Для того, чтобы правильно судить о смысле притчи, рассказанной Господом в настоящем евангельском отрывке, необходимо выяснить прежде всего, к кому она относится. В главе ХІ (ст. 27) мы читаем: Когда Он ходил в храме, подошли к Нему первосвященники и книжники и старейшины. С ними-то и шёл дальнейший разговор, им и была рассказана притча, причём в последнем (12-м) стихе евангелист добавляет, что они поняли, что о них сказал притчу. Таким образом, из сопоставления этих мест ясно, что притча имеет в виду руководителей еврейского народа, и они-то именно разумеются в приточном образе виноградарей, отплативших хозяину виноградника за его заботы убийством его посланников. Мотив притчи взят из книги пророка Исаии, V главы, где содержится «Песнь о винограднике». Здесь мы находим те же образы и сравнения:
У Возлюбленного моего был виноградник на вершине утучнённой горы, и Он обнёс его оградою, и очистил его от камней, и насадил в нём отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нём точило, и ожидал, что он принесёт добрые грозды, а он принёс дикие ягоды. И ныне, жители Иерусалима и мужи Иуды, рассудите Меня с виноградником Моим. Что ещё надлежало бы сделать для виноградника Моего, чего Я не сделал ему? Почему, когда Я ожидал, что он принесёт добрые грозды, он принёс дикие ягоды? Итак Я скажу вам, что сделаю с виноградником Моим: отниму у него ограду, и будет он опустошаем; разрушу стены его, и будет попираем, и оставлю его в запустении...
И дальше пророк дает совершенно определенное пояснение притчи:
Виноградник Господа Саваофа есть дом Израилев, и мужи Иуды — любимое насаждение Его. И ждал Он правосудия, но вот — кровопролитие; ждал правды, и вот — вопль (Ис. V, 1-7).
Таким образом, смысл притчи совершенно ясен: виноградник — народ еврейский, виноградари — его духовные руководители, первосвященники и книжники.
Объяснение других подробностей даёт святитель Василий Великий в своём толковании на книгу пророка Исаии.
«Под оградою, — говорит он, — можно разуметь законные заповеди, которые Бог дал народу до введения в “землю одержания”. А поелику закон дан чрез Ангелов рукою ходатая (Гал. ІІІ, 19), то, может быть, подразумевается охранение Ангелов, стрегущих пределы Израиля... Столп или башня, созданная посреди, очевидно, есть храм, водруженный среди Иудеи... Точило же — самая Синагога Иудейская, служившая прообразом Церкви Божией и дававшая предуготовление с помощью Закона и предварительное поучение в благочестии».
Слуги, посланные Господином к виноградарям принять плоды виноградника, которых последние то били, то убивали, очевидно, посланные богом к Израилю пророки Ветхого Завета, властно возвышавшие свой голос среди всеобщего нечестия и требовавшие плодов праведной жизни. Немногие из них кончили жизнь естественною смертью. Исаия был перепилен деревянною пилою, Иеремия брошен в ров, наполненный нечистотами, и почти все они так или иначе пострадали от главарей народа Израильского.
Единственный любезный Сын Господина виноградника, посланный напоследок, — Сам Господь Иисус Христос, единородный Сын Божий.
Здесь Спаситель из области исторической притчи и образов прошлого переходит уже к пророчеству, предсказывая Свою судьбу и близкую смерть от руки первосвященников и старейшин еврейских. И как скоро должен был осуществиться этот заговор виноградарей, говорящих друг другу: Пойдём, убьём его, и наследство будет наше. Через каких-нибудь несколько дней после приведенного разговора тот же евангелист уже сообщает, что искали первосвященники и книжники, как бы взять Его хитростью и убить (Мк. ХІV, 1).
Перед нами, таким образом, проходит в притче вся история народа еврейского в его отношении к домостроительству человеческого спасения.
Сначала — возлюбленный Богом, избранный народ, предназначенный к тому, чтобы спасти всё человечество, беспомощное в своём грехопадении, и получивший все нужные для этого средства. Ему дан был Синайский закон, точно определявший правила жизни и поведения и бывший для него оградой, препятствовавшей слиться с другими языческими народами и раствориться в окружавшем его море религиозных суеверий и идолопоклонства. Он имеет собственный храм, запечатленный уже при создании явлением особой силы и благоволения Господа Саваофа. Этот храм служил как бы сторожевой башней, где на страже чистоты веры и жизни народной должны были стоять священники и левиты, назначенные для этого самим Богом. Наконец, вся религиозно-теократическая организация народа еврейского была для него как бы точилом, то есть прессом для выжимания сока из виноградных ягод. Подобно тому как сочные гроздья винограда, проходя через точило, давали ароматное вино, так искренно верующий и ревностный израильтянин, подчиняясь богослужебному ритуалу и религиозному укладу жизни древней общины, мог выявить и воспитать в себе все лучшие качества духа, требуемые законом Иеговы.
Что ещё надлежало бы сделать для виноградника?... Всё было сделано.
И однако вместо добрых гроздьев он принёс дикие ягоды.
Идолопоклонство, самые чудовищные культы Востока с их разнузданной жестокостью и сладострастием постоянно отвлекали массу еврейского народа от почитания истинного Бога. Патриархальные традиции общественной жизни, строгие правила семейного уклада часто уступали место половой распущенности, чувственности, алчности к наживе, лживости, вероломству и другим порокам. С какою горечью говорят об этом упадке народного духа пророки, эти посланники Божии, не жалевшие ни сильных слов, ни собственной жизни, чтобы призвать своих собратьев к покаянию! Всё было напрасно. Народ или не слушал их речей, или, разъярённый обличениями, предавал их мучительной смерти.
Великий Искупитель человечества Господь Иисус Христос, единородный Сын Божий, посланный на землю для спасения людей, был распят тем же неблагодарным народом.
Вместо правды — вопль; вместо правосудия — кровопролитие...
Убийствами платил Израиль Богу за Его покровительство и заботы.
Это был великий грех пред Богом не только потому, что в нём сказывалась чёрствая неблагодарность порочного сердца, и не только потому, что убийство посланников Божиих было дерзким мятежным восстанием против Самого Бога, но и потому, что убийство само по себе считалось величайшим преступлением против Закона Божия.
Не убивай, — гласила шестая заповедь Синайского Законодательства, и за нарушение этой заповеди грозила смертная казнь. Кто ударит человека так, что он умрёт, да будет предан смерти, — таково было постановление закона (Исх. ХХІ, 12), подтверждённое позднее в книге Левит: Кто убьёт какого-либо человека, тот предан будет смерти (Лев. ХХІV, 17). Проклят, кто тайно убивает ближнего своего!.. Проклят, кто берёт подкуп, чтоб убить душу и пролить кровь невинную, — ещё грознее предостерегает Второзаконие (Втор. ХХVІІ, 24-25).
Даже неумышленное убийство по неосторожности могло навлечь на случайного убийцу смерть от руки мстителя, которым обыкновенно являлся ближайший родственник убитого. Он мог спастись только в одном из так называемых городов убежища, куда он имел право скрыться, дабы мститель за кровь в горячности сердца своего не погнался за убийцею и не настиг его... между тем как он не подлежит осуждению на смерть, ибо не был врагом ему... Но намеренного убийцу ничто не могло спасти. Если кто [у тебя] будет врагом ближнему своему и будет подстерегать его, и восстанет на него и убьёт его до смерти, и убежит в один из городов тех, то старейшины города его должны послать, чтобы взять его оттуда и предать его в руки мстителя за кровь, чтоб он умер; да не пощадит его глаз твой; смой с Израиля кровь невинного, и будет тебе хорошо (Втор. ХІХ, 6, 11-13).
Ещё подробнее говорит об этом книга Числа:
Если кто ударит кого железным орудием так, что тот умрёт, то он убийца: убийцу должно предать смерти; и если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, так что тот умрёт, то он убийца: убийцу должно предать смерти; или если деревянным орудием, от которого можно умереть, ударит из руки так, что тот умрёт, то он убийца: убийцу должно предать смерти; мститель за кровь сам может умертвить убийцу: лишь только встретит его, сам может умертвить его; если кто толкнёт кого по ненависти, или с умыслом бросит на него что-нибудь так, что тот умрёт, или по вражде ударит его рукою так, что тот умрёт, то ударившего должно предать смерти: он убийца; мститель за кровь может умертвить убийцу, лишь только встретит его (Чис. ХХХV, 16-21).
Когда первое убийство осквернило землю и пролилась первая невинная кровь, когда Каин убил Авеля, Господь грозным проклятием покарал убийцу.
И сказал [Господь]: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле (Быт. ІV, 10-12).
Это строгое отношение к убийству вполне понятно. Вряд ли может быть более тяжелое преступление, чем намеренное, по злобе, пролитие крови и лишение жизни ближнего.
По взгляду ветхозаветного закона, пролитая в убийстве кровь оскверняла землю.
Не оскверняйте земли, — завещал Господь Израилю, — на которой вы [будете жить]; ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего её. Не должно осквернять землю, на которой вы живёте, среди которой обитаю Я; ибо Я Господь обитаю среди сынов Израилевых (Чис. ХХХV, 33-34).
Убийство человека — это дерзкое восстание против Бога и нарушение планов Его домостроительства. По неисповедимому совету мудрости Своей, Господь определил для каждого человека земную жизнь, чтобы в рамках и условиях этой жизни человек мог достигать высшей и единственной цели своего существования — единения с Богом. Почему для достижения этой цели Господу угодно было положить путь земной жизни с её горестями и страданиями — мы этого точно не знаем, ибо это скрыто в предвечном плане миротворения, но мы знаем наверное, что за пределами нашей жизни уже не может быть нравственного развития или исправления жизни, и процесс освящения человека или духовного приближения его к Богу прерывается смертью. За порогом смерти человеку остается только получить возмездие за то добро или зло, которое он сделал, будучи в теле. Убийство или насильственное отнятие жизни нарушает этот план Божий, преждевременно и произвольно вырывая человека из тех условий, в которые Господь его ставит для его спасения. Таким образом, убийство есть грех не только против человека, но ещё более против Бога, как дерзкое и грубое вмешательство в деятельность Божественного Промысла, ведущего человека к вечному блаженству.
Убийство человека есть дерзость против Творца ещё и потому, что каждый человек носит в себе образ Божий. Мотив этот ясно указывает Священное Писание, когда говорит: Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека: ибо человек создан по образу Божию.
Убийство есть великий грех против общества, против Церкви, против Царства Божия. Мы знаем, что основой всех этих форм человеческой жизни служит любовь. Любовь, как цемент, объединяет человечество, ведя его к высшей точке того мирового блаженного единства, когда будет Бог всяческая во всех. Всякое проявление злобы, противодействуя любви, выщелачивая этот цемент из постройки Царства Божия, разлагает человечество, вносит рознь и препятствует, таким образом, достижению идеала общечеловеческого счастья. Убийство как проявление злобы есть поэтому грех против всего человечества, как препятствие на его пути к блаженству и единению с Богом. К этому следует ещё добавить, что из всех проявлений злобы убийство есть самое сильное, самое злостное и потому самое вредное.
Наконец, убийство есть грех опасный и великий ещё и потому, что это — грех непоправимый. Кражу можно исправить, вернув украденное, обиду можно заставить забыть, заслужив прощение, грубое слово можно загладить нежностью и лаской — убийство ничем поправить невозможно. Можно раскаяться, тяжёлым подвигом вымолить прощение Божие, но вернуть жизнь убитому — не в нашей власти. Вот почему грех убийства всегда останется пятном и страшной тяжестью на совести.
Однажды к великому старцу пустыни, авве Зосиме, пришёл атаман шайки разбойников, гроза проезжих караванов, наводивший ужас на всю окрестность своими дерзкими набегами.
— Авва, — сказал он, — я прошу иноческого пострига...
Старец взглянул на него с удивлением.
— Не удивляйся, — продолжал разбойник грустно, — меня замучила совесть... В последнем набеге на персидский караван мы убили двух женщин... У одной из них на руках был маленький ребёнок. Нам невозможно было с ним возиться, и, чтобы малютка не страдал, я перерезал ему горло... С тех пор я не знаю покоя... Он всё время стоит у меня перед глазами... окровавленный, трепещущий... Я не могу больше переносить! Я измучился... Старец, постриги меня! Может быть, мне удастся трудами и молитвою заслужить прощение у Бога!
Преподобный Зосима постриг атамана в иноки.
Прошло девять лет. Новый инок удалился в самый уединённый уголок пустыни и там в сырой, угрюмой пещере весь отдался покаянному подвигу. Он не жалел себя: самые суровые подвиги, самые тяжёлые истязания, какие только изобрела аскетическая дисциплина восточных пустынь, нёс он с готовностью и усердием. Только в этом напряжении всех сил, в страшном утомлении и изнурении подвижничества удавалось ему порой заглушить внутреннюю боль совести.
Но в один день он снова пришёл к преподобному Зосиме.
— Отдай мне мои мирские одежды, — сказал он. — Я хочу вернуться в мир...
— Сын мой! Что с тобой? Почему?
— Авва, авва! Я не могу успокоиться... Передо мной опять зарезанный младенец... В его глазах упрёк, как будто он спрашивает: «Зачем ты убил меня?..» Господь не приемлет моего покаяния. Я хочу отдать себя суду и понести то, что я заслужил. Может быть, Господь простит меня!
Он надел свои прежние одежды, сам предал себя в руки правосудия и был усечен мечом.
Пролитая кровь вопиет к небу об отмщении.
В новозаветном христианстве заповедь об убийстве получила дальнейшее расширение и развитие. Как и во всех Своих заповедях, Господь старается не столько предупредить внешние злые поступки, сколько пресечь самый корень греха, гнездящийся в сердце человека. Вот почему Евангелие запрещает не только убийство как высшее проявление злобы, но и все сравнительно мелкие обнаружения этого чувства, однородные по своей внутренней природе.
Вы слышали, — говорит Господь, — что сказано древним: не убивай, кто же убьёт, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака» (пустой человек), подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной (Мф. V, 21-22).
Таким образом, запрещаются все проявления злого чувства не только в действиях, но и в словах, ибо злоба, как и всякая другая страсть, проходит три фазиса своего развития — мысль, слово и дело — и во всех этих формах остаётся одинаково опасной и греховной. Злая мысль легко переходит в злое слово, которое, в свою очередь, также легко вызывает злое действие, причём качественной разницы в этих трёх моментах нет.
Как часто мы забываем эту заповедь Спасителя и какие превратные понятия о злых словах и брани установились в русской жизни! Всегда снисходительные ко всем видам порока, мы почти не считаем сквернословия и брани за грех, а порой готовы видеть в этом даже какое-то молодечество, удальство русской натуры. «Брань на вороту не виснет», «Милые бранятся — только тешатся», «Бранят — дарят» — все эти пословицы действительно выражают взгляд и настроения русского народного духа, хотя, конечно, их нельзя назвать произведениями народной мудрости.
И кажется, ни в одном народе жизнь не засорена до такой степени этим мутным потоком ругани, как жизнь народа русского. Вряд ли на земном шаре найдётся язык, столь виртуозный в изобретении самых ужасных, часто кощунственных, богохульных ругательств, как наш родной язык, этот великий, могучий, правдивый и свободный, по выражению Тургенева, русский язык. Эта всюду висящая в воздухе брань, эта привычка сдабривать почти каждое слово трёхэтажными проклятиями некоторым писателям кажется даже неотъемлемой чертой русского народного темперамента.
У Станюковича в его «Морских рассказах» есть такая сцена: на военном клипере «Забияка» отдан приказ не ругаться.
— Осмелюсь доложить, — возражал один из боцманов, — что вовсе отстать никак невозможно, ваше благородие, как перед истинным Богом докладываю. Дозвольте хучь тишком... Чтобы, значит, честно, благородно, ваше благородие!..»
И после этого разговора из уст его льётся опять та вдохновенная импровизация ругани, которая стяжала ему благоговейное удивление всей команды...
И это кажется вполне естественным. Иначе и быть не может. Так привыкают люди к курной избе, где к человеческим испарениям примешивается вонь телят и ягнят, зимующих вместе с хозяевами. От этой вони даже теплее кажется... Так можно привыкнуть и к сквернословию и совершенно не замечать его в атмосфере окружающей жизни.
А между тем это великий грех.
Главный вред сквернословия и ругани заключается в том, что в них выражается злобное чувство, вносящее вражду и разделение. Когда укоризненные слова и обличения идут от любящего сердца, тогда они часто полезны, ибо любовь чувствуется и сквозь внешне грубую оболочку укоризны и действует на отзывчивое сердце благотворно. В писаниях пророков мы находим необычайно резкий тон обличений; великие подвижники-старцы часто делали очень суровые выговоры своим ученикам, и, однако, эти выговоры не уязвляли самолюбия и впоследствии вспоминались только с благодарностью, ибо в них была великая любовь и сердечная забота о пользе ближнего. Таким образом, не сами по себе бранные слова дурны, а заключающееся в них злое чувство. Здесь, как и во всех других случаях, оценивается в христианстве не столько внешняя форма, сколько внутреннее содержание. Но в обычном у нас бранном словоизвержении, конечно, нет и тени любви; есть только злоба и распущенность грубой натуры, не желающей считаться с чувством окружающих людей. В этом виде брань является, вне всякого сомнения, элементом гниения и распада жизни, и в этом кроется её величайшая опасность, не говоря уже о том огрубении души, которое бывает её неизбежным последствием для самого человека, подверженного этой страсти.
Всякое проявление злого чувства, особенно в убийстве, есть нарушение шестой заповеди и потому преступно. Об этом вряд ли возможен спор. Но есть одна форма убийства, по отношению к которой нет общего согласия взглядов даже среди верующих христиан. Это — убийство на войне. В то время, как одни считают убийство этого рода одинаково предосудительным наравне со всеми прочими его видами, другие, наоборот, военное убийство считают чуть ли не добродетелью, ибо в нём выражается патриотизм и геройство. Как разрешить это противоречие?
Посмотрим, какие основания для того имеются в Священном Писании.
В Ветхом Завете убийство, как мы уже знаем, было строго запрещено особою заповедью Божиею. И в то же время на всём протяжении ветхозаветной истории мы постоянно встречаем убийства, не только не наказанные Богом, но совершённые во имя исполнения Его воли и потому не противоречащие нравственному закону.
Вождь и законодатель еврейского народа, Моисей, начинает свою деятельность убийством.
Когда Моисей вырос, случилось, что он вышел к братьям своим [сынам Израилевым] и увидел тяжкие работы их; и увидел, что Египтянин бьёт одного Еврея из братьев его, [сынов Израилевых]. Посмотрев туда и сюда и видя, что нет никого, он убил Египтянина и скрыл его в песке (Исх. II, 11-12).
Во время сорокалетнего странствия евреев по пустыне, когда Израиль жил в Ситтиме, начал народ блудодействовать с дочерями Моава. И воспламенился гнев Господень на Израиля и началось великое поражение народа...
И вот, некто из сынов Израилевых пришёл и привёл к братьям своим Мадианитянку, в глазах Моисея и в глазах всего общества сынов Израилевых, когда они плакали у входа скинии собрания. Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, увидев это, встал из среды общества и взял в руку свою копьё, и вошёл вслед за Израильтянином в спальню и пронзил обоих их, Израильтянина и женщину в чрево её: и прекратилось поражение сынов Израилевых... И сказал Господь Моисею, говоря: Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, отвратил ярость Мою от сынов Израилевых, возревновав по Мне среди их, и Я не истребил сынов Израилевых в ревности Моей; посему скажи: вот, Я даю ему Мой завет мира, и будет он ему и потомству его по нём заветом священства вечного, за то, что он показал ревность по Боге своём и заступил сынов Израилевых (Чис. ХХV, 6-8, 10-13).
История завоевания земли Ханаанской и весь период Судей полны также убийствами, иногда предательскими и коварными.
Когда сыны Израилевы опять стали делать злое пред очами Господа, и укрепил Господь Еглона, царя Моавитского... Он собрал к себе [всех] Аммонитян и Амаликитян... и поразил Израиля... И служили сыны Израилевы Еглону... восемнадцать лет. Тогда возопили сыны Израилевы к Господу, и Господь воздвигнул им спасителя Аода, сына Геры. Аод сделал себе меч с двумя остриями, длиною в локоть, и припоясал его под плащом своим к правому бедру, [и пришёл], и поднёс дары Еглону, царю Моавитскому; Еглон же был человек очень тучный... Аод вошёл к нему: он сидел в прохладной горнице, которая была у него отдельно. И сказал Аод: у меня есть до тебя, [царь], слово Божие. [Еглон] встал со стула [пред ним]. [Когда он встал,] Аод простёр левую руку свою и взял меч с правого бедра своего и вонзил его в чрево его, так что вошла за острием и рукоять, и тук закрыл острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его... Придя же [в землю Израилеву, Аод] вострубил трубою... и сошли с ним сыны Израилевы с горы... И сказал им: идите за мною, ибо предал Господь [Бог] врагов ваших Моавитян в руки ваши (Суд. ІІІ, 12-17, 20-22, 27-28).
Когда другой угнетатель Израильского народа, военачальник Иавина, царя Ханаанского, Сисара, был разбит Вараком в бою у потока Киссон, он убежал пеший в шатёр Иаили, жены Хевера Кенеянина.
И вышла Иаиль навстречу Сисаре и сказала ему: зайди, господин мой, зайди ко мне, не бойся. Он зашёл к ней в шатёр, и она покрыла его ковром... [Сисара] сказал ей: стань у дверей шатра, и если кто придёт и спросит у тебя и скажет: «нет ли здесь кого?», ты скажи: «нет», Иаиль... взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле; а он спал от усталости — и умер (Суд. ІV, 18, 20-21).
При завоевании Ханаана население покорённых городов почти сплошь вырезывалось без различия пола и возраста. При описании взятия Македа, Ливны, Лахиса, Еглона, Хеврона, Давира и др. мы неизбежно встречаем в книге Иисуса Навина одно и то же примечание, как припев рапсодии: и взяли город, и поразили его мечом, и царя его, и всё дышаще, что находилось в нём; никого не оставили, кто уцелел бы (Нав. Х).
Это делалось во исполнение воли Божией, которую Господь иногда выражал открыто через пророков. Так в Первой книге Царств мы читаем:
И сказал Самуил Саулу: ...Так говорит Господь Саваоф: ...иди и порази Амалика [и Иерима] и истреби всё, что у него... и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла... Но Саул и народ пощадили Агага и лучших из овец и волов и откормленных ягнят... (1 Цар. ХV, 1-3, 9).
За это непослушание первый царь Израильский был строго наказан:
И сказал Самуил Саулу: ...Зачем же ты не послушал гласа Господа... и сделал зло пред очами Господа? ...непокорность есть такой же грех, что волшебство, и противление то же, что идолопоклонство; за то, что ты отверг слово Господа, и Он отверг тебя, чтобы ты не был царём [над Израилем]... Потом сказал Самуил: приведите ко мне Агага, царя Амаликитского... И разрубил Самуил Агага пред Господом в Галгале... И... печалился Самуил о Сауле, потому что Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем (1 Цар. ХV, 16, 19, 23, 32, 33, 35).
Такого рода примеров, когда убийство совершалось с соизволения Божия и даже по повелению Господа, в Ветхом Завете чрезвычайно много. Но, присматриваясь ко всем этим случаям, мы замечаем здесь всегда одну неизменную черту: все убийства такого рода, не вызывающие гнева Божия, не имеют мотивов личного характера. Они совершаются не по злобе, не в пылу гнева и вражды, не для корысти и не для личной выгоды, но или для пользы народа или по повелению Божию, как наказание за грех. Таким образом, ясно, что в Ветхом Завете убийство на войне допускалось и не считалось преступлением, ибо воюющие сражались, конечно, не для себя, но для пользы народа или же во имя послушания воле Божией.
В Священном Писании Нового Завета, к сожалению, нет столь прямых указаний того, как христианин должен относиться к войне. Господь упоминает иногда о войне в Своих притчах (см. Лк. ХІV, 31), но говорит о ней совершенно объективно, не высказывая Своего взгляда на её нравственную сторону. Думается, во всяком случае, что, если бы этот взгляд противоречил ветхозаветной точке зрения, то так или иначе это должно было отразиться в речах Спасителя, ибо неясность в этом пункте ставила бы последователей нового учения иногда в совершенно безвыходное положение. Как бы то ни было, прямого запрещения участвовать в войне в словах и притчах Господа мы не находим.
Когда к Иоанну Крестителю приходили воины с вопросом, что должны они делать для своего спасения, он не потребовал от них, чтобы они оставили своё занятие, но сказал им только: Никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем (Лк. Ш, 14).
В древней христианской церкви вопрос о военной службе, по-видимому, не возбуждал никаких сомнений, и христиане находили для себя вполне возможным нести эту службу даже в войсках языческих императоров; ко времени Константина Великого в римской армии существовали уже целые когорты, составленные исключительно из христиан. Не считала эту профессию нравственно позорной и Православная церковь, причисляя к лику святых многих воинов, как, например, Георгия Победоносца, Савву Стратилата, Феодора Стратилата, святого Севастиана, Иоанна Воина и многих других.
У святителя Афанасия Великого мы находим даже одобрение военной службе. Чем объясняется такая разница в отношениях христианства к простому убийству и к убийству на войне? Понять это нетрудно, если принять в соображение, что в убийстве на войне нет того, что составляет сущность греха, — нет злой воли. С религиозной точки зрения смерть сама по себе не есть зло. Это только порог между двумя мирами, это — простой переход из одной формы бытия в другую. Злом смерть и убийство становятся лишь тогда, когда они являются результатом ненависти, злого чувства, злой воли. Но ведь солдат, который отправляется на войну, совершенно не имеет ни злого чувства, ни злой воли. Защищая родину, он только исполняет свой долг, инстинкт которого вложен Творцом даже в птицу, защищающую своё гнездо; принимая на себя покорно все тяжести и невзгоды походной жизни, он безропотно несёт крест одного из величайших несчастий, которое Господу угодно иногда посылать для вразумления людей.
Не следует забывать, что война есть несчастье, и притом несчастье народное, стихийное, не зависящее от воли отдельных личностей. Поэтому и самый вопрос о праве человека вести войну ставится неправильно. Это почти равносильно вопросу: имеем ли мы право быть сосланными в Сибирь или подвергнуться землетрясению и свалиться в пропасть? Нравственный вопрос здесь не о праве, а о том, желаем ли мы разделить несчастье, обрушившееся на наш народ, вместе со всеми или предпочитаем уклониться от этого, предоставив нести его другим. Люди с чуткой совестью живо сознавали эту обязанность — друг друга тяготы носите — в минуту общественных бедствий. Это именно сознание долга пред народом заставило известного нашего писателя В.М.Гаршина вступить в ряды русской армии во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов.
Но если война — народное бедствие, то, очевидно, на каждом из нас лежит обязанность предотвращать её, насколько это от нас зависит. Каким образом?
Война — это грозовая туча, образующаяся из испарений зла.
Мелкие, злые, противонравственные деяния отдельных лиц, постепенно накапливаясь, подготовляют грозу войны так же неизбежно, как водяные испарения образуют облака. Это вовсе не мистика, а просто реалистическое объяснение. Обычными причинами современных войн служит или погоня за рынками, за наживой, или национальное властолюбие. Поэтому каждый человек, живущий материалистическими интересами личной выгоды, честолюбия, славолюбия, властолюбия и т.д., уже тем самым подготовляет ту общественную атмосферу личности и эгоизма, которая, сталкиваясь с эгоизмом других народов, рождает войну. Таким образом, на каждом человеке, делающем зло или нарушающем заповеди Божии, лежит ответственность за войну, и уклониться от этой ответственности не имеет права никто, ибо он был в своей мере виновником войны, из-за своих противонравственных деяний и греховной жизни.
Отсюда вывод: жизнь во Христе, жизнь праведная, в соблюдении заповедей Божиих есть лучшее средство предупреждать войну, и в этом состоит обязанность каждого гражданина, действительно заботящегося о благосостоянии своей страны и своего народа.
Кроме того, мы знаем, что Спаситель, по Его собственным словам, приходил не за тем, чтобы нарушить закон, но чтобы его исполнить.