Публикуемый нами доклад был прочитан на Международной научно-богословской конференции «Духовные движения в Народе Божьем: история и современность», проходившей в Москве 2-4 октября 2002 (организована Свято-Филаретовским институтом, журналом «Вестник РХД» и Институтом человека РАН), и напечатан в одноимённом сборнике в 2003. Первоначально мы хотели сделать из него выборку, поскольку полностью выдавать материал без его обработки значило бы подвергать читателей опасности увлечения их в разнообразные заблуждения автора. Но из-за больших трудностей в намечаемой нами переработке материала, мы решили оставить его без изменений, предварив небольшим вступительным словом. Во-первых, надо сказать, что, несмотря на то, что Алексей Глаголев был духовным сыном о.Анатолия, это ещё не говорит о том, что он до конца был верным его последователем. Судя же по этой статье, он после своего рукоположения входил в административное подчинение Московской Патриархии и поэтому не может нами рассматриваться как истинный пастырь... Вообще же, на примере данного доклада мы можем наблюдать некое историософское и духовно-нравственное смешение несовместимых событий и понятий, что представляет собой значительную опасность в неверном восприятии действительности и как следствие в заражении духом псевдофилософской прелести. Сведущим в современных сектантских движениях уже одно перечисление инициаторов упомянутой конференции даёт определённое представление о том, сколькими заблуждениями можно проникнуться, доверившись этим духовным вождям: здесь и неумеренная любовь к своей исторической родине, проявляющяяся в таком, например, явлении как мариескобцовство, такая же неумеренная любовь к иудеям, и многое другое. Но ради содержащихся в докладе сведений об о.Анатолии и его последователях мы решились на то, чтобы разместить его на нашем сайте, тем более что сам докладчик в отличие от других подобных деятелей не проявляет здесь открытой неприязни к ИПЦ.
Мы не случайно рассматриваем под общим заголовком — «Опыт жизни за други своя» — опыт общин о.Анатолия Жураковского и о.Алексея Глаголева. По сути, это одна община, один совместный путь протяжённостью почти в пятьдесят лет. Хронологически его можно разделить на следующие периоды.
Первый период: 20-е годы. В 1922 24-летний священник Анатолий Жураковский получает разрешение митр.Киевского Михаила (Ермакова) служить в маленькой, бывшей домовой, церквушке при приюте св.Марии Магдалины на Никольско-Ботанической улице.(1) Это было время небывалого подъёма религиозного самосознания и активности в церкви мирян, прежде всего интеллигенции. Вокруг о.Анатолия (ещё недавно студента Киевского университета, члена Религиозно-философского общества) собираются образованные, интеллигентные люди (в их числе профессора Киевской духовной академии В.И.Экземплярский, П.П.Кудрявцев) и молодёжь — бывшие гимназисты и гимназистки, студенты, «профессорские дети», среди них — молодой богослов Алексей Глаголев, выпускник Духовной академии,(2) старший сын известного киевского священника о.Александра Глаголева. Из стихийно сформировавшихся групп и кружков вскоре образуется община, возникает сестричество св.Марии Магдалины и братство св.Иоанна Златоуста. В 1922 о.Анатолий и общинники активно участвуют в диспутах с обновленцами, теософами, атеистами (грандиознейший из диспутов на тему «Наука и религия» проходил в мае и продолжался три дня). В 1923 первый арест о.Анатолия и ссылка в Краснококшайск (позднее — Йошкар-Ола); община переходит в храм Николы Доброго на Покровской улице к о.Александру Глаголеву. В 1925 о.Анатолий возвращается из ссылки и служит с о.Александром. В 1927 после обнародования Декларации «лояльности» митр.Сергия (Страгородского) о.Анатолий становится главой киевских «непоминаюших». Он пишет «Ответ востязующим» с разъяснением церковной позиции в отношении Декларации. Община Жураковского уходит из прихода Николы Доброго. Последнее место его служения — храм Преображения, вместе с архим.Спиридоном (Кисляковым), афонским монахом, также присоединившимся к «непоминающим».
Второй период: 30-е годы. 14 октября 1930 следует второй арест о.Анатолия, после которого его ссылают в Свирские лагеря, входившие в систему Беломорско-Балтийского канала. В середине — конце 30-х годов в Киеве один за другим закрываются храмы, приходы (накануне Великой Отечественной войны действующим будет только один храм). В 1934-1935 община Жураковского, объединившись с частью общинников о.Спиридона и о.Александра Глаголева, создаёт так называемую «катакомбную церковь». Богослужения совершаются нелегально на частных квартирах «бродячими» (т.е. оставшимися без приходов) священниками. Одно из таких мест — квартира молодой четы Алексея и Татьяны Глаголевых, живших на Дегтярной улице.(3) В 1937 почти весь костяк общины подвергается репрессиям, арестам, ссылкам, физическим и моральным мучениям. Некоторые общинники были без суда расстреляны в тюрьмах, погибли в лагерях. В ноябре 1937 пришло последнее письмо от о.Анатолия из Уроксы, одного из северных лагерей особого назначения.
Третий период: 40-е годы. В июне 1940 приходит извещение: «За вновь содеянное преступление А.Е.Жураковский осуждён на 10 лет строгой изоляции без права переписки». В 1941 Алексей Глаголев тайно едет в Кременец, в Западную Украину, для рукоположения. Вернувшись в Киев, он вскоре получает приход Покровской церкви на Покровской улице. Вновь собирается община. Во время немецкой оккупации 1941-1943 в зданиях, принадлежащих приходу, о.Алексей и общинники укрывают десятки людей, которым грозит смерть (если это евреи или семьи комсостава Красной Армии) или отправка на работы в Германию. Отец Алексей выдаёт евреям фальшивые свидетельства о крещении и справки о трудоустройстве — всем скрывающимся в Покровской церкви.
Четвёртый (последний) период. В августе 1955 получено извещение из Петрозаводска: «Анатолий Евгеньевич Жураковский умер в больнице Петрозаводской тюрьмы 10 октября 1939 от туберкулёза, осложнившегося воспалением лёгких». Спустя десятилетия из рассекреченных архивов станет известно, что о.Анатолий был расстрелян в одну из декабрьских ночей 1937 по приговору «тройки». В 50-60-е годы община о.Алексея становится центром духовной жизни в Киеве, хотя и существует полулегально. Из лагерей и ссылки возвращаются репрессированные в разные годы общинники. Это было время активной пастырской деятельности о.Алексея. Община восстанавливает Покровский храм, который сразу после ремонта в 1960 власти закрывают и превращают в склад. В 60-е годы, в условиях хрущёвских гонений, нелегально возникают малые группы. Некоторые духовные сёстры в стремлении держаться вместе всю жизнь и заботиться друг о друге объединяются по двое, по трое в «семьи». Одна из них — «Христианская республика» (так называл её о.Алексей) — обрела пристанище в доме № 34 на Гоголевской улице, в квартире, которая принадлежала семье академика В.Г.Ортоболевского. Здесь до конца своих дней, до середины 70-х годов, неразлучно жили четыре духовных дочери о.Анатолия Жураковского: Вера Вячеславовна Опацкая, Ольга Васильевна Михеева, Наталья Яковлевна Коробко и Наталья Михайловна Орлова.
После смерти о.Алексея в 1972 часть общинников переходит в Макарьевский храм к о.Михаилу Едлинскому, другу и сподвижнику о.Алексея. Таким образом, община, созданная о.Анатолием Жураковским и возрождённая о.Алексеем Глаголевым, активно существовала на протяжении почти 50 лет, не смотря на условия сталинского террора, немецкой оккупации, хрущевских гонений и, наконец, административно-кагэбэшного контроля в брежневские годы.
Алексей Глаголев и Михаил Едлинский — последние представители священников старой, дореволюционной формации. С их уходом в Киеве не было священника, который стремился бы объединить вокруг себя интеллигенцию. Новая генерация священников (большинство из которых — выходцы из местечек и деревень), находясь под прессом «уголовной» статьи, запрещавшей всякую религиозную деятельность, кроме отправления богослужений, постепенно утратила живой контакт с мирянами в своих приходах. Поэтому не удивительно, что сегодня деятельность большинства православных приходов в Киеве (да, пожалуй, и во всей Украине) носит исключительно внешний, обрядовый характер.
В 1923 о.Анатолий Жураковский из краснококшайской ссылки писал общинникам:
...Разрозненные, разделённые, чужие, потерявшие тропинки, ведущие в душу друг друга, мы должны врасти друг в друга. Мы должны стать едино во Христе. Вот как я понимаю строительство общины. Оно всегда было для меня прежде всего делом глубоко внутренним, не целью внешних достижений, внешних дел, но путём внутреннего преображения жизни в нас, связанных в многоединство, в создании нового мира, нового царства любви, тайны Церкви. В этом для меня «Пресветлое Православие», солнечное, благодатное.(4)
Инаковость общин о.Анатолия Жураковского и о.Алексея Глаголева прежде всего связана с радикализмом духа, а не формы. Внешне деятельность общины о.Анатолия Жураковского в начале 20-x годов мало чем отличалась от деятельности других киевских общин. Дела благотворительности (сбор средств для бедных, передачи одежды и продуктов заключенным в тюрьмы), сестричество, братство, разнообразные кружки (Нина Сергеевна Жураковская, например, вела литературный кружок, а профессора Киевской Духовной академии В.И.Экземплярский и П.П.Кудрявцев помогали молодым людям изучать Священное писание и особенно сложные богослужебные тексты перед каждым богослужением) — всё это было присуще нормальной жизни многих киевских приходов. Несомненно, что внутренним стержнем их деятельности было также общее переживание духовного возрождения Церкви, связанного с решениями Поместного собора РПЦ 1917-1918. Вплоть до начала тотальных преследований за «религиозную деятельность» (в первую очередь, конечно, «служителей культа», но и верующих мирян тоже) и массовых закрытий и разрушений храмов в 30-е годы мы можем говорить о достаточно едином русле общинно-приходской жизни в Киеве. Как одно из частных подтверждений этому можно рассматривать тот факт, что в 1923, после первого ареста о.Анатолия Жураковского, его община сама перешла в церковь Николы Доброго к о.Александру Глаголеву. Мы также знаем из писем о.Анатолия, что старшие общинники нередко переходили к о.Александру, и, напротив, младшие тянулись к о.Анатолию: так, собственно, в его общину пришёл в середине 30-х годов Алексей Глаголев. Из воспоминаний дочери о.Алексея М.А.Пальян-Глаголевой известно, что произошло также и частичное слияние общины о.Анатолия с общиной монаха-афонца о.Спиридона (Кислякова), состоявшей, кстати, в основном из бродяг, нищих и некогда отпетых босяков. Поэтому было бы ошибкой представлять радикализм общинного опыта о.Анатолия Жураковского как радикализм экстремалов от церкви, т.е. вне и против тенденций общей церковно-приходской жизни. Нет, внешние формы деятельности общины, пожалуй, не были оригинальными.
Но отличия начинались тогда, когда кто-то переступал порог маленькой церквушки на Никольско-Ботанической улице и оказывался рядом с о.Анатолием, в атмосфере общины. В начале 20-x годов этот порог переступили десятки пожилых, в основном изверившихся, потерявших себя в круговерти бурных событий интеллигентов и молодых людей, у многих из которых за плечами стоял также горький личный опыт (например, у Т.П.Глаголевой, пришедшей в общину в 1922 гимназисткой, в 1917 крестьяне убили мать и младшего брата(5)). О духе этой общины мы можем судить по воспоминаниям Нины Сергеевны Жураковской:
...В церкви не было места для толпы, а было одно молитвенное целое: предстоящий перед престолом, молящийся о всём мире и о каждом батюшка и благоговейные прихожане. К каждому богослужению готовились как к празднику. Батюшка хотел создать общину, где Христос не был бы случайным гостем, а где бы Ему принадлежало всё, где бы всё светилось Его именем, наполнялось Его благодатью. [...] Особенно благоговейно община готовилась к Литургии. Литургия — общее дело. Все остальные службы — лишь этапы пути к Литургии. Бескровная жертва — центр нашей жизни, альфа и омега нашего существования. Вокруг Престола собираются воедино и Небесная Церковь, и земная, ангельские чины раскрывают свои лики, земные силы ада отступают перед знамением Распятого за нас и Воскресшего Бога.(6)
Община как молитвенное целое — такова альтернатива и самости узкого «я», и стадности безликого «мы». Община, где общее дело (литургия) — реальность, а не внешняя благочестивая форма. Отец Анатолий в 1923 писал из краснококшайской ссылки в одном из писем, что для него община — это «большая, особая попытка по-новому, по-небывалому устроить не какой-то уголок в жизни, не какое-то «дело», но устроить саму жизнь во всём многообразии её проявлений«.(7) Община — где произносимое в молитве «Ты» Богу неотделимо от любви к «ты» человеческому. Где услышан призыв Божьей любви: «Не жертвы, но милости...» Где живут христианской максимой — «за други своя». Такая община не может не быть вызовом миру. Не случайно костяк общины о.Анатолия, образовавший «катакомбную церковь», был почти весь уничтожен в годы сталинских репрессий. Но оставшиеся, вернувшиеся из тюрем и ссылок общинники в 1941 — в год, когда начал служение о.Алексей Глаголев, — образовали ядро новой общины, также ставшей вызовом этому миру: сначала тем, что в годы немецкой оккупации укрывали спасавшихся от Бабьего Яра евреев, а в послевоенное время противопоставляли жестокости и лицемерию хрущёвского и брежневского режима братство и Личность всегда жертвующего Собою во имя любви Христа.
Но такая община не может не быть и вызовом тому типу отечественного православия, которое ориентируется на так называемого «простого верующего» — кстати сказать, довольно заметной сегодня фигуре в большинстве киевских приходов. (Отметим общеизвестное: о.Алексей Глаголев, вокруг чьего прихода в Покровской церкви на Подоле собиралась главным образом интеллигенция, не был в милости у церковных властей). Опыт общин о.Анатолия Жураковского и о.Алексея Глаголева, в которых, как известно, решительно преобладали люди образованные, интеллигентные, показывает, что «простой верующий» — это миф. Начало этого мифа мы видим уже в ленинские годы, когда по мере укрепления большевиков в обществе повышается статус пролетария-люмпена (у которого нет ничего, кроме своих цепей), а роль образованных людей всё более ослабевает. Единственным местом, где «диктатура пролетариата» не была установлена, оставалась Церковь. Удар, нанесённый по ней в сталинское и хрущевское время, имел одним из своих последствий то, что постепенно, путём прямого физического уничтожения и преследования верующих, меняется социальный тип прихожанина, а с ним и тип религиозности, церковного благочестия. Образованный (в большинстве своём старорежимный) интеллигент исчезает из приходов, его место занимает «народ», в основном пожилые неграмотные старушки. «Простыми» становятся в массе своей и приходские священники. С «опрощением» приходов в их жизни стал преобладать радикализм формы, а не радикализм духа, что объективно способствовало появлению в храмах (как только раз решили туда ходить) людей, которые с лёгкостью стали воспроизводить тот тип благочестия, против которого всегда выступали о.Анатолий Жураковский и о.Алексей Глаголев, а именно — преклонение перед буквой и внешностью. Этот период мы переживаем сегодня. Безусловно, в Церкви обнаружатся новые силы. Об этом можно говорить с уверенностью, имея столь драгоценное, сколь и незаслуженное наследие — опыт общин о.Анатолия и о.Алексея. По крайней мере, у нас есть замечательная возможность сверять своё нынешнее православие с тем, которое всегда — которое «за други своя».
А.Алиева: Расскажите, пожалуйста, как эти общины возникли. Известно ли что-то об их внутренней жизни?
С.Кокурин: Внешние формы — они ведь не настолько оригинальны. Собственно, как создавалась община? Начали служить в храме Марии Магдалины на Никольско-Ботанической улице. К о.Анатолию сначала приходили люди из окрестных кварталов, приходили две девочки, видимо из любопытства, приходили пожилые дамы. Но постепенно к нему стали приходить его друзья по гимназии, которые, кстати, его и уговаривали перебраться в Киев. Приходили многие университетские коллеги. Безусловно, приходил также и кто-то из профессоров Киевской духовной академии, потому что известно, что молодёжь, входившая в общину, обучалась на дому, в квартирах профессоров В.И.Экземплярского и В.В.Зеньковского. Из воспоминаний матушки Н.С.Жураковской мы знаем, что всех общинников готовили к богослужению, готовили к литургии, им всё объясняли, чтобы ни одно слово литургии, произносимое во время богослужения, не было пустым звуком, чтобы они понимали, откуда что, и участвовали. Таким образом, литургия становилась реальностью, т.е. общим делом: не батюшка читал — все участвовали. Это было молитвенное общение, община была молитвенным целым. Нина Сергеевна пишет, что никогда не было толпы, было именно молитвенное целое — батюшка и предстоящий народ, и, конечно, ощущение присутствия Христа среди них. Не случайно о.Анатолий в своих письмах общинникам всё время подчёркивал: «Вы можете уйти от меня, вы можете забыть меня, но только не уходи те от того, что было с нами». А с ними была эта любовь, когда встречаются двое («двое» — я говорю символически), когда встречаются друг с другом и действительно видят друг в друге Христа — это присутствие Личности Христа, Который изгоняет из храма всякую формальность и, тем более, всякое святотатство, всякую возможную торговлю.
Благодаря учёбе, которую проводили профессора Киевской духовной академии, университета, было много кружков. Как я уже говорил, Нина Сергеевна вела литературный кружок. Было организовано сестричество, которое так и называлось — «Сестричество Марии Магдалины», был «наш столик», как говорил о.Анатолий Жураковский, т.е. собирали средства для помощи нуждающимся. Но я должен сказать, что это не было чем-то из ряда вон выходящим, это не было какой-то оригинальной формой. Радикализм духа общины Жураковского, мне кажется, заключается в том, что никакая форма, никакая традиция не была ревизирована, т.е. никто ничего не подвергал сомнению и не считал необходимым что-то убрать или создать что-то другое. Формы были всё те же. Множество киевских общин занималось абсолютно тем же. Передавали в тюрьмы тёплую одежду, продукты, не различая уголовников, политических, страдавших за веру и т.д. Не было этого разделения абсолютно. Но это всё существовало в традиции. Встречаясь с теми, кто остался из этой общины, я чувствовал и до сих пор ощущаю, какое это действительно было чудо. Их воспоминания не сводятся к перечню дел. Воспоминания, например, Марии-Магдалины Пальян-Глаголевой, дочери о.Алексея, — именные. Она вспоминает имена. Я записал целый список имён, т.е. община — не как нечто безликое, мол, она занималась тем-то, тем-то, тем-то, нет, дочь о.Алексея этого не говорит — она называет Марию Люсиновну Жюно и вспоминает, что та делала. Она вспоминает имена, отчества, и тут же у неё разворачивается целая история, судьба общинников, очень трагичная судьба. Очень многие в 1937 были расстреляны, сосланы, а те, кто остался жив, возвращались в Киев, возвращались друг к другу, и община «Христианская республика», которую я упоминал, подтверждает это.
Когда Алексей Глаголев уже стал священником, возникали неформальные малые группы. Тогда общинная жизнь была, естественно, предельно сведена исключительно к богослужению, и эти малые группы общались у кого-либо дома за столом, за чаем. К Глаголевым приходили очень многие, к ним тянулись чаще всего люди интеллигентные, в 50-е годы они каким-то образом что-то узнавали и приезжали, приходили именно к о.Алексею. По крайней мере для меня это говорит о том, что «простой верующий» это миф. Если верующий — то он какой-то другой должен быть...
Е.Гусева: Слушая Вас, я вспомнила о своих впечатлениях от книги архим.Сергия (Савельева) «Далёкий путь» и от того, что я читала об общинниках у о.Александра Меня. И у меня возник такой вопрос. Когда люди так долго живут вместе и рождается столько плодов совместной жизни, то это ведь не должно уходить. Но почему-то нигде ничего не говорится, а что же происходит дальше. Неужели дальше ничего нет? Тут всё-таки есть над чем подумать...
С.Кокурин: Всё, что касается общин о.Анатолия Жураковского и о.Алексея Глаголева, — это пятидесятилетняя история, которая сейчас не имеет продолжения. Я на этом не останавливался, хотя тезисно всё-таки попытался объяснить, почему нет продолжения. Сегодня для большинства киевских приходов в общем-то характерно то, что называется «овнешненным» благочестием, против которого как раз и боролся о.Анатолий. Он был против той «овнешнённости», ритуальности, когда, по сути, из церкви изгнан Христос. В одном из писем он пишет о том, что и Церковь, и Христос становятся «заложниками» некой касты, некой ограниченной группы людей, которые просто в силу своего ремесла или профессии осуществляют за нас, вместо нас, всё, что якобы положено. Таким образом, церковь перестаёт быть Церковью. Чем это можно объяснить? Почему не продолжился опыт этой общины? Отец Анатолий и отец Алексей — это последнее поколение старой школы. О том, что происходило уже потом, в советское время, я могу судить по некоторым данным, касающимся Украины. Большинство священников в Украине — это выходцы из маленьких местечек и сёл. Я думаю, в этом был и какой-то сознательный выбор, потому что местечковое сознание, сельское сознание склонно к восприятию внешнего, к ритуализации. Когда человек оказывался в сложных условиях, когда ему ни шагу нельзя было делать влево и вправо, когда он должен был только отправлять богослужение, он часто этим и ограничивался, не находя в себе внутреннего мотива и, естественно, мужества переступить эти запреты, как это делали о.Анатолий и о.Алексей. Они переступали и шли в дома, несмотря на то, что им грозило. И, таким образом, мы теперь имеем некую традицию, которая идёт вопреки общине. Это традиция церкви, в которой, к сожалению, не встречается Христос. Отец Анатолий считал, что Христос есть в каждом переступающем порог церкви, даже если он считает себя неверующим. Именно увидев в человеке Христа, мы можем говорить о Церкви, об этой встрече, которая происходит.
С.Панич: Мне хотелось бы дополнить то, о чём сейчас идёт речь, поскольку я, как и С.А.Кокурин, тоже имею некоторое отношение к программе «Свидетели правды» Центра европейских гуманитарных исследований при Киево-Могилянской академии. В рамках этой программы группа людей записывает воспоминания уцелевших глаголевских общинников и общинников о.Анатолия Жураковского. И уже можно наблюдать очень любопытные тенденции. Да, осталось несколько замечательных бабушек, за которыми ходят с диктофонами и записывают их воспоминания. Что происходит дальше? Существует опасность, которая подстерегает не только, допустим, киевскую записывающую группу, она подстерегает всех, кто, по слову Булгакова, ходит и записывает. Я имею в виду опасность мифологизации воспоминаний. Мы сейчас оказываемся в ситуации, когда легко начать заниматься кумиротворчеством. Записывая воспоминания, мы сидим и, может быть, когда-то горестно, а когда-то радостно вздыхаем: дескать, как же хорошо было тогда, в те самые трудные времена... И таким образом происходит то, о чём вчера говорилось на круглом столе «Русская святость»: общинный опыт остаётся для нас опытом исключительно историческим. Он перестаёт быть для нас, если угодно, опытом взыскания, опытом, обращённым со знаком вопроса непосредственно к нам. Я пессимист и скептик, поэтому не знаю, избежит ли этой опасности практика сбора воспоминаний о киевских общинах. Для своей культуры это, конечно, был феномен совершенно потрясающий. В таком хуторском месте вдруг появляются люди, которые что-то делают для других. Это же просто уму непостижимо! Как они выжили, как они до сих пор выживают! Так вот неизвестно, удастся ли избежать такой опасности всем тем, кто пытается сейчас репродуцировать некий общинный опыт прошлого. Это некоторая реплика-предупреждение, идущая из нашего опыта.
И второе — относительно общин о.Анатолия и о.Алексея. Здесь опять-таки знак вопроса нам. Поразительно, что в общине о.Анатолия Жураковского собрались люди, среди которых мы находим и семейство академика Ортоболевского, и знаменитую киевскую музыкантскую семью Карпенко, и массу других людей разных сословий, разных интеллектуальных направлений и имущественных состояний. Причём, собравшись в этой общине, люди образовали некоторое абсолютно равное целое. Я не случайно настаиваю на слове «равное». Магдалина Алексеевна Глаголева рассказывала, что когда общинников вызывали на допросы, им в вину ставили в том числе и равенство. Большевиков крайне раздражало именно то, что, дескать, они за равенство борются, а тут оно непонятно откуда берётся, существует само по себе. И, как мне представляется, именно этот опыт жизни людей разных, но равных — очень важное свидетельство для наших нынешних крайне сегрегированных общин.
М.Штанько: Хотелось бы знать, сколько человек входило в общину.
С.Кокурин: В общем, речь идёт, может быть, о сорока членах общины. Это сплав, сплав совершенно разных людей. Отец Спиридон создал «Общину Иисуса Сладчайшего», и у него была установка, если употреблять наши термины, на рабочих, нищих, на таких маргинальных людей, в том числе и босяков — так тогда называли преступников. И вот, представьте себе, в интеллигентную среду вливаются люди совершенно другой культуры, отчасти другого образа жизни, но тем не менее сплав оказался реальным. И то, что волны этого живого движения, заданного о.Анатолием, докатились до нашего времени, говорит о том, что это было, скорее всего, братство, братство, которое условно никогда не называлось братством, но по мироотношению, по отношению к Церкви, по отношению друг к другу это были братья и сёстры, Я не говорю о том, что сестричество и братство существовали в каком-то институциональном своём значении. Конечно, были на звания — «Сестричество Марии Магдалины», «Братство Иоанна Златоуста», но это всё — форма. Когда я говорю «братство», то здесь уже что-то больше формы, что-то форму вобравшее, преобразившее форму.