вечером — при изумлении одних, смущении других и, быть может, насмешках третьих... Будничное ежедневное богослужение совершается не потому, что каждый человек должен приходить каждый день, но чтобы каждый знал — в это время совершается богослужение в том храме, где он обычно молится, и, когда ему будет возможно, он сможет всегда туда прийти... Батюшкина задача заключалась в том, чтобы каждый в меру своих сил, своего семейного положения приобщался к той великой школе, которая сложена в богослужении... А затем начинается подлинная духовная жизнь, которой, казалось, не может быть в миру. Батюшка работал над духовными детьми как духовник и старец, он начал ту работу духовного устроения, к которому и раньше стремились многие русские люди и которое они получали только в монастыре... Мы можем сказать прямо: мы имеем духовную почву под ногами, и ее дал нам Батюшка — он... открыл для нас то, что было дотоле закрыто, заперто в монастыре.[8]
Это воистину так. Недаром святого праведного Алексия Мечева называли и называют «старцем в миру». И отец Сергий ничего не утратил из его наследия. Но вот определение «монастырь в миру» — думается, по причине возможных неадекватных толкований — заменил на бытовавшее в церковной практике Московской Руси более простое, однозначное выражение «покаяльная семья». И то сказать: Маросейка, куда люди стекались со всей Москвы и даже из других городов, давно уже не была приходом в обычном смысле. Фактически, она стала «покаяльной семьей», какие существовали в допетровские времена: люди не «закреплялись территориально» за тем или иным храмом, но каждый сам избирал себе церковь по сердцу для молитвы и исповеди. Правда, отец Сергий, учитывая особенности богослужения на Маросейке, внес существенное уточнение: «Мы не только покаяльная, но и богослужебная семья». И община жила и возрастала молитвами старца Алексия под благодатным руководством отца Сергия, постепенно становившегося в силу ниспосланных ему свыше духовных даров не только выдающимся проповедником и пастырем своего времени, но и исключительным в своей ревности совершителем богослужения.
День за днем он (отец Сергий. — А.Г.) вел нас по церковному богослужебному кругу. И не только в проповедях и беседах раскрывалась перед нами тайна богослужения, но прежде всего в самом служении, в его отношении к таинствам и церковным песнопениям, ко всему церковному строю. Он делал и нас соучастниками этой жизни... Он глубоко понимал и любил богослужение, знал и чувствовал символику каждого обряда, каждого штриха — он жил богослужением... Каждое слово, сказанное или спетое отцом Сергием, было действенно, пронизано чувством близости Божией и непреклонной верой в то, что оно будет услышано... Когда отец Сергий служил, то, входя в храм, находясь в самом низу лестницы... мы ощущали — служит он...
Служба, руководимая Батюшкой, была исключительной... Голос его пел, как скрипка, и в этом дивном пении изливалась его душа перед Богом. Хор следовал зa ним в воодушевленной молитве. Души молящихся присоединялись к хору, и общая молитва восходила к небу, как светлый столп...
В... исповеди у отца Сергия я почувствовала величие и силу этого таинства, потому что он совершал его с великим благоговением — он подлинно тайнодействовал. Он чувствовал присутствие Божие, и это чувство передавалось исповедующемуся. Так он совершал все таинства. Я вспоминаю случай, когда отец Сергий совершал крещение в присутствии моей сестры, которая давно отошла от Церкви. На нее это произвело такое сильное впечатление... что благодать Божия коснулась ее, [она] стала посещать наш храм и вернулась в Церковь...[9]
Во многих воспоминаниях подчеркивается, что отец Сергий руководил «покаяльно-богоспужебной семьей» именно как семьей, входя во все мелочи жизни членов общины, занимаясь даже их досугом, следя за их образованием и давая направление творческим устремлениям (кружки иконописи, вышивания и т.д.). «Отец Сергий родил меня духовно, нянчил как младенца и растил — ему я обязана всем», — подобные высказывания далеко не редки. При этом отец Сергий оставался преданным и заботливым семьянином. Прихожанин Маросейки Владимир Владимирович Быков вспоминает:
Он любил свою матушку Евфросинию Николаевну, предан был своей семье. Hо на семью-то времени почти не оставалось. В жизни общины матушка по своей скромности всегда была на втором плане. Так и на общих фотографиях ее нет: она — за кадром, где-то на кухне или дома занята работой, и некогда отвлекаться. Часто подбрасывали ей родные и прихожане своих малолетних детей. Случалось, что и на несколько дней, уверенные в том, что матушка обо всех позаботится...[10]
С матушкой Евфросинией и детьми (слева направо): Анной, Елизаветой, Ириной (стоит) и Алексеем. Верея (1928)
Маросейка «растила» не только членов «покаяльно-богослужебной семьи», но и замечательных пастырей. Так, в 1927 году вторым диаконом, а затем и священником в храме Николы в Кленниках стал Борис Васильевич Холчев, которого отец Сергий как друга и единомышленника наставлял в деле духовного руководства и которого ныне мы благоговейно чтим как «благодати оптинского старчества наследника» архимандрита Бориса (1895-1971).
О подвиге пастырства отец Сергий говорил, что он «почитается в Церкви выше подвига мученичества... Подвиг пастырства так труден, что многие из пастырей, по слову Иоанна Златоуста, не спасут свою душу». Следовательно, «на духовных детях лежит обязанность входить в труд их пастырей... И каждый из духовных детей должен чувствовать ответственность, помогая духовному отцу совершать общее дело спасения»[11].
Так оно и происходило.
Еще при Батюшке существовали духовные семьи или группы, участники которых часто общались друг с другом. Они встречались иногда каждую неделю, вместе читали что-либо из святоотеческой литературы и молились. При отце Сергии это движение получило еще большее развитие. Разрослась община, и таких семей стало больше. Во главе каждой стоял кто-нибудь из более знающих, опытных или старших по возрасту. Он становился помощником духовного отца... и мог оказать первую духовную помощь сестрам — утешить, ободрить, поддержать в трудную минуту... Это движение стало большим подспорьем для отца Сергия при его огромной нагрузке. И когда он был арестован, а года через три закрыли храм, эти семьи стали большой духовной поддержкой для своих членов и помогли им не потеряться...
В храме не было штатного псаломщика или пономаря, не было и наемного хора, возглавляемого платным регентом. За богослужением читали и пели братья и сестры общины. Управляли двумя хорами девушки-регенты из тех же певчих. В алтаре прислуживали духовные дети отца Сергия.[12]
Вот почему не просто «покаяльная», но «покаяльно-богослужебная семья»...
«Христианство — не учение, а жизнь», — любил повторять отец Сергий. Именно по такому принципу еще со времен батюшки Алексия жила община, и оттого «дух Маросейки» сразу ощущался всяким, кто переступал порог храма Святителя Николая в Кленниках.
В церковном дворике (конец 1920-х)
В 1929 году Маросейка торжественно отметила десятилетие священства отца Сергия. В Москве эта община оставалась одним из немногих благодатных островков, уцелевших в обстановке все более ужесточавшихся гонений на Церковь и нестроений в самой Церкви, в связи с чем отец Сергий говорил пастве, которую вот-вот должен был оставить навсегда:
Мы должны теснее сплотиться друг с другом, по-настоящему любить друг друга... носить тяготы друг друга... Сейчас, в эти страшные дни, нельзя носиться только с собой, со своими горестями и радостями... Каждому предстоит в меру его сил чаша испытаний. Возможно, что уже скоро нельзя будет собираться здесь, в храме, для общей молитвы — чем тогда останется жить? Много будет легче, если сохранится... любовное единение друг с другом... В эти труднейшие дни, в которые мы живем, в дни гонений, поношения, насмешек, клеветы, в дни лишения часто самого необходимого — мы должны перед Гробом Господа дать обещание установить свой личный завет с Господом.[13]
Что касается «личного завета с Господом» самого отца Сергия, то он, безусловно, был заключен нерасторжимо, что подтвердили последующие события и что еще в 1928 году прозрел старец Нектарий, незадолго до своей кончины сказавший отцу Сергию (имея в виду и твердость его церковной позиции, и его грядущий подвиг мученичества): «О вас не беспокоюсь».
В Николо-Угрешском монастыре (1925)
Позиция отца Сергия по церковному вопросу — последовательная до самого конца — определялась его неприятием Декларации митрополита Сергия (Страгородского) от 29 июля 1927 года и последующих деяний Заместителя Местоблюстителя, продиктованных безбожной властью (таких, например, как введение поминовения властей за богослужением). Навязанная митрополиту Сергию политика влекла подчинение Церкви контролю богоборческой власти под видом лояльности, а «непоминающие» (власть и самого митрополита Сергия) попадали в разряд «нелояльных», становились, с точки зрения властей, антисоветскими «сектантами». Тем самым позиция отца Сергия создавала серьезную угрозу и для его паствы, и для него самого. Это было тяжелым испытанием совести пастыря. Многие преданные Церкви люди шли совсем иным путем, нежели отец Сергий; многие осуждали его, считали бунтарем, другие же (как, например, мученик Михаил Новоселов), напротив, критиковали за недостаточную решительность. Отец Сергий смиренно отвечал: «Если вы не разделяете моего пути, идите своим, но я не могу по-другому». От Церкви он никогда не отделялся, однако душа пастыря не принимала того, что казалось ему противоречащим его взглядам на Ее существо. Он ссылался на «немощную совесть». А то, как он болел этими вопросами, знали только близкие ему люди... Знала это и глушь ссылки, куда он вскоре отправился и где, судя по его письмам, не переставал мучиться, все ли сделано правильно, не обошлась ли его ревность слишком дорого родным, духовным чадам, общине... Но и эти сомнения, как видно из тех же писем, привели в итоге к глубочайшим духовным прозрениям, которыми отец Сергий щедро делился в своих посланиях с осиротевшей «покаяльно-богослужебной семьей».
Протоиерей Сергий Мечев был арестован 29 октября 1929 года вместе с двумя другими священниками и несколькими прихожанами Маросейки. Согласно материалам следственного дела, он обвинялся в создании некой антисоветской группы «духовных детей». Вскоре был объявлен приговор: ссылка в Северный край. Отправка по этапу в Архангельск последовала 11 (24) ноября, в день памяти преподобного Феодора Студита, которого отец Сергий особенно чтил как подвергавшегося гонениям непоколебимого борца за чистоту Церкви: на его пример он неоднократно ссылался, обосновывая тот или иной свой поступок.
Тогдашние этапы, лагеря, поселения, куда порой с невероятными трудностями добирались и сами осужденные, и их родные и близкие, — обо всех этих мытарствах в последние два десятилетия рассказано и написано так много, что нет нужды повторять описание перенесенных отцом Сергием тягот, усугубленных до крайности расшатанным здоровьем. Вкратце обозначим лишь основные вехи его скорбного пути.
Матушка Евфросиния Николаевна, на руках у которой осталось четверо детей, выбивалась из сил, чтобы поддержать мужа. Это становилось все труднее и труднее: по воспоминаниям В.В.Быкова, «когда отец Сергий нелегально приезжал в Москву, об этом никогда не сообщали Евфросинии Николаевне. При встречах с ним видно было, как отец Сергий страдал оттого, что не мог видеть свою семью, душа его болела о родных...»[15] А в 1932 году арестовали и ее, дав три года ссылки с последующим запретом на въезд в двенадцать крупнейших городов. Она также была сослана в Кадников, однако рядом с отцом Сергием ей довелось отбыть лишь незначительную часть срока.
Духовные дети не оставляли своего пастыря — через них осуществлялась переписка отца Сергия с общиной. Из тех, кто навещал его в ссылке, назовем Елену Владимировну Апушкину, Татьяну Ивановну Куприянову и Марию Николаевну Соколову (будущую монахиню Иулианию). Особо отметим, что в свое отсутствие отец Сергий благословил нуждающихся в духовной поддержке маросейских братьев и сестер обращаться именно к Марии Николаевне, которую считал верной и преданной своей ученицей.
Летом 1937 года последовало освобождение отца Сергия из лагерного заключения, срок которого ему сократили на год за «ударный труд». Однако запрет на въезд в столицу и ряд крупных городов оставался в силе. Семья пастыря проживала тогда под Москвой на станции Сходня. Там же нелегально поселился на некоторое время и сам отец Сергий. Затем он устроился в одну из поликлиник города Калинина (Тверь), и в отоларингологическом отделении вел врачебный прием. Таким образом он мог видеться с теми, кто приезжал к нему.
В 1938-1939 годах отец Сергий снимал жилье в разных местах под Калинином — вместе или по соседству с некоторыми духовными детьми. При этом он искал общения с единомысленным епископом. В те же годы в Калининской области проживал иеромонах Павел (Троицкий). В его жизнеописании читаем:
Отец Сергий Мечев, его духовный сын... Роман Владимирович Ольдекоп и несколько близких по духовному направлению людей... приходили к отцу Павлу, считали его своим духовником.
Отец Сергий Мечев, видя церковное оскудение, искал способ тайно рукоположить нескольких своих духовных чад в священники. Совершить эти хиротонии собирался епископ Афанасий (Сахаров), но его арестовали, и тогда договорились с епископом Мануилом (Лемешевским). В 1938 году он рукоположил Романа Владимировича Ольдекопа, Константина Константиновича Апушкина, Бориса Александровича Васильева и Валерия Владимировича Поведского.[16]
Первого мая 1939 года епископа Мануила арестовали в Завидове Калининской области, и он сообщил следствию о своих контактах с сосланными священниками, в том числе и с отцом Сергием. Начались аресты. Обо всем этом узнал отец Сергий, и для него полученное известие стало сильным потрясением. В начале 1940 года он переехал в Рыбинск и устроился работать фельдшером в поликлинику. На душе было тревожно и скорбно. Опасность грозила ему, его семье, его духовным детям. Он горячо молился о том, чтобы хоть их миновала чаша сия, чтобы исполнилось и с ним по слову Господа: Тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб (Ин.17:12). И молитва его была услышана.
Мысль о случившемся не давала отцу Сергию покоя. Прихожанка Маросейки Елизавета Александровна Булгакова рассказывает:
В то время в Рыбинске жила блаженная Ксения, слепая монахиня, молитвенница. К ней обращались за советом и архиереи. Связь с ней была через одну особу (возможно, келейницу), которая на словах передавала и вопросы, и ответы. Отец Сергий просил ее передать вопрос: «Что делать священнику, которого предал епископ?» Она смутилась и не хотела передавать вопроса. Приходит к матушке. Та встретила ее грозно: «Кому ты отказала?! Он — священномученик! Его ждет схима, затвор».[17]
Это предсказание, очевидно, допускало только одно толкование: темница и мученическая кончина. Но и сам отец Сергий обострившимся до крайности в тревогах и непрестанных молитвах духовным зрением мог уже видеть недоступное обычному взору. Со слов отца Бориса (Холчева), поселившегося в Рыбинске и ведшего там затворническую жизнь, известен такой случай. Оба маросейских священника встречались тайно в окрестностях города. И вот однажды, ощущая в себе эту новую способность, но по смирению своему истолковывая ее как симптом нервного расстройства, отец Сергий признался: «Отец Борис, я заболеваю психически. Подходит человек, а я вижу, что у него в душе». — «Это не болезнь, — возразил отец Борис, — а прозорливость...» Предчувствуя скорую гибель, отец Сергий простился с давним другом и единомышленником и напоследок сказал ему: «Бери Маросейку в свои руки». И отец Борис, насколько это было возможно в его обстоятельствах, исполнял напутствие отца Сергия...
Священник Сергий Мечев (конец 1920-х)
Арест между тем представлялся все более неотвратимым. Отцу Сергию предлагали перебраться в Среднюю Азию, однако вряд ли он вынес бы такую поездку. Уехал он в деревню Мишаки под Тутаевом в сопровождении Елизаветы Александровны Булгаковой, пришедшей на Маросейку недавно и в делах общины почти не осведомленной, что существенно облегчило ее участь при аресте. Скупыми сведениями о последних днях земной жизни отца Сергия мы в значительной мере обязаны ее воспоминаниям.
Жизнь в деревне, подробно описанная Е.А.Булгаковой... закончилась 7 июля (1941 года. — А.Г.), в день Рождества Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Отец Сергий был в этот день арестован... Е.А., вернувшуюся из Рыбинска, забрали в деревне. Больше они никогда не виделись, хотя и находились вблизи друг от друга, в одном коридоре главного здания Ярославского НКВД. На другой же день Е.А. услышала знакомую прихрамывающую походку отца Сергия и скрип его ботинок... Договориться заранее, что и как следует отвечать, не догадались...
Следователь, [однако], ни разу не сказал, что Мечев не так рассказывает. Из этого Е.А. заключила, что отец Сергий молчал [о ней], чтобы облегчить ее положение. Беспокоили мысли о цене этого молчания...
Перед 7 ноября Е.А. вдруг перестала слышать шаги отца Сергия и поняла, что в камере его нет. Он находился через одну камеру от нее, и она по доносившимся из коридора звукам знала, что он не был до того болен, поскольку выходил из камеры в положенное время, врача к нему не приводили, пищу в назначенный час подавали через форточку... Для нее осталось неизвестным, когда его увели.
Через несколько дней, 12 ноября 1941 года, Е.А. Булгаковой объявили об освобождении... В выданной справке значилось, что освобождена она на основании статьи 249-б Уголовного Кодекса, которая означала или полную невиновность, или смерть основного обвиняемого...[18]
Чин отпевания протоиерея Сергия был совершен после того, как удалось в неофициальном порядке узнать в Центральном архиве КГБ о гибели его в тюрьме в конце 1941 года... В дальнейшем память отца Сергия стали отмечать 29 декабря, в день его отпевания в 1950 году в Ташкенте отцом Борисом Холчевым...[19]
Из рассказанного Е.А.Булгаковой напрашивался вывод, что протоиерей Сергий Мечев был расстрелян мод утро б ноября 1941 года в день праздника иконы божией Матери «Всех скорбящих радость». С тех пор у маросейцев появилась традиция отмечать б ноября как день памяти своего пастыря. Однако нет никаких оснований не верить официально сообщенной в начале 1990-х годов дате исполнения приговора — 6 января 1942 года. Дело в том, что бытовавшая до того практика выдачи родственникам ложных сведений о судьбе их близких к началу 1990-х годов уже прекратилась...
В последнем — «расстрельном» — деле отца Сергия Мечева записано:
В настоящее время Мечев ведет работу по созданию подпольных т.н. «катакомбных церквей», насаждает тайное монашество по типу иезуитских орденов и на этой основе организует антисоветские элементы для активной борьбы с Советской властью.
Здесь же он характеризуется как «один из видных церковных авторитетов». Что ж, такое утверждение вряд ли было преувеличением: надзирающим органам тех лет нельзя отказать в осведомленности и в профессиональной интуиции, позволившей им безошибочно распознать в скромном скитальце-протоиерее огромную благодатную одаренность, что и явилось его главной виной, по несказанности своей не названной прямо, а сформулированной в обычной фразеологии тех лет. К расстрелу отца Сергия приговорили «без конфискации имущества за отсутствием имущества у осужденного».
Как тут не вспомнить о прозорливых словах, сказанных святым праведным Алексием Мечевым, старцем Московским: «Прекрасный у меня цветок отец Сергий! Но скоро отцветет...»
Поистине великим плодом «прекрасного цветка» стала «покаяльно-богослужебная семья» отца Сергия:
В нас редчайшая полнота, почти не встречающаяся, — полнотa покаяльно-богослужебной семьи. Я не нахожу ни в себе, ни в богослужении моего и вашего — все переплелось, все составило новый организм соборно совершающей служение духовной семьи. Я жил вами, вы мной, все вместе через Божию Матерь, святых угодников наших и приснопамятного Батюшку — во Христе. Разве можно нас поделить?[20]
Именно потому, что маросейская община представляла собой не просто приход, а «соборно совершающую богослужение духовную семью», она, в отличие от множества приходов в России, не сгинула в своей сокровенной сущности ни с отъятием пастыря, ни с закрытием храма в 1932 году. Вплоть до сего дня никто из одиноких «маросейцев» не стал обитателем дома престарелых — всех досмотрели и по-христиански проводили в последний путь... Более того, духовные чада отца Сергия, «вкупе пребывающие и в рассеянии находящиеся»[21], смогли в самые суровые времена сохранить и передать потомкам «дух Маросейки».
Один из старейших «маросейцев», духовный сын старца Алексия и протоиерея Сергия Владимир Владимирович Быков (скончался в 2004 году), сподобившийся увидеть возрождение храма, вспоминал, что когда в результате постоянных арестов в Москве почти не осталось священников, отец Сергий, пастырь добрый и мудрый, с целью утолить стремление братьев и сестер маросейской общины к молитвенному общению, разделил их на группы по десять-двенадцать человек, поставив во главе каждой наиболее опытных людей, имена которых не разглашались. На собраниях этих групп читалась и обсуждалась духовная литература, письма отца Сергия из неволи, совершались богослужения приезжавшими в Москву ссыльными иереями. Хорошо известен факт, что маросейская община, бывшая в 1910-1920-е годы одной из самых крепких в Москве, возродилась, лишь только храм был возвращен Церкви (Московской Патриахии — И.И.). Произошло это и 1990 году.
И августе 2000 года Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви прославил в лике праведных старца Алексия, пресвитера Московского, а в великом сонме новомучеников и исповедников Российских XX века — протоиерея Сергия Мечева. И 2001 году 16 июня на Введенском кладбище в Москве были обретены честные мощи старца Алексия и 29 сентября крестным ходом при огромном стечении духовенства и народа во главе со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II перенесены из Новоспасского монастыря в храм святителя Николая в Кленниках. Теперь в восстановленном и благоукрашенном храме есть придел во имя святого праведного Алексия и священномученика Сергия Мечевых.
Так на наших глазах торжествуют Правда и Истина... (??? — И.И.)
[1] См.: М[ече]в С. «Внутренняя клеть» (Из забытых заветов Православия) // Возрождение. 1918. № 8. С.10-12 (См. наст.изд.).
[2] См. наст.изд.: С.264-265.
[3] Добровольский А. Рассказы о старце Алексие Мечеве, о чудесах, им совершенных, и о других чудесах. М., 1995. С.66-67.
[4] Апушкина Е.В. У Батюшки на Маросейке // Пастырь добрый: Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексия Мечева. М., 1997. С. 281.
[5] Из воспоминаний Т.И.Куприяновой (См. наст.изд.: С. 294-295).
[6] К сожалению, эта памятная дата почему-то отсутствует в церковных календарях-ежегодниках. — А.Г.
[7] Анонимная машинописная рукопись. С.47-48.
[8] Там же. С.52-53.
[9] Там же. С.55-59.
[10] Из архива храма Свт.Николая в Кленниках.
[11] Анонимная машинописная рукопись. С.90.
[12] Там же. С.64-65.
[13] Там же. С.95.
[14] См. наст, изд.: С.257-287.
[15] Из архива храма Свт.Николая в Кленниках.
[16] Иеромонах Павел (Троицкий): Жизнеописание. М., 2003. С.31-32.
[17] Цит. по: Надежда. Вып.16. Базель; M., 1993. С.230.
[18] Здесь ошибка, кочующая из издания в издание: такой статьи в 1941 г. в УК не было. — А.Г.
[19] Мечева И.С. Жизнеописание священномученика Сергия Мечева // Свщмч.Сергий Мечев. Тайны богослужения. М., 2001. С.340-343.
[20] См. наст.изд.: С.263.
[21] См. наст.изд.: С.267.
