Павел Проценко

Лицом к лицу: пастырский опыт о.Анатолия Жураковского

До тех пор я не успокоюсь, до тех пор не скажу своего «Ныне отпущаеши», пока не почувствую, что в сердце каждого из вас рухнули до конца перегородки, отделяющие Церковь и Ее мир от жизни и праздники от будней, служение Богу от обычного делания. Община наша... должна стать особым мирком, который обнимает, собирает под одним куполом жизнь каждого из нас во всей полноте ее проявлений... И детская улыбка, и обыденный труд, и светлая юность, и насыщенная жизнью старость, и все должно освятиться и просветлеть от Церкви и Церковью.

Жизнь в Церкви и Церковь в жизни всех — это должно стать нашей задачей.

О. Анатолий Жураковский

В данном очерке в отличие от выходивших ранее публикаций приводятся некоторые новые данные об о.Анатолии Жураковском и связанных с ним лицах, поэтому он снабжен необходимым кратким комментарием. Цитаты из писем о.Анатолия и воспоминаний о нем чаще всего приводятся по книге: Свящ. Анатолий Жураковский. Материалы к житию / [Сост. П.Г.Проценко] Р.: YMCA-PRESS, 1984 (далее — Материалы...). Точная дата смерти о.Анатолия впервые приведена в следующей публикации: Солнце здесь невечереющее. Оно не знает заката / Публ. П.Г.Проценко // Северные просторы: Иллюстрированный журнал. М., 1992. ?1/2. С.27-31; ? 3/4. С.28-33. Биография о.Анатолия издана на итальянском языке. См.: Procenko Pavel, Semenenko-Basin Ilija. Anatolij Zurakovskij. Milano: «La Casa di Matrona», 1999) и частично воспроизведена на русском в киевском издании. См.: Проценко Павел, Семененко-Басин Илья. Священник Анатолий Жураковский: Возрождение во время катастрофы // Синопсис: Православний часопис: Богослов'я. Фiлософiя. Культурологiя. Киiв, 2001. С.373-411. Квадратные скобки в цитатах означают уточнения, введенные автором очерка.

* * *

Священник Анатолий Жураковский. Портрет пастелью работы украинского художника Г.П.Светлицкого. Киев. Начало 1920-х (?). Фрагмент. (Фото на фронтисписе)

Все дальше уходит от нас XX век, но страшные испытания и катастрофы, сотрясшие его, еще долго будут определять пути человечества. Две смертоносные мировые войны, бесчисленные региональные столкновения и конфликты, терроризм, разлившийся по всему миру, — это лишь внешний контур сдвига, произошедшего за последнее столетие. С внутренней же стороны главное, что настигло народы, — массовое расчеловечивание, утрата индивидуальных черт не просто отдельными людьми (что скорее является темой века XIX), но огромными людскими массами. Оторванность достижений цивилизации от ее духовных корней породила бесчисленные «потерянные поколения». Потерянные, а потому и слабые. Расслабленные волей и душой, а потому добровольно отдающие свою свободу тем, кто обещает быстрейшее опьянение.

Столетие назад лишь немногие предчувствовали угрозу для могучей европейской цивилизации. Лишь немногие испытывали тревогу о судьбе России, на всех парах двигавшейся в индустриальный рай, крепнувшей технически и культурно. И вскоре лишь единицы оказались способными в вихре разгоревшихся войн и революций к поиску тех путей, на которых может полноценно развиваться человек. Одним из тех, кто нашел этот сокровенный «путь жизни», оказался киевский священник Анатолий Жураковский — и он не просто нашел этот путь сам, но и повел по нему других. Прежде чем обратиться к пастырскому опыту отца Анатолия Жураковского, необходимо обрисовать основные черты его биографии и рассказать о круге идей и лиц, сформировавших его личность.

Анатолий Евгеньевич Жураковский родился в Москве, в семье педагога, 17 марта 1897 года. Он был вторым ребенком. После него, с интервалами в два года, появились еще брат и сестра. Отец, Евгений Дмитриевич, гуманитарий широкого профиля, преподавал в средних и высших учебных заведениях русский язык, эстетику, теорию искусства. Мать, Ольга Васильевна, была идейной и в то же время совершенно непрактичной женщиной. С юных лет она страдала распространенной тогда болезнью — туберкулезом, что вынуждало семью в поисках подходящего климата неоднократно переезжать в более теплые края.

В революционном 1905 году семью Жураковских постигло большое горе: заболел туберкулезом младший сын, Аркадий. Болезнь, а затем и смерть брата, беспомощность взрослых, и в частности отца, ушедшего на это время из дома, чтобы не видеть страданий ребенка, пробудили в восьмилетнем Анатолии жажду молитвы. Не получивший религиозного воспитания, он ради выздоровления брата дает обет простаивать все церковные службы на коленях. Регулярно посещая ближайший храм, он своей недетской, сосредоточенной молитвой обращает на себя внимание прихожан и клира — диакон этой церкви становится его первым взрослым другом и церковным наставником. А когда Аркадий умирает, Анатолий принимает решение продолжать свой молитвенный труд уже ради матери. Так, помимо «естественного» порядка вещей, сложившегося вокруг мальчика, он выходит в мир взрослых и ответственных решений, самостоятельно совершает духовный прорыв.

Прорыв этот тем поразительнее, что атмосфера родительского дома была начисто лишена всякой «мистики», как пренебрежительно называли тогда религиозный опыт. Родители были людьми талантливыми, по-своему тонкими, всецело погруженными в высшие интересы, отождествлявшиеся с передовой литературой, естественнонаучными и социальными теориями. Типичные «шестидесятники», поклоняющиеся прогрессу, они вскоре обеспокоились церковными настроениями сына и даже пытались «излечить» их с помощью знакомого психолога.

Одно из переломных событий в жизни Анатолия Жураковского произошло в Киеве, центре обширного юго-западного края империи, куда в 1911 году перебралась его семья из Закавказья в поисках более благоприятного климата для здоровья Ольги Васильевны. До этого, в Тифлисе, где Анатолий окончил пятый класс, вокруг него кипела жизнь — он организовал христианский кружок из своих гимназических товарищей. Оказавшись поначалу в духовном одиночестве в раскинувшемся на легендарных днепровских холмах древнем городе, колыбели русской веры и культуры, подросток продолжал свое духовное развитие самостоятельно. Прекрасно зная мировую и отечественную литературу, он меняет круг чтения, сосредоточившись на богословии и святоотеческих трудах. Отчуждение сына от сферы родительских интересов вызвало напряжение в семье, но и привело к знакомству с сослуживцем отца, молодым университетским приват-доцентом, философом и педагогом Василием Васильевичем Зеньковским*. Председатель киевского Религиозно-философского общества, один из активных деятелей русского религиозного ренессанса начала XX столетия, Зеньковский заинтересовался необычным подростком. Во время состоявшейся вскоре встречи, пораженный настроением и познаниями Анатолия, он предлагает ему свою помощь в занятиях. Знакомство постепенно переросло в сотрудничество и дружбу.

* В.В.Зеньковский (1881-1962) — русский философ, богослов, педагог. Окончил Киевский университет. Читал курсы по философии и психологии на Высших женских курсах в Киеве. В 1918 г. занимал пост министра вероисповеданий в правительстве гетмана П.П.Скоропадского. В1920 г. эмигрировал. С 1923 г. — один из основателей и председатель Русского студенческого христианского движения. С 1942 г. — протопресвитер.

Жураковский посещает заседания Религиозно-философского общества. У него появляются новые старшие друзья-наставники. Бессменный секретарь Общества блестящий богослов Василий Ильич Экземплярский* неоднократно защищает юношу от полиции: по закону гимназистам не положено было гореть религиозным энтузиазмом и посещать различные общества. Сближается Анатолий и с профессором философии Киевской духовной академии Петром Павловичем Кудрявцевым**. Знакомство с этими людьми, по словам духовной дочери будущего мученика О.В.Михеевой, «окончательно решило его судьбу». Так часто бывает — человек умом увидел нечто новое и прекрасное, которое требует для своего познания перестройки всей будничной личной жизни. Но он предпочитает находиться от своего открытия на некотором расстоянии, потому что не знает, как начать вхождение в эту представшую взору страну надежд. Вдруг появляются единомышленники, и вместе они делают решительный шаг вперед. Тогда начинается новая реальность.

* В.И.Экземплярский (1875-1933) — религиозный писатель, богослов, профессор кафедры нравственного богословия Киевской духовной академии (КДА). Редактор журнала «Христианская мысль».

** П.П.Кудрявцев (1868-1937) — религиозный писатель, философ, профессор кафедры истории философии КДА, церковный и общественный деятель. Участник Поместного Собора РПЦ 1917-1918 гг. Дважды подвергался аресту.

Обретенные друзья-наставники вводят его в круг влиятельного приходского киевского духовенства, куда входили и либеральные ученые-протоиереи*, и заслуженные профессора духовной академии, а также деятельные священники-практики, неутомимо работавшие над организацией жизни прихожан на христианских началах. Так, в эти годы началось сближение Анатолия с выдающимся библеистом и гебраистом, протоиереем профессором Александром Глаголевым**. Духовник местной академической корпорации, он в 1913 году прославился своей экспертизой во время суда над евреем Бейлисом, результаты которой послужили к оправданию последнего. Вместе с тем о.Александр регулярно читал статьи таких правых публицистов, как М.О.Меньшиков и архиепископ Антоний (Храповицкий), и во многих мировоззренческих вопросах был с ними солидарен»***.

* В контексте того времени (и в применении к церковной интеллигенции) определение «либеральный» нуждается в расшифровке, поскольку тогда прочитывалось иначе, нежели сейчас. По существу, этот термин был синонимом «просвещенности», «культурности» и политической умеренности и не имел радикальной окраски.

** Глаголев Александр Александрович (1872-1937) — протоиерей, профессор КДА. Дважды арестовывался. Умер во время допроса или был расстрелян в тюрьме.

*** Об этом, в частности, свидетельствуют ссылки на указанных консервативных публицистов в лекции о.Александра, посвященной памяти св.Иоанна Кронштадтского (1909), а также рассказ родственницы протоиерея М.И.Егорычевой-Глаголевой автору этих строк.

Другой маститый киевский протоиерей, ближайший друг Глаголева Михаил Едлинский* был ярким представителем «практиков», настоящим народным священником, пользовавшимся большой популярностью среди населения края. Он был настоятелем старинного храма — Бориса и Глеба на Подоле, в приходе которого развернул активную благотворительную и просветительную деятельность. Среди его дел — создание городского Общества трезвости, постройка трехэтажного «Народного дома», в котором действовал детский сад для ребят, чьи матери были заняты на работе, а также приют для брошенных младенцев. По воскресеньям в лекционном зале устраивались концерты и познавательные лекции с «волшебными картинками». Святой Иоанн Кронштадтский приезжавшим к нему паломникам с берегов Днепра указывал на о.Михаила как на своего духовного собрата. Этот киевский пастырь, внешним обликом напоминавший библейского пророка, был одновременно и строгим ригористом, требовавшим от близких соблюдения буквы устава, и ревностным христианином, бравшим под свою опеку униженных и угнетенных. Во время еврейского погрома 1905 года о.Михаил во главе крестного хода вышел навстречу разъяренной толпе и заставил ее разойтись.

* Едлинский Михаил Емельянович (1859-1937) — протоиерей, расстрелян.

Представителями левого крыла группы киевских церковных деятелей были все тот же П.П.Кудрявцев и выдающийся историк профессор В.П.Рыбинский. Их общественно-политические взгляды были близки идеям, которые в современной Европе выражаются партиями христианской демократии, а в области церковно-общественной они стояли на позициях умеренного, осторожного, но неуклонного реформаторства. Делегат Поместного Собора 1917-1918 годов, Кудрявцев внес существенный вклад в понимание насущности живого литургического творчества и необходимости церковной реформы. Для его взвешенной позиции показательны следующие места из доклада на Предсоборном Совете (лето 1917 г.): «Мы в церковной области не привыкли к творчеству. В течение веков мы главным образом хранили то, что получили... Однако Господь ждет от нас не только сохранения, но и приумножения дарованных Им талантов... Конечно, подлинно церковное творчество расцветает лишь на почве бережно хранимого наследия... В какую полосу своей истории вступает наша Русская Церковь? В полосу ли уединенного хранения... религиозных сокровищ или в полосу творческого расцвета церковно-религиозных сил нашего народа?.. Будет у нас религиозное одушевление — тогда не механически, а органически обновится наше богослужение»*.

* Цит. по: Балашов Н., прот. На пути к литургическому возрождению. М., 2001. С.127-128.

Еще одно ценное человеческое качество — бережное отношение к самобытности другого — характерно для участников этого киевского кружка христианских ревнителей. Вот как ярко оно проявлялось у Кудрявцева. На вопрос дочери, почему он преподает не собственно философию, а ее историю, он ответил: «Потому что мне хочется, чтобы каждый человек самостоятельно уяснил себе свое мировоззрение. Я не хочу никому навязывать свою точку зрения»*.

* Кудрявцева Е.П. Воспоминания об отце. Киев, 1982. Машинопись // Архив П.Г.Проценко (далее — Архив...)

Другая выдающаяся особенность всех кружковцев — стремление к преодолению сословных, классовых и прочих барьеров на пути к знанию, к действию по убеждению. Дореволюционный русский мир был миром иерархическим в значительной степени, но все же это был мир сообщающихся сосудов, — мир, в котором между высшими, культурными, и низшими слоями народа не была возведена железобетонная стена взаимного отчуждения. И киевские церковно-общественные деятели многое делали для того, чтобы взаимосвязь между социальными кругами общества улучшалась. Яркий пример тому опять же находим в биографии Кудрявцева. Его упрекали в том, что он расходует свои силы на преподавание в женском епархиальном училище, где за его многогранную педагогическую работу платили немного, а образовательный уровень учениц был невысоким. «Видите ли, — пояснял он, — в этой школе воспитываются дети сельского духовенства, той среды, из которой я сам вышел... и им, детям этим, в первую очередь принадлежит и мой опыт, и мои знания, и, если хотите, моя душа».

Вот в такой атмосфере, насыщенной нравственными, научными и культурными исканиями, оказался юный Анатолий Жураковский. Эта атмосфера резко отличалась от той, что царила дома, в дружеском кругу его родителей, державших у себя что-то вроде демократического разночинного салона. В мировоззрении «шестидесятников», к которым они относились, царствовали рационализм, материализм, поверхностное народничество, радикальные взгляды на общественные процессы. Однако была одна черта, общая для обоих этих слоев российских образованных людей: активное отношение ко всему происходящему, стремление повлиять на социальные и духовные процессы в стране. Но если социальный и культурный активизм радикальной интеллигенции имел длительную историю, то активизм религиозно настроенной интеллигенции начал проявляться лишь с 80-х годов XIX века, пробужденный примером Федора Достоевского, Владимира Соловьева и поздних славянофилов.

Как видим, с раннего возраста для Анатолия Жураковского было чрезвычайно характерно активное отношение к жизни. Направление и содержание этой активности вырабатывалось в общении со старшими друзьями, в самоуглублении и творчестве. Если для его родителей-шестидесятников целью было построение разумной действительности и выработка справедливого социального механизма, обслуживающего улучшенный вид человека — общественного животного, то для их сына целью стала свобода во имя христианской любви. Комната сыновей в квартире Жураковских, в доме на извилистой Дмитровской улице, своеобразно отражала эти два направления в русском образованном обществе. Старший, Геннадий, впоследствии известный советский ученый-педагог, автор очерков по истории мировой педагогики в свете классовой борьбы, повесил над своей кроватью портрет Льва Толстого. На стене той половины комнаты, что принадлежала Анатолию, висело «изображение Христа, написанное углем в человеческий рост... Христос шел по дороге, простой белый хитон мягкими складками спадал с плеч, не закрывая одетых в сандалии ног. Выражение глубокой задумчивости лежало на Его лице, глаза видели что-то далекое оттого, что Его окружало. В комнате было как-то особенно тихо и ясно от света, струившегося с полотна».

С одной стороны — социально-нравственное учение, построенное на морализаторстве, и его великий вождь, с другой — Богочеловек, ведущий в вечность. Строгая замкнутость системы — и открытость жизни, без конца и без края. Кого выбрать: сухого систематизатора или Творца? Анатолий пошел за Творцом. Но еще предстояла долгая борьба с самим собой за то, чтобы сметь идти за Ним, за собирание себя во Христе.

В 1915 году Анатолий, окончив гимназию, поступает в Киевский университет, одновременно на классическое и философское отделения историко-филологического факультета. Под руководством В.В.Зеньковского он успевает написать работу «Жозеф де Местр и Константин Леонтьев» и получить за нее золотую медаль. Однако мировая война срывает его с места. Вместе с рядом университетских факультетов он эвакуируется в Саратов. Затем следует работа в Земском Союзе, мобилизация в армию вольноопределяющимся. На фронте, проходящем через территорию Западной Украины, он оказывается в составе железнодорожного батальона, во втором эшелоне, преподает в школе для солдат физику и математику. Удивительно, что все свои основные напечатанные при жизни литургические и религиозно-философские сочинения он пишет в армии! В эти студенческие и армейские годы развивается его давняя дружба с Ниной Сергеевной Богоявленской, будущей женой*.

* Н.С.Жураковская (1896-1975) окончила историко-филологический факультет Киевского университета. В1923 г. добровольно отправилась в ссылку с мужем. В заключении находилась с февраля 1931 по 1933 г. В Мариинских лагерях сблизилась с В.М.Лосевой, женой философа А.Ф.Лосева.

Для Анатолия Жураковского переломными стали 1916-1920 годы — время переходное, болезненное и мучительное, полное внутренних борений, даже отчаяния, но и побед над собственным несовершенством и слабостью. Так совпало, что пора взросления и превращения в мужа пришлась у него на великий исторический разлом: мировая война, революция, гражданская война, кризис религии и культуры, столкновение науки и веры, гибель империи, гибель народной веры, деградация образованного общества, массовые казни и смерти близких. Даже в мирные годы процесс внутреннего и психофизического развития человека чаще всего сопровождается кризисом. Социальные катаклизмы не отменяют жизни, необходимости ее строительства. Но как жить, когда вовне все враждебно человеку, а внутри, в душе, царят расслабленность и смута рефлексивных переживаний? В многочисленных письмах из действующей армии, которые он посылал своей невесте, доверенному собеседнику, Анатолий признается: «Моя религия еще не захватила всего моего существа — она лишь на периферии, — отсюда моя восприимчивость к переменам и ослабление религиозного огня во время их. Моя религия не настолько сильна во мне, чтобы просветить всю толщу жизни, всю полноту жизненных связей и отношений» (Письмо от 19.07.1916 г. // Материалы... с.45).

Относительно спокойный быт прифронтовой части не заслонял Анатолия от картин внезапной и бессмысленной гибели (станцию, на которой стоял батальон, часто бомбили немецкие аэропланы). Сквозь призму происходящего все планы на будущее превратились в дым, а унизительная бедность, настигшая в это время родительскую семью, давила дополнительным грузом. По материальным причинам Анатолий не мог себе позволить питаться вместе с офицерами, что полагалось юнкеру по статусу, и тем самым еще плотнее был погружен в общую солдатскую массу. В сентябре 1916-го он писал Нине о тяжелой депрессии: «Как я изнервничался за это время. Все говорим о какой-то пользе для нервной системы, о том, что здесь отдохну рассудком и т.д. Нет, благодарю покорно за такой отдых. Это какая-то пытка, точно каждый нерв вытягивают по одиночке» (Материалы... с.51).

Свое психическое состояние Жураковский объяснял душевной неустойчивостью, оглядкой на мирские ценности, на планы, с которыми еще недавно связывал свое будущее, на многообразные желания устройства в этом мире. Конечно, в стабильные эпохи без подобных «прикидок на будущее» нельзя обойтись, невозможно двигаться вперед, однако в эпохи перемен, когда обнажается никчемность почти всех общественных институций, человек оказывается наедине со стихиями и наедине с собственной слабостью. Самое печальное, считает Анатолий, что бессилие людей перед природными, историческими и надчеловеческими процессами есть результат не только их онтологической греховности, но и нежелания подняться над ними, переродиться. «Во мне нет и тени той здоровой цельности, какая присуща человеку средневековья, — констатирует он в письме к Нине. — Во мне же каждое чувство и мысль встает, как рогатка, тая в себе антиномию, и этот антиномизм расслабляет волю и порождает муку... Оттого мне так и близок Петрарка, этот “первый человек нового времени”... Так и во мне все двоится».

Достижение цельности — важный элемент идейных построений российских неоплатоников, последователей религиозной философии Владимира Соловьева, — всех тех, кого мы сегодня называем в числе деятелей русского религиозного возрождения Серебряного века. Собирание всех естественных дарований, всего телесного и душевного, всего культурного и цивилизованного, накопленного эволюционным развитием народов, всего индивидуального и общего, мелкого и великого в некоем сверхприродном сплаве, усвоенном неповторимой человеческой личностью посредством благодати и преображенном религиозным упованием, — вот своеобразная и глубокая концепция личного и общественного спасения, сконструированная русскими идеалистами. Иными словами, все нужно взять из рук Творца и все Ему отдать в благодарении. Или, как прозвучало в незрелом, но искреннем и горячем стихотворении студента Жураковского:

В армии Анатолий обращается к Иисусовой молитве и элементам аскетического трудничества. В статьях, написанных им для киевского журнала «Христианская мысль», он уясняет для себя основы церковного мировоззрения, сводит их к некоей простоте, которая позволяет его чувству обнимать весь мир христианской любовью. Бог вселюбящ, и слабость обычного грешника не завершается бесконечностью адских мучений. Бог рядом. Он внутри всех процессов земного бытия и может избавить от тления, привносимого страстями. В работе о браке («Таинство любви и таинство брака») проводится мысль, что наивысшей формой соединения людей есть бесстрастная беседа, раскрывающая и облик другого, и правду о мире. Видеть и уяснять правду, подлинную картину происходящего, настоящее лицо ближнего (а не маску) настолько важно для Жураковского, что все препятствующее этому является для него небытием. Существование для него имеет смысл только как сплошное усилие преображающей любви. Только тогда все получает свое значение, становится символом вечного, знаком, указующим путь: «Сквозь знакомый нам обыкновенный, будничный образ, сквозь знакомое нам серое лицо просвечивает лик любимого, другой, нетленный образ, которому мы готовы кланяться, как кланяемся иконам, ликам святых. Тот, кого мы любим, делается для нас единственным, неповторимым; каждое его движение, каждая черта в его лице... таит сокровенный смысл... Точно плотная пелена серой, тусклой, ровной мировой данности разрывается для нас в одном месте, и мы видим уже другой мир, другое бытие, непохожее на это текучее, безликое бывание».

Как многие деятели русской культуры, Жураковский видит главную опасность для истинной жизни в сером мещанском укладе, которым заканчиваются романтические порывы, в пошлости и цинизме, которые заменяют обывателям высокую нравственность. Но выход из обыденности состоит не в перевоспитании масс каленым железом (вскоре именно это и начали осуществлять партийные вожаки), а в пробуждении чувств мирных и прекрасных, в очищении и вызволении сокровенного человека из плена. Посреди напряженных интеллектуальных размышлений и религиозных созерцаний для молодого человека, затерянного на фронтах войны, зажигается свет: «Евангельское учение! Невидимыми нитями оно вплетено в жизнь. Идти и видеть эти нити, вечно ощущать в себе Божественное Слово — вот счастье, вот цель. И как радостно теперь иногда думать, что все-таки Он всех спасет и всех примет и все Его увидят. Как радостно чувствовать, что нет уже в Его лице того холодного и непонятного, что пугало, мучило, страшило, но чувствуешь, что оно. Его учение, не розовое, не черное, но красное, победное*. О, если бы и самому сделаться красным! Если бы и самому приобщиться ко всей этой полноте страданий и ликования, сделаться участником всего этого — и муки, и торжества».

* Красный цвет в православной символике означает пасхальную победу.

Он готов не к изменению (всегда насильственному) лика родной земли, а к ее пасхальному преображению*, к выявлению подлинного облика людей в общем евхаристическом деле. Уже после Февральской революции 1917 года в одном из писем появляются энергичные строки о том, как маленькая жизнь обычного человека способна преобразиться в священном служении: «Жизнь хотя и определяется внутренним началом, но слагается из маленького: из улыбок, из добрых и злых слов, из взглядов, из шуток, из слез, из маленьких капель горестей и радостей. Почему в этом мелком я такой тусклый и серый, и злой, и неприветливый? Почему, слагая мозаику жизни — мозаику, на которой мне захотелось бы запечатлеть икону, почему я беру не сияющие и драгоценные алмазы... но камень грубый и серый, непрозрачный и безрадостный? И что я создам, если у меня в руках такой камень? Мне хочется всю жизнь нашу превратить в богослужение, где каждый шаг, каждое движение было бы благолепным, благоуханным, светлым. Но знаю, что я ничто, и молюсь Иисусу».

* О «христианской идее преображения земли» как важной составляющей церковной социальной работы писал в это время близкий кругу Жураковского прот.Константин Аггеев, участник Всероссийского Поместного Собора 1917-1918 гг.

Вскоре последовала демобилизация по состоянию здоровья, и в мае 1917, очутившись в бурлящем Киеве, Жураковский смог убедиться, что значит быть «ничем». Что значит жить в эпоху, когда все скрепы государственного устройства разваливаются, когда теряют силу все человеческие начинания и даже церковная организация оказывается безвольной щепкой в океане разнузданных революционных стихий. Киевские церковные деятели, как и участники Религиозно-философского общества, как и многие интеллигенты, надеялись на жизнетворчество «освобожденного» от царизма народа. В период между двумя русскими революциями в городе числилось около десятка православных братств, уже после прихода к власти украинских администраций было основано еще столько же. В их уставах непременно содержались пункты, свидетельствующие о намерении вести конкретную благотворительную, социальную, миссионерскую и просветительную деятельность среди масс. Большей частью эти программы остались на бумаге*. Во всяком случае, когда Киев наполнили потоки беженцев с севера (от коммунистической власти) и с запада (от австрийско-польской экспансии), прийти им на помощь было некому; как всегда, «обычный» человек, зажатый беспощадными политическими процессами, оказался в отчаянном положении.

* Что касается новых украинских братств, то в основном они проявили себя в области национальной политики и культуры.

Типичными картинами на улицах стали сцены душераздирающего горя и соседствующего с ним равнодушия, описанные епископом Сергием (Лавровым): «Курсистки, с плакатами на груди и спинах, умоляющие дать квартиру и... безучастно рассматривающая их публика. Это в один день. Назавтра другая картина... Человек с невероятными усилиями и ухищрениями вырвался, убежал из совдеповской тюрьмы. Он лелеял себя надеждою — приехавши на Украину, утолить свой многомесячный голод и мирно отдохнуть в «несоциализированном» уголке, хотя бы нанятом. Но что он нашел? Он пишет: «По дороге был ограблен. Есть нечего — вчера продал последнюю рубаху... Десять дней сплю на улице и два дня уже не ел... В три часа иду умирать, если не получу никакой помощи...» Рядом с такими явлениями — беспримерное мародерство... Почему же нас не трогают и не ужасают те кошмарные явления, что происходят кругом нас день изо дня и грозят умножиться?»*

* См.: Сергий (Лавров), епископ. В поисках «человека» // Слово: Ежедневная церковно-общественная, политическая и литературная газета. Киев, 1918. 10 окт. № 9. Епископ, по-видимому, сам оказался в городе в числе беженцев.

На помощь бедствующим приходили отдельные православные люди, немногие священники, вроде мудрого и сострадательного приходского о.Александра* из романа М.А.Булгакова «Белая гвардия», смущенно утешающего сокрушенного горем прихожанина. Эта зияющая пустота самозамкнутости вместо активной христианской взаимопомощи красноречивее всяких ученых докладов свидетельствовала о кризисе в Церкви. Народ, чья свобода была скована столетиями, не привык к самостоятельным решениям, к активной борьбе за веру. Между пастырем и паствой лежала пропасть взаимонепонимания, что сказалось в мертвящей пассивной атмосфере, характерной для большинства приходов. Один из украинских священников, протоиерей Евгений Капралов, писал в те дни: «У нас нет паствы, которая чувствовала бы свою религиозную ответственность в вопросах христианской общественной жизни. Связь нашего православного прихожанина с Церковью почти сплошь внешняя. Она выражается исключительно в исполнении обязательных обрядовых предписаний...»

* Его прототипом был о.Александр Глаголев. См. о нем выше.

Уже давно Анатолий Жураковский и его старшие единомышленники из активных церковных групп обсуждали необходимость освобождения Церкви от бюрократизма и жесткой государственной опеки. Еще до всяких революционных сотрясений они выступали в печати с проектами по оздоровлению приходского устройства, по восстановлению живой связи между верующим народом и духовенством (их требование выборного священства получило одобрение и на Всероссийском Поместном Соборе), они богословски обосновали и разработали меры по евхаристическому обновлению богослужебной практики, по углублению проповеднического воздействия на паству. Их планы имели под собой серьезную теоретическую основу, за ними стоял выстраданный опыт.

Творческое отношение к происходящему, стремление переломить ход событий видно в отношении соратников Жураковского к «украинской проблеме». В апреле 1918 года к власти приходит националистическое Гетманское правительство. Для многих представителей православного духовенства движение «самостийников» было равносильно измене Православию, поскольку последнее ассоциировалось с политической верностью Москве. Однако Религиозно-философское общество, которое возглавляли учителя и друзья Жураковского, принимает иное решение и берет курс на активное сотрудничество с национально-демократическим правительством. Руководитель общества В.В.Зеньковский становится министром исповеданий. Профессора Кудрявцев и Экземплярский входят в комиссию по переводу Священного Писания на украинский язык (до сих пор в кругах специалистов этот перевод считается наилучшим). Зеньковский выдвинул идею «двуединой культуры», которую разделяли все участники общества. Она заключалась в том, что государственность Украины должна строиться на основе веками освященной нераздельной двуединой украинско-русской культуры. Без взаимодействия с великой русской культурной традицией украинская культура не сможет состояться. Поэтому русские научные, культурные и общественные силы также должны поддерживаться новой державой. На этих принципах «двуединства», общей веры и судьбы Министерством исповеданий была основана независимая двуязычная церковная газета «Слово», в которой (на русском языке) печатался Анатолий Жураковский. Он и его друзья считали, что нельзя терять времени в междоусобных распрях, а нужно делать все возможное для проповеди Православия в настоящий момент. (Даже сейчас, в начале XXI века, многое из того, что было сделано ими тогда, осталось актуальным и требует изучения).*

* Следует подчеркнуть, что все члены киевского Религиозно-философского общества были верны каноническому Православию и все свои силы отдавали на служение ему.

И все же, как показало время, в большой степени начинания киевского кружка были прекрасными кабинетными разработками, начертанием стратегии церковных действий (причем для мирного, благоприятного строительству времени), но не самими действиями! Для Анатолия, который относился к слову как к деянию, а действие воспринимал как раскрытие энергий Божественного Слова, такое положение было весьма мучительным, особенно в условиях массовой дехристианизации народа, которая разворачивалась на его глазах. Его статья о слове, ставшая редакционным манифестом одноименной газеты, призывала верующих ответственно относиться к слову и тем самым поднять его цену в глазах обывателей: «Именно слово и именно в наши дни более всего измельчало, опошлилось, потеряло свой религиозный, вечный смысл. Оскудение нашей жизни особенно сказалось в оскудении нашего слова, устного и печатного... Нужно, чтобы зазвучало наконец такое слово, серьезное и значительное слово о Христе и о Его забытой миром правде... Это будет началом, первым шагом христианизации нашей жизни...» (Жураковский А. Слово // Слово: Ежедневная церковно-общественная, политическая и литературная газета. Киев, 1918).

В одной из своих статей Жураковский уточняет, что же такое путь христианизации, который так важно найти и предложить современникам: «Внести свет Христов во все темные уголки жизни, делать его определяющим началом всех наших чувств, мыслей, действий — вот что значит христианизировать жизнь. Но как сделать это?»

Последний - Преображенский - храм, в котором служил (1928-1930) о.Анатолий Жураковский и в котором собиралась его община (настоятелем прихода был архим.Спиридон (Кисляков). Киев, ул.Павловская (здание снесено в 1970-е)

Лучше один раз увидеть настоящего последователя Христа, чем много раз прочесть, каким он должен быть. Жураковский становится свидетелем того, как искреннее пастырское служение, словно из ничего, творит новую реальность, оживляя сердца верующих и изменяя направление их жизни. Летом 1917 года он знакомится с «человеком действия», бывшим церковным миссионером в Сибири о.Спиридоном (Кисляковым, 1875-1930). На фронте, куда того направили полковым священником, он так воздействовал своим словом на солдат, что те беззаветно бросались в бой.

Его проповеднический и наставнический дар был высоко оценен начальством, и он был возведен в сан архимандрита. Оставил он свое фронтовое служение после случая, глубоко потрясшего его восприимчивую натуру. Однажды о.Спиридон был поражен видом бомбившего их позиции немецкого самолета, на крыльях которого чернел крест. Это произвело на него неизгладимо тяжелое впечатление — словно сама смерть падала на людей из креста, который сам по себе знаменует победу над смертью. Священник пережил это событие как позор всех христиан — и свой собственный позор. После случившегося он добивается увольнения из армии и попадает в Киев, где сближается с профессором Экземплярским. Последний записывает и вскоре публикует в своем журнале его воспоминания, имевшие, несмотря на уже начавшуюся смуту, отклик среди верующих в России.

Родом из крестьян, отец Спиридон с детства был погружен в самую гущу народной религиозной жизни с ее напряженным исканием правды. Подростком он странничает по Руси, совершает паломничество в Киев, а затем на Афон, где принимает монашество. Вернувшись на родину, он проповедовал среди беднейших слоев населения, состоял священником на сибирской каторге и в тюрьмах, обращая отверженных к Богу. Как у многих самородков из низов, его религиозность бескомпромиссна, малейшее отступление от евангельских призывов как в собственной, так и в общецерковной практике он воспринимает как личный грех. Недостатки церковнослужителей — да и всей церковной системы того периода — принимались им как личная боль и грозное предзнаменование грядущего над страной Суда.

Такова внутренняя конституция о.Спиридона. В нем была заметна некоторая экстатичность, которая, однако, происходила не из чувственности, а из крестьянской наивности и предельной искренности. Такими же были и те юродивые и народные подвижники из Устюжской земли, в общении с которыми в молодости проходил он свои первые университеты. Есть христианство формы — сухое, твердое, сосредоточенное на исполнении устава, организационно встроенное в мир и с ним взаимодействующее на основе закона. Без этой служилой основы Церковь не может выполнять свою миссию. А есть христианство обнаженного сердца, которое собеседует с Богом и наполняет церковное служение Божественными энергиями. Без него церковное дело превращается в пустой сосуд. Конфликт между этими двумя сторонами Церкви постоянно происходит в истории. Архимандрит Спиридон принадлежал ко второму, напряженно взыскующему правды и наиболее редкому типу верующих.

Личность его притягивала людей. Происходит необычное явление. В смутное время попав в незнакомый город, почти не имея здесь связей, не получив назначения, без работы и средств к существованию, он очень скоро создает церковное братство Иисуса Сладчайшего среди рабочих-железнодорожников. В те годы служащие железных дорог представляли собой значительную социальную силу, особенно заметную в аграрной России. Киев являлся крупным железнодорожным центром юго-запада страны, поэтому здесь существовала обширная колония железнодорожных работников. Территориально располагалась она в двух рабочих районах — Соломенском и Шулявском. Эти окраины в чиновничьих и полицейских кругах считались неблагонадежными, «красными». Еще в 1903 году на Соломенке у стен депо войсками были расстреляны участники всероссийской политическое стачки. А в 1905-м ремесленники и пролетарии создали революционную «Шулявскую республику», не подчинявшуюся городской администрации. Среди такого непростого люда о.Спиридон развернул активную миссионерскую деятельность.

В кратчайшие сроки ему удалось создать и возглавить значительную по своему численному составу и активности общину нового типа. Своего храма у общины не имелось*. По соглашению с местными причтами братство собиралось то в одном, то в другом храме на службы и проповеди о.Спиридона. Братством регулярно устраивались просветительные беседы с народом, отдельные собеседования проходили с детьми (для них же совершались и особенные, детские, службы). Широкая миссионерская и благотворительная работа проводилась целенаправленно среди босяков, люмпенов, нищих». В ней принимали активное участие члены Религиозно-философского общества, в частности П.П.Кудрявцев. Ближайшим и верным помощником архимандрита стала О.П.Прохаско, приемная дочь известной киевской революционерки, помогавшая ему, между прочим, улаживать отношения с коммунистическими властями.

* Отец Спиридон был председателем братства, а не настоятелем храма или руководителем прихода, как это обычно бывало.

** Когда о.Спиридон умер от инфаркта, то и гроб его несли нищие; похоронная процессия растянулась на несколько километров, что в 1930 году воспринималось как демонстрация верующего народа.

Такая активная деятельность сочеталась в общине с молитвенным и евхаристическим подъемом. Литургия совершалась при открытых царских вратах и с чтением вслух «тайных» священнических молитв литургического канона*, проповедь всегда касалась самых животрепещущих нравственных проблем, а исповедь происходила порой во всеуслышание (наподобие той, что проводил и св.Иоанн Кронштадтский). Иногда к архимандриту прямо перед выносом Чаши подходил какой-нибудь опустившийся и даже внешним обликом страшный человек и признавался в совершенных преступлениях. Тогда о.Спиридон обращался к народу, переполнявшему храм, с вопросом, отпустит ли такие грехи Бог?.. Такой живой и активный образ служения привел к религиозному подъему в рабочей среде и в результате дал возможность братству существенно помогать обездоленным (сам священник не получал зарплаты и все имевшиеся личные средства раздавал бедным).

* Эти особенности служения в братстве позже были благословлены Патриархом Тихоном, он же подарил о.Спиридону собственный фотопортрет с автографом.

Анатолий Жураковский довольно быстро подружился с о.Спиридоном. Накануне большевистского переворота они вдвоем посещали воинские казармы, проповедуя среди озлобленных и распропагандированных солдат:

Никогда не забуду, как, еще за несколько дней до первого выступления в Киеве большевиков, я, тогда солдат, вместе с одним священником-монахом посетил некоторые киевские казармы. Целью нашего посещения было напоминание этим людям о Христе, о Евангелии, о Боге...

Помню, как холодно и неприветливо нас встретили сначала. Но нескольких слов священника было достаточно, чтобы настроение изменилось. Лица стали добрее, глаза загорелись внутренним огнем, у многих по щекам потекли слезы. Они плакали, эти люди, одного имени которых все боялись в те дни. Мы вступали в беседу с ними и почти всюду слышали одно: «Поздно вы пришли. Опоздали. Не можем мы теперь ни слушать вас, ни думать, о чем говорите. Все в нас болит, все перемешалось, сами себя потеряли. Почему раньше нам никто о Христе не говорил? Иными мы были бы тогда, и все было бы легче». И было стыдно от их слов.

В феврале 1918 года, после варварского обстрела Киева большевиками, архимандрит Спиридон и Анатолий Жураковский организовали помощь многочисленным пострадавшим: питанием, одеждой, уходом за детьми. Отец Спиридон стал для своего молодого друга примером священнослужителя, связанного с Церковью не профессионально лишь, а всей своей жизнью, всей силой своей жертвенной личности. Только такое служение и могло преодолевать хаос смутной эпохи.

В статьях этого периода Жураковский проводит мысль, что лишь при наличии активного христианского сообщества, организованного в общину или братство, могут появиться новые формы жизни. В революционное лихолетье этот вчерашний солдат и недоучившийся студент вдруг увидел с достоверностью очевидца, что Россия может в будущем обновиться, если христиане будут освещать мир своим образом жизни. Свет добрых дел, творческого поиска и веры и есть единственное убежище, единственное пространство свободы. Такое отношение к происходившему давало Жураковскому силы и мудрость не по годам. Это видно, в частности, из одного его неопубликованного письма. В Киевском университете, в котором Анатолий учился на философском факультете, преподавал знаменитый философ-идеалист Алексей Гиляров. Еще недавно, в мирные докризисные годы, его окружали почитатели, многочисленные ученики. Профессор снисходительно относился к «историческому» христианству и свою философскую систему считал истиной в последней инстанции. Но вот грянула катастрофа... Жураковский пишет о еще недавних событиях 1919 года:

Мне вспоминается Гиляров в голодный год в университете — на факультетском собрании. Растерянно смотрит на меня, еще более растерянно спрашивает: «Ну что же, что же будет? Я ничего не знаю. Философия и религия бессильны вот при таких обстоятельствах, вот теперь, когда есть нечего». И это говорит философ, — продолжает Анатолий, — мыслитель, человек, заявляющий, что он один в Киеве имеет «мировоззрение». И к чему это мировоззрение, эта философия — когда они «бессильны» в самую роковую и ответственную минуту?!.

Итак, в годы революции, невиданно унизившей человека, мы видим Анатолия Жураковского обладателем действенной, а не бессильной и номинальной веры. Знаменательным становится его брак с Ниной Богоявленской, заключенный в первый год революции. Это символ якоря, надежности среди разбушевавшихся стихий; их домашний корабль вошел в надежную гавань. Однако нервное напряжение и физическое истощение приводят к тому, что ранней весной 1920 года Анатолий, заболев тяжелой формой туберкулеза (наследственная болезнь его матери), приближается к смерти. Врачи заявили, что они бессильны помочь. Удивительным образом эти грозные обстоятельства приводят не к уходу его из жизни, а к обретению «второго дыхания». Жураковский не только выздоравливает телесно, но и как бы случайно — помимо своей воли — принимает священнический сан.

Способствовал такому повороту событий о.Спиридон. Несмотря на опасность для собственной жизни (всюду орудовали «самостийные» вооруженные образования), он ходил по деревням и проповедовал слово Божие*. В Красногорке, деревне Киевской губернии**, крестьяне обратились к нему за помощью в устройстве храма и проведении в нем пасхальной службы. И вот тут-то опытный миссионер предложил им заключить необычное соглашение. Он достает необходимую для церкви*** утварь, а они пусть возьмут к себе больного юношу и кормят его, как деревенского пастуха, поочередно. Ударили по рукам... Знаменательный эпизод произошел при завершении договорной процедуры через несколько дней. Архимандрит Спиридон уже привез с собой Анатолия и после краткого слова к ним о необходимости во всем видеть и искать Божией воли спросил: «А хотите ли вы сейчас увидеть перед собой Христа?» — и в полной тишине показал на больного студента и сказал: «Вот юноша, помогите выходить его, и среди вас будет присутствовать Христос»****.

* В конце этого же года он писал патриарху Тихону о том, что при определенных внешних обстоятельствах пойдет по Руси бродячим миссионером.

** По сути, это было большое село, не имевшее, однако, собственного храма и в Великий пост, когда разливались весенние воды, отрезанное от приходского храма в с.Андреевка.

*** Церковь устроили в бывшем помещичьем доме и освятили в честь Рождества Богородицы.

**** Этот эпизод в конце 1970-х гг. был записан автором со слов С.Л.Лукьяновой, жены ближайшего ученика о.Спиридона, впоследствии расстрелянного.

На свежем воздухе и при хорошем питании Анатолий выздоровел. Крестьяне, успевшие его полюбить, просили остаться у них священником. 18 августа 1920 года в знаменитой колыбели русского и украинского Православия, Киево-Печерской лавре, он был рукоположен в иереи.

Перед рукоположением Анатолий Жураковский оканчивает университет. Уже священником приехав ненадолго в город, он неожиданно встречает своих сокурсников. Они решают проведать его в деревне, посмотреть на его новую жизнь. Потом его стали приглашать на беседы в студенческие группы, на выступления с докладами на религиозные темы. Он читал лекции среди студентов родного ему историко-филологического факультета. Так потянулся к о.Анатолию ручеек сверстников, смятенных от пережитого безобразия революционных лет, утративших порой сам смысл существования. Вскоре о близком, «своем», священнике узнали в кругах культурной элиты. Отсюда также потянулись к священнику отчаявшиеся люди. Вскоре киевская паства стала хлопотать о переводе его в город*.

* Просителями перед митрополитом стала группа профессоров Киевского университета.

Сопротивление возникло с неожиданной стороны. Маститые потомственные киевские священники не хотели иметь рядом с собой неожиданного конкурента — молодой священник, прекрасный оратор и проповедник, быстро приобретал популярность; многие боялись утратить материальный доход из-за того, что к Жураковскому уйдут их прихожане. Так произошло традиционное, по Евангелию, столкновение «званых» и «избранных». Однако благодаря позиции Экзарха Украины Михаила (Ермакова)*, высоко ценившего о.Анатолия, ситуация разрешилась положительно. «Избранный» получил убогий храм для своей межтерриториальной общины.

* Митрополит Михаил (Ермаков, 1862-1929) — дважды арестовывался, был в ссылке.

С осени 1921 года о.Анатолий уже служит в маленькой деревянной домовой церковке св.Марии Магдалины при детском приюте на тенистой узкой улочке возле родного университета. Посещали ее несколько пожилых людей, да на клиросе пели несколько девочек из близлежащих домов. Некоторые «сердобольные» священники выражали Нине Жураковской лицемерное сочувствие: они, мол, с мужем умрут с голоду при отсутствии паствы. Но о.Анатолий своим служением явно попал в цель: очень скоро храм наполнился молящимися, причем преимущественно молодежью и представителями высокообразованных слоев общества. «В церкви не осталось места для толпы, — свидетельствует современник, — это было одно молитвенное целое с предстоящим пред престолом, который молился о них и о всем мире» (Материалы... c.18).

Как видим, на слово молодого пастыря отозвались люди. В довольно короткий срок о.Анатолий приобрел широкую известность в городе, став одним из авторитетнейших киевских священнослужителей. На его проповеди люди приезжали издалека. Многие искали возможности личной беседы с ним для разрешения тревожащих вопросов. Интересная деталь: отца Анатолия горячо поддерживает ряд известных ученых. Кроме того, по просьбе различных общественных групп он принимает участие в публичных диспутах с атеистами, опровергая маститых представителей официальной идеологии. В мае 1922 года Жураковский вместе с единомышленниками (это были математик Борис Делоне и философ Валентин Асмус) принимает участие в грандиозном трехдневном диспуте на тему «Наука и религия». В те дни народ забрасывал его цветами. По воспоминаниям одной современницы о.Анатолия, он «был удивительный оратор. Он необыкновенно быстро обрел популярность, причем среди высшей интеллигенции. К нему ходили академики. Необычайно быстро он организовал вокруг себя круг молодежи» (Из беседы автора с В.И.Кельман, 1993 г.). Когда о.Анатолию случалось бывать в небольших украинских городках, на улицах появлялись афиши, где сообщалось, что прибыл «знаменитый киевский проповедник» и все желающие могут прийти на его проповедь в местном храме. Все эти внешние признаки широкой популярности были следствием одного главного принципа деятельности о.Анатолия. Среди того смятения, которое охватило русских людей, он видел единственный надежный ориентир — Лик Иисуса Христа.

В те взбаламученные годы о.Анатолий Жураковский смог предложить пастве не только живительное слово пастыря, но и насущное церковное дело. Уже в 1917 году он мечтал о создании братств, которые объединяли бы верующих не по формально-территориальному (приходскому) принципу, а по закону любви Христовой. Характерно, что вся первая треть XX века проходила в России под явным и тайным (во время преследований) знаком возрождения православных общин. Большую роль в нем сыграла, например, знаменитая московская община священников Мечевых. Однако, пожалуй, только в недрах церковного братства, возникшего стараниями отца Анатолия Жураковского в Киеве, колыбели русского христианства, родились чеканные формулы «общего православного дела» и целый проект по строительству «малой церкви» при любых внешних обстоятельствах.

Здание бывшего Киевского религиозно-просветительского общества (ул.Б.Житомирская, 9). Здесь, в домовом храме св.Иоанна Златоуста с августа 1922 по 4 апреля 1923 служил о.Анатолий Жураковский. Фотография П.Проценко. 1981

Вскоре после рукоположения Анатолия Жураковского появилась и стала действовать на благо Церкви и людей община, состоявшая из братства, которое было названо в честь свт.Иоанна Златоуста, а также сестричества — в честь св.Марии Магдалины. Помимо дел, связанных с поддержанием жизни и деятельности храма, братья и сестры участвовали в работе «стола милосердия». По сути, они занимались благотворительностью, сбором и распределением материальных средств среди бедноты. Несколько входивших в общину врачей помогали больным, а юные сестры ухаживали за лежачими больными. Все это делалось безвозмездно. Особое внимание община о.Анатолия уделяла заботе о детях. Так, сестры, окончившие в свое время гимназию, а порой и высшее учебное заведение, занимались в качестве домашних учителей с детьми из верующих семей. Заботилась община, несмотря на скудость материальных средств, и о заключенных (прежде всего о гонимых единоверцах, но также и о многих других узниках).

Вся эта напряженная благотворительная деятельность общины проходила на фоне активной богослужебной, молитвенной и культурной жизни. Братья и сестры занимались самообразованием — богословским и литургическим. Собираясь вместе, они читали и обсуждали Священное Писание, а также богословскую и классическую литературу. Желающие могли углубить свои знания, занимаясь под руководством профессоров Киевской духовной академии, к тому времени уже разогнанной большевиками. Домашними уроками, изготовлением игрушек зарабатывались деньги на нужды общины. Воистину вся эта благотворительность и уход, помощь преследуемому духовенству, просветительная работа стали подлинной христианской альтернативой тоталитарному пути развития общества. Вместе с тем важно подчеркнуть и жесткую отделенность этой общины от вялых, неорганизованных верующих, появлявшихся в храме лишь по праздникам и воскресеньям. Удивительно, что, хотя о.Анатолий Жураковский начал реализовывать свою мечту в весьма неподходящее (казалось бы) время, он был счастлив, оттого что паства его получила возможность приобретать цельную и наполненную смыслом христианскую жизнь.

Число желающих влиться в общину и посещать службы в домовой церквушке, где служил о.Анатолий, постоянно увеличивалось, что вызвало беспокойство властей, которые не могли спокойно смотреть на проявления духовного возрождения в городе. Через год после начала служения о.Анатолия в церкви св.Марии Магдалины храм закрыли. Община была вынуждена перейти в церковь свт.Иоанна Златоуста при бывшем Религиозно-просветительном обществе. Еще через год (в октябре 1923 г.) власти отобрали и этот храм.

В это время о.Анатолий уже находился под арестом, случившимся в ночь на Страстной четверг 1923 года. Поражает воодушевление, с которым он принимает уготованные ему испытания. В одном из писем о.Анатолия из тюремной камеры сохранилось удивительное описание его чувств, когда непрошеные гости «препоясали его и повели, куда он не хотел» (ср.: Ин.21:18):

Часто чувство радости охватывает душу острой болью, иногда разливается спокойным светом в сердце... Никогда уверенность в Нем и в праведности Его путей не была в душе такой жизненной, твердой. Своей воли нет, нет своих планов, фантазий и даже нет своей ответственности. Есть Его воля, Его мудрость, Его пути. Его благость. Это началось в ту ночь, когда вышел я в неизвестность из дома, оторвавшись от старой жизни, от прошлого... Каждый день благодарю Бога за всю ниспосланную Им радость (Материалы... c.72).

Записка Анатолия Жураковского, переданная им из Бутырской тюрьмы жене, Н.С.Жураковской (1923, апрель-май)

После недолгого пребывания в киевской тюрьме о.Анатолия переводят в Москву, где он содержится в Бутырской тюрьме. Сохранились неясные свидетельства об издевательствах, которые пришлось ему перенести в застенке. Но доподлинно известно, что Жураковский не был сломлен, а в камере при нем имелась епитрахиль, что свидетельствует о совершении им и в тюрьме священнических обязанностей. Кроме того, ему, молодому священнику, выпало поддержать в камере дух своего архипастыря, Экзарха Украины митрополита Михаила (Ермакова), схваченного властями в то же время. Пребывание в тюрьме окончилось для Жураковского скорым неправым судом, приговорившим его к ссылке в далекий Краснококшайск [с 1927 г. — Йошкар-Ола (Республика Марий Эл)].

«И с тех пор (т.е. со времени первого ареста — Ред.), — пишет одна из его духовных дочерей, — он стал мучеником, а мы сиротами» (Материалы... c.72). Но и в ссылке связь о.Анатолия и его общины не прервалась. К своему пастырю постоянно приезжали его духовные дети. Братьям и сестрам адресовал он свои духовные послания. Так, уже из ссылки, в июне 1923 года о.Анатолий передает своей пастве письмо, ставшее своего рода манифестом, утверждающим главные принципы жизни, возводимой на основе христианского братолюбия. Вот несколько пылающих строк из этого послания:

Для Христа гонимого... хотим мы создать уголок, где был бы Он не случайным Гостем только, но где Ему принадлежало бы все всегда и безраздельно, где все было бы пронизано Его лучами, все светилось бы Его Именем и преисполнялось Его благодатью.

В средние века иногда целые города строили храмы вместе, сообща, так было и у нас на Руси — так воздвигались так называемые «обыденные», т.е. построенные в один день, общей волей и общим устремлением людей храмы. Так и мы строим храм нашей общины работой — нашей жизнью. И храм этот — наша община. В этом храме все должно принадлежать Единому, каждый уголок, каждый камешек.

До тех пор я не успокоюсь, до тех пор не скажу своего «Ныне отпущаеши», пока не почувствую, что в сердце каждого из вас рухнули до конца перегородки, отделяющие Церковь и Ее мир от жизни и праздники от будней, служение Богу от обычного делания. Община наша... должна стать особым мирком, который обнимает, собирает под одним куполом жизнь каждого из нас во всей полноте ее проявлений... И детская улыбка, и обыденный труд, и светлая юность, и насыщенная жизнью старость, и все должно освятиться и просветлеть от Церкви и Церковью. Жизнь в Церкви и Церковь в жизни всех — это должно стать нашей задачей. И на пути к решению этой главной задачи, задачи нашей работы и нашей жизни, мы обретем потерянную тайну любви и единения друг с другом.

Разрозненные, разделенные, чужие, потерявшие тропинки, ведущие в душу друг друга, ставшие чужими на стогнах мира, мы должны врасти друг в друга. Мы должны стать Едино во Христе Иисусе, Господе нашем.

Вот, любимые мои, как я понимаю строительство «общины», как понимал его всегда. Оно всегда было для меня прежде всего делом глубоко внутренним, не целью внешних достижений, внешних дел, но путем внутреннего преображения жизни в нас, связанных в многоединство, в создании нового мира, нового царства любви, тайны Церкви (Материалы... с.77-78).

Дарственная надпись на обороте своей фотографии, сделанная о.Анатолием Жураковским для своей духовной дочери, старшей общинной сестры, В.Э.Жижневской. Москва, 1923, предположительно 17-18 мая

Так ли обстояло дело в общине, не оставлен ли паствой этот путь жизни? Этот вопрос и в ссылке постоянно задавал себе пастырь. «Трудился в винограднике, но есть ли плод на лозах?.. С маленьким, но верным стадом шел к живому источнику. Не рассеяно ли стадо?» — спрашивал себя во время тревожных раздумий в ссылке о.Анатолий. И вот пришло время встречи — благодаря хлопотам киевской общины ее пастырь был освобожден. Вернулся в Киев он в декабре 1924 года, сразу после праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы. Его паства не принесла разочарования — он находит оставшуюся часть своей общины более сплоченной и самостоятельной, нежели прежде. Повзрослевшие в перенесенных испытаниях пастырь и паства начинают новый этап в строительстве своей духовной жизни. К этому времени община осталась без храма. После возвращения о.Анатолия его старший друг о.Александр Глаголев по разрешению архиерея предоставил в распоряжение гонимых часть помещений на своем приходе. Это был маленький храм вмчц.Варвары на втором этаже колокольни прихода Николы Доброго.

Знаменательно, что именно в то тяжкое время в общине зажглись огоньки «домашних церквей»: из членов общины образовалось несколько молодых семей. Родились первые дети, прошли первые крестины... Жизнь продолжалась.

С осени 1921 по октябрь 1930 года деятельность общины, как мы отчасти уже видели, протекала в кругу установившихся для всех ее членов обязанностей. Помимо дел милосердия, благотворительности и просвещения, братья и сестры занимались посильным миссионерством, распространением православной литературы. Кроме того, некоторые члены общины принимали участие в церковном сопротивлении (сбор сведений о преследовании православных*) и координации подпольной церковной жизни (установление связей с общинами Питера, Москвы и др.)

* Один из старших братьев, Георгий Косткевич, передал через польское консульство в Киеве список преследуемого духовенства, о чем позднее, после ареста (1930), дал показания.

И сам о.Анатолий, и ряд братьев принимали участие в выработке богословских и церковных позиций по текущим общественно-церковным проблемам. Целый ряд общинников — как старых (например, Экземплярский и др.), так и молодых — занимались творческой литературной и мемуарной работой. И все это — на фоне активной молитвенной и литургической жизни, самообразования, взаимопомощи (досуг чаще всего проходил совместно: культурные мероприятия, поездки на природу и т.п.). Вот как описывает работу общинников старшая сестра, Ольга Васильевна Михеева, вскоре прошедшая через арест, ссылку, годы скитаний вне родных мест:

Была трудная жизнь. Хотелось помочь облегчить жизнь старым, немощным, болеющим прихожанам. Был организован стол милосердия, куда в течение недели люди приносили крупу, муку, овощи, деньги. В воскресенье все принесенное за неделю раздавалось нуждающимся. Было трудно с деньгами, их было очень мало или, вернее, совсем не было. Вечерами и в свободное время сестры и прихожане делали игрушки, куклы, клеили кульки и все это продавали на базаре. За вырученные деньги делали передачи заключенным, посылали посылки ссыльным. Накануне праздника Маккавея, 1 августа, женщины жертвовали головки мака, васильки, любисток, чернобривцы, желтые гвоздики в большом количестве. Сестры делали букеты и продавали в притворе храма, а под Вербное воскресенье продавали букеты из вербы с искусственными цветами и зеленью. Цветы делали сами. Деньги шли на бедных и заключенных. В Пасхальную ночь, наутро после заутрени и литургии, большие корзины с куличами, яйцами, колбасой, сахаром и другими продуктами сестры отвозили в ДОПР (дом предварительного заключения). По очереди въезжали нагруженные продуктами подводы от разных церквей. Широко открывались ворота... Привратник приветствовал с праздником сестер. В большом помещении сестры раздавали привезенные продукты. По очереди из всех коридоров и камер приходили старосты камер. Им отпускали яйца, куличи, колбасу, сахар и прочее так, чтобы вся тюрьма получила привет из церкви и никто не оставался обижен. К празднику делали передачи заключенным священникам, посылали посылки ссыльным. Если кто-нибудь обращался за медицинской помощью, нужно было подежурить у больного или умирающего, никому не отказывали, всегда находились люди, которые охотно и безвозмездно помогали. Доктор Яновский* и другие врачи не только лечили больных, но, уходя, оставляли им деньги на лекарства**.

* Выдающийся терапевт с международной известностью, член украинской Академии наук.

** Неопубликованный комментарий О.В.Михеевой к биографии о.А.Жураковского // Архив...

Облик этой общины станет более осязаемым, если взглянуть на образы людей, входивших в паству о.Анатолия и попытаться понять, почему она с таким духовным энтузиазмом отозвалась на его служение.

С одной стороны, к нему пришли молодые люди из высокообразованных дворянских семей, т.е. из тех слоев общества, на которые новая власть поставила печать классового изгойства. Одним из наиболее ярких представителей этого круга была юная Анна Даниловна Карпека (1905-1988, в замужестве Артоболевская). Чрезвычайно одаренная музыкально, она в 1918 году поступает в консерваторию по классу фортепиано к знаменитому профессору В.В.Пухальскому. Специалисты предвещают ей большое артистическое будущее. Однако обстановка Гражданской войны, постоянная смена властей, стрельба на улицах, криминализация общества, а главное, неимоверные жестокости, проявленные большевиками во время своего пришествия в город, вогнали четырнадцатилетнюю девушку в тяжелейшую депрессию. Она записывает в дневнике (1919):

Теперь поражает действительность, та масса смертей, которые мы видим со всех сторон. Везде, везде, в каждой семье — смерть... Господи, гаснет уже вера, что будет что-нибудь хорошее. Будет ли?.. Последний луч, последняя искра погасла (Карпека А.Д. Дневник 1919 года. Машинопись. //Архив...)

Будучи тонким и эстетически чутким человеком, она с детства была воспитана в вере и принимала жизнь и мир как дары Творца. То невиданное унижение человеческого достоинства и обесценивание самой жизни человеческой, которые она постоянно наблюдала в годы революции, особенно в период правления большевиков, заставило ее осознать свое одиночество и отчаянно вопрошать о смысле бытия. Из дневника 1920 года:

Это даже не жизнь, а какое-то ужасное существование, все направленное только к одной цели: не умереть с голоду. Это ужасное существование, полное кошмаров, смертей. Господи, как ужасно! Мне теперь снова стало тяжело, тяжело на душе и, главное, тяжело от такого страшного одиночества... Совсем никто не близок к тебе, никто не понимает тебя так, как бы ты хотела. А сейчас, когда все кругом так ужасно, так безумно тяжело быть совсем одной. Почему у меня чувство такой страшной одинокости? Ведь я знаю, что вообще-то меня люди любят, и я сама люблю людей, но все-таки даже при самых близких и хороших отношениях с ними это чувство не проходит (Там же. Запись от 28.02.1920 г. Курсив мой).

Священник Анатолий Жураковский. Лагпункт Надвойцы (Белбалтлаг). 1936

Но весной 1921 года случайная встреча с о.Анатолием в теплушке перевернула ее жизнь. Потом уже будет приезд к нему в деревню Красногорку, беседы о жизни, о культуре, включение в нарождавшуюся общинную жизнь — все это вернуло девушке радость существования. Она почувствовала, что нужна людям. Лето 1922 года она прожила с семьей Жураковских в дачном пригороде Киева, часто исповедовалась, причащалась. Отец Анатолий очень точно понял проблему Анны. Он говорил о ней как «о девочке, которая стоит на распутье между маленькой и удушливой “жизненкой” и большой, прекрасной благоуханной Тайной — Жизнью». Ей хотелось блестящей профессиональной карьеры, простого человеческого благополучия, она с легкостью могла забыть духовный мир. Одновременно ей был дорог мир высшей красоты, который один дает смысл всякому быту и бытию на земле. Она боялась утратить внутреннее измерение жизни. Поэтому о.Анатолий, уже в письмах из ссылки, призывал ее «не только жизненку, но и жизнь отдать для Жизни». Для этого нужно через свое искусство нести благую весть людям. Он молился о том, чтобы Господь послал Анне «жизнь, “полную светлой гармонии”, осиянную, такую же окрыленную, такую же прозрачную, как молитвы на Литургии...»

Обложка последнего, лагерного, «Дела» № 7393 з/к А.Е.Жураковского «Белбалткомбинат». Ноябрь-декабрь 1937

Летом 1923 года семнадцатилетняя Анна Карпека посещает о.Анатолия в далекой марийской ссылке. Вернувшись домой, она в письме к своему духовнику описала опыт возмужания, приобретенный общиной в гонениях, в подвиге верности. Общинники почувствовали себя свободными, и она также ощутила в себе силы свободно служить своим идеалам:

Как и прежде — Вы впереди, а мы, стараясь не отставать, идем за Вами. Разница только в том, что прежде Вам приходилось тащить нас, а мы упирались и нередко были непосильным грузом нашему слишком юному, хотя и Господней благодатью сильному батюшке. Теперь же мы идем за Вами свободным шагом. Души наши открыты, и лучи благодати, свободно проникая туда, творят в них свое великое чудо просветления... Мне кажется, потому [Бог попустил Вас забрать в ссылку], что пришло время остаться нам одним перед Ликом Того, Кого Вы учили нас любить. Потому что пришло время нам дать отчет Ему и себе в том, что мы сделали (Письмо к о.Анатолию Жураковскому от 5 июня 1923 г. Машинопись // Архив...)

Через несколько лет Анна Даниловна выйдет замуж и уедет в Ленинград, а затем в Москву. Она прославится как прекрасный пианист, станет одной из основательниц всемирно известной русской пианистической школы, вырастив целую плеяду выдающихся учеников. По свидетельству многих, эта «великая женщина» своей жизнью, педагогическим мастерством и творчеством свидетельствовала о наличии в жизни Высшей Красоты*.

* От нее исходила какая-то удивительная энергия. Был в ней какой-то свет, огонь. Несла она светильник искусства, любви к людям», — пишет один из ее последних учеников (И.И.Жуков; род.1962). Другой ее ученик, народный артист России Юрий Розум, отмечает, что Анна Даниловна была необычайно эрудированна не только в музыке, но и в философии и религии. Артоболевская дружила со многими знаменитыми современниками (пианистами Г.Г.Нейгаузом, М.В.Юдиной, писателем Ю.Н.Тыняновым и др.). Выдающийся педагог, она много лет преподавала в знаменитой Центральной средней музыкальной школе при Московской консерватории; стала автором классического учебного пособия по обучению начинающих игре на фортепиано. В 2005 г. музыкальная общественность России провела фестиваль фортепианного искусства, посвященный столетию со дня рождения А.Д.Артоболевской (Карпеки).

Другой тип молодежи, отозвавшейся на служение киевского пастыря, принадлежал к обывательской среде. Растерянная, по инерции сохранявшая память о бытовой стороне религии и национальных традициях, эта среда всеми силами старалась продемонстрировать новой власти свою верноподданность и надежность. С той или иной степенью искренности обывательская среда уверовала в кумиров коммунистической идеологии. Однако их дети, выращенные в традициях христианской морали, ощущали дикость советской псевдокультуры и классовой нравственности. Ненадежность и предательство витали в воздухе того времени. Сверстница А.Д.Карпеки, студентка Политехнического института Ася Карышева выросла в такой небогатой «двоеверной» обывательской семье. Познакомившись со студентами, бывавшими на службах у о.Анатолия, она стала посещать церковь. Один из ее соучеников, член общины Сергей Орлов, так вспоминал атмосферу дома Карышевых:

Я помню, как в первый раз я пришел к Асе, познакомился с ее родными, узрел обстановку их жизни. В одном углу висел образ Спасителя, в другом — портрет Ленина на черной ленте, повешен, как икона (Из неопубликованных воспоминаний (1925) СМ. Орлова // Архив...)

Родители, узнав о религиозном пробуждении дочери, стали препятствовать ей в посещении храма, перестали пускать к ней верующих друзей. Но ни родители, ни советский «коллектив» не в состоянии были дать девушке цельное, согласное с ее внутренним чувством восприятие действительности, не могли предложить ей общее дело. Даже тогда, когда Ася подчинялась родительским запретам, она уже не хотела быть как все и, чтобы не принимать участия в обязательных советских идеологических мероприятиях, посещала различные образовательные кружки*. Она стремилась воцерковить для себя все стороны обыденной реальности. Однако земной путь ее был прерван безвременной кончиной. Во время болезни ее окружали общинники, они же проводили ее в последний путь.

* Советская идеологическая машина требовала от граждан обязательного участия в так называемой «общественной работе», отказ от которой служил признаком неблагонадежности. Однако одно время участие в театральных, литературных, научных кружках считалось приемлемым эквивалентом проверенных идеологических мероприятий.

Третий тип окормлявшейся о.Анатолием молодежи — отпрыски старой служилой интеллигенции. Воспитанные в вере, в обстановке советской действительности и наступления со всех сторон агрессивных атеизма и материализма они терялись перед многообразием жизненных проблем. Большей частью «старая», традиционная церковность, сформировавшаяся в условиях «симфонии» с государством, не имела в своем арсенале ответов на вызовы времени. Более того, даже в небольших церковных группах аскетически настроенных подвижников часто преобладали настроения самозамыкания, ухода от мира в собственный мирок с надеждой переждать и молитвой вернуть историю в старое русло.

Показателен случай с Валентиной Яснопольской, выросшей в семье педагогов (с русско-польскими корнями) из Вильно. В 1923 году, очутившись в Киеве, она отважно вызволяет из недр ОГПУ арестованного священника Димитрия Иванова (протоиерей Димитрий Иванов умер от истощения в 1933 г. в Архангельске, куда был сослан после освобождения из концлагеря). Он стоял во главе маленькой тайной монастырской общинки, которую и стала посещать Валентина. Ей нравились красивые уставные службы, молитвенный настрой монахинь, однако этот размеренный, ушедший в себя ритм жизни не прибавлял той «умной» ясности сознания, которая так необходима в двадцать лет при выборе дальнейшей жизненной стратегии. Фактически она оставалась наедине со своими недоумениями перед лицом глобального материалистического вызова и атеистической агрессии: идеи Маркса, которые она штудировала в институте, угнетали ее психику. Как-то поздним вечером в поисках душевного облегчения она решила зайти в первый попавшийся храм. Заметив свет на верху одной колокольни, она поднялась туда. Дальнейшие впечатления необходимо процитировать, чтобы почувствовать те токи оптимизма и веры, которые излучала в окружающий мир община Жураковского:

В небольшой комнатке увидела... стоявшего у аналоя молодого священника, кого-то исповедовавшего. Это был о.Анатолий Жураковский, недавно вернувшийся из ссылки, о котором я слышала как о замечательном проповеднике. Я подошла к нему и рассказала о волновавших меня вопросах: о том, что не знаю, как совместить современную науку и религию. Он предложил прийти к нему домой, так как был слишком поздний час для обсуждения столь непростых предметов.

В назначенный день я пришла к нему. Батюшка дал мне книги по интересовавшим меня вопросам и предложил познакомить со своей молодежью. А вокруг него собиралась (и постоянно увеличивалась) группа молодых людей, в основном из интеллигенции. Сам о.Анатолий был незаурядным, широко образованным человеком, священником с огромным личным обаянием и даром слова. Его вечерние проповеди по вторникам всегда привлекали много народу. Молодежь объединялась в различные кружки: от философских и до кружков по изготовлению игрушек, цветов и тому подобных изделий на продажу и для сбора средств в помощь больным, одиноким, неимущим. Идеалом для его прихожан стали общины первых веков христианства. Но в круг их интересов также входили и Кант, и Владимир Соловьев, и Достоевский, и Всеволод Иванов. Существовала и группа по изучению богословия. С детьми велись занятия по Закону Божьему.

Мой первый духовный отец, священник Димитрий Иванов, напоминал мне всегда древнее святоотеческое изречение о келье души, дверь в которую необходимо держать закрытой, чтобы обучиться премудрости. Но в 19-20 лет мне хотелось совместить два мира: внутренний, церковный, и внешний, светский.

И в приходе у о.Анатолия, выйдя из храма, я попадала не в чуждый враждебный мир, а в общинную жизнь, начало которой полагалось в храме. Мы радовались и встречам с о.Анатолием, и встречам друг с другом, между нами царила любовь... Все, кому о.Анатолий еще в совсем юном возрасте помог приоткрыть истину, остались верными ей на всю жизнь.

(Мироносицы в эпоху ГУЛАГа: Сборник / Сост. и коммент. П.Г.Проценко. Нижний Новгород: Издательство Братства во имя св. князя Александра Невского, 2004. С.497-499).

В силу внутреннего строя своей личности, жаждавшей распространения света истины не только на ближних, но и на дальних (это был своего рода комплекс религиозно трансформированного «шестидесятничества»), о.Анатолий обращался и к современникам, отпавшим от веры. Отпавшим, но мучившимся жестокостью окружавшего «нового» мира. В своих проповедях Жураковский часто словно бы обращается к этим ушедшим из Церкви массам. Среди них — не только толпы трусливых, но и множество честных людей, людей с обостренной совестью. Возможно, они смогли бы преодолеть страх перед миром, если бы в самом храме их встретили неравнодушные служители Бога. Служители, которые знали бы, о чем истосковались души пришедших к ним.

«Да... большая пропаганда ведется уже целых десять лет против Церкви, — говорил в одной из проповедей о.Анатолий. — Но работа по созданию Церкви велась как будто не десять лет, а сотни лет, тысячу и больше, и все, значит, пошло насмарку. Чья же это вина?»* Свою меру ответственности за унижение достоинства человека и Церкви несут и миряне, которые искали в религии утешения, не проявляя ревности о доме Божием. В результате пассивности христиан «народ наш... стал отверженным народом, потому что сам отверг святыню Церкви Божией»**.

* Неопубликованные проповеди о.Анатолия Жураковского. Проповедь 1927 г. // Архив...

** Неопубликованные проповеди о.Анатолия Жураковского. Проповедь 1930 г. // Архив...

Священник Анатолий Жураковский. Тюремный снимок (Москва, Лубянка). 26.11.1930

Слово о.Анатолия имело необычайную силу. Во время его службы храмы (до 1927 года он служил порой по приглашению в разных городских церквах) были переполнены. Неудивительно, что власти воспринимали священника Жураковского как опасного врага. Мы помним, что первый раз, весной 1923 года (в ночь на Чистый четверг), когда этот рядовой священник стал фактически одним из главных борцов с обновленчеством в Киеве, его арестовывают с формулой: за подрыв советской власти путем проповедей*. Второй — и последний — раз он был арестован в 1930 году (на Покров**) как «руководящий» участник «всероссийского церковно-монархического контрреволюционного центра». В эту сфабрикованную чекистами организацию зловещие фантазеры из ОГПУ свели наиболее активных и последовательных сторонников бескомпромиссного отношения к антирелигиозной политике Кремля («непоминающие», «иосифляне» и др.). Аресты по этому делу прошли во многих городах страны.

* Эта деталь стала известна благодаря архивным разысканиям киевского историка С.И.Белоконя.

** «Днем утешения» называл (в одной из своих статей) этот церковный праздник о.Анатолий.

Такого пастыря, как о.Анатолий Жураковский, гонители христианства могли только уничтожить, потому что церковное дело, им созданное, само по себе невозможно было разрушить, как невозможно остановить рост дерева или погасить луч солнечного света. Можно лишь срубить растение, убрать источник освещения. Коллегия ОГПУ на своем судебном заседании 3 сентября 1931 года приговорила о.Анатолия к расстрелу «с заменой заключением в концлагерь сроком на десять лет». Этот приговор был вынесен ему и епископу Алексею (Бую)* — их имена стоят во главе длинного списка приговоренных**.

* Излагаю по выписке из протокола заседания. В изложении О.В.Михеевой такой же приговор был вынесен и еп.Димитрию (Любимову).

** Среди «подельников» о.А.Жураковского — выдающийся философ А.Ф.Лосев, религиозный писатель и замечательный организатор церковной жизни из мирян М.А.Новоселов, старец Зосимовой пустыни Митрофан, известные ученые, почитаемые в Церкви священники.

Затем последовали годы мучительного, пыточного заключения в концлагерях, созданных для строительства Беломоро-Балтийского канала, и на Соловках (Соловецкие лагеря особого назначения). Поразительное описание о своем свидании с узником оставила Ольга Михеева, посетившая его в мае 1934 г. Посреди картины земного ада с его унизительным бессмысленным трудом мы видим облик исстрадавшегося человека:

Недалеко... группами и поодиночке работали люди в серых бушлатах, что-то копали, возили на тачках... Вдали стояли стрелки. Мы подошли ближе. Низко нависло холодное северное небо, моросил мелкий дождь. Кругом было серо, неприглядно, уныло. Временами дул резкий ветер, низко нагибал чахлые березки... Ноги тонули в вязкой черной земле... Идти было томительно трудно... Подойдя ближе к работавшим, мы увидели батюшку. Он стоял, опершись на лопату. Худое, усталое лицо его все обветрилось и казалось бронзовым. Бушлат и шапка намокли. На сапогах были глыбы густой грязи. Он обернулся и нас увидел... Он был очень голоден и, когда ел хлеб, принесенный нами, весь нервно дрожал.

Он сознавал, что за свободу нужно платить и что его мучения — это тоже служение. В стихах того периода он подчеркивает жертвенный смысл своего последнего жизненного этапа:

В юности он мечтал о том, чтобы каждого встреченного им человека приобщить к жизни преизбыточествующей. Нужно только не закрывать глаза на правду, на действительное состояние нашего мира, самих себя, наших братьев. Он надеялся, что, всмотревшись в черты лица ближнего, искаженные заботами и тревогами серых будней, можно силой любви напомнить другому о его вечном призвании, восстановить его лик в христианском делании. Еще он хотел служить в «небольшой красивой церкви на берегу моря, сквозь окна которой должно было быть видно необъятное, широкое море, волны которого будут омывать стены храма».

В каком-то смысле эти мечты сбылись в немыслимой раньше обстановке. В оскверненном соловецком храме на берегу северного холодного океана, среди ругани и грязи барачной жизни, в среде опустившихся, замордованных людей о.Анатолий молитвенно созерцал проблески неизреченной славы Божественного замысла о человеке. «Благословение миру и жизни звучит в глубине сердца непрестанно», — писал он.

И это его служение оборвалось в Соловецком концлагере. Двадцатого ноября 1937 года 3-м отделом НКВД «Белбалткомбината» он был обвинен в «шпионаже в пользу Польши»*. Третьего декабря того же года, в 1 час 15 минут, священник Анатолий Евгеньевич Жураковский был расстрелян**.

* Возможно, это обвинение всплыло в связи с показаниями Г.Косткевича, о которых сказано выше.

** Отец Анатолий был причислен к лику мучеников РПЦЗ в 1981 г. В силу объективных причин — труднодоступности его следственных дел, многочисленности подельников — составить полную картину последнего периода его жизни сегодня невозможно. Однако и то, что нам известно о его судьбе и служении, говорит о высоте этого опыта.

Высокую трагедию жизни и муки смерти он встретил лицом к лицу, не закрываясь от боли, не прячась от необходимости мученического подвига. Его искреннее и в чем-то наивное следование истине Православия — образец пастырской самоотверженности. В этом мудрость христианства, как и в той евангельской безмерной свободе, с которой мы можем продолжить этот пронзительно прямой путь или сойти с него на дорожки земных предпочтений.