Митрополит Макарий, в миру Михаил Андреевич Парвицкий, а по семинарскому прозвищу Невский, родился 1 октября 1835 года в селе Шапкине Ковровского уезда Владимирской губернии, где отец его Андрей Иванович был дьячком.
Невесело встретила мать рождение сына Михаила: нужда доводила ее до слез.
«Не на радость будет нам это дитя, — в скорби говорила она своему мужу. — Семья большая, он шестой. Что-то будет с ним?»
Супруг утешал ее словами: «Подожди горевать, подрастет — так уедем в Сибирь».
Да, в труде и заботе протекала жизнь родителей Михаила. После пожара, истребившего их жилище, пришлось им поселиться в бане, построенной «по-черному».
Владыка Макарий во время посещения своей родины 7-9 сентября 1913 года, осматривая эту еще сохранившуюся баньку, невольно представил себе тот дым, который в детстве ел ему глаза. Посмотрел он на двор, обнесенный оградой, где рос клевер, и вспомнил, как, будучи ребенком, набивал себе от голода рот «кашкой» — цветами, а проезжая мимо шоссейной дороги, так называемой Владимирки, встрепенулся, будто что-то родное, дорогое пронеслось в его мыслях.
«Вот этой самой дорожкой ради семьи хаживала моя матушка с котомкой в Москву», — проговорил Архипастырь и перекрестился.
Действительно, добрая и благочестивая родительница будущего великого миссионера с большим трудом добывала детям пропитание. Помогал ей родной брат, московский протоиерей отец Иоанн Рождественский, которого Владыка весьма чтил. Однажды он даже бросился в объятия к незнакомому пожилому священнику, нашедши в нем сходство с любимым дядей.
Когда Михаил подрос, заветная мечта отца его осуществилась: [в 1843 году] собрав детей и жалкое имущество, отправился он в дорогу. Путь был настолько тягостен, что дети питались по очереди. Андрей Иванович только и ждал, как доберется до Тобольска, но и тут ему не повезло; написал скорбное прошение архиепископу Владимиру о своем безвыходном положении, о крайней нищете, просил дьяконского места, но не получил и умер дьячком[1].
Мытарства Парвицкого закончились при архиепископе Георгии, переведшем его по просьбе упомянутого протоиерея Рождественского в Тобольскую епархию. Прослужив там неделю, он окончательно устроился в селе Верх-Ануйском Томской епархии.
Под гнетом нужды Михаил рос кротким и тихим. Известную печать на его настроение наложила разлука с родной семьей, переехавшей в Томскую епархию, тогда как он остался один в тобольской «бурсе». Тоска по любимой матери выработала в нем склонность к уединению, благодаря чему отрок легко оттолкнулся от вредного влияния товарищеской среды, старавшейся вначале подчинить его себе.
В Семинарии Михаил стал почти отшельником. Квартируя у благочестивых хозяев, благонастроенный юноша знал только две дороги: в школу и в церковь. Кроме книг Священного Писания, неразлучными друзьями его были творения Тихона Задонского; любил он еще читать биографию старца Серафима, а в подвижнической своей жизни руководствовался наставлениями преподобного Ефрема Сирина. Все это не нравилось веселым однокурсникам, и они нередко осыпали Невского насмешками.
От учебных занятий и неумеренного постничества силы юного аскета настолько подобрались, что он захворал и чуть не умер. К счастью, расшатанное здоровье его поправилось благодаря летним каникулам, проведенным при благоприятных условиях у одного из старших братьев.
Когда Михаил окончил Семинарию, сердце его устремилось на неведомый и далекий Алтай. Ему захотелось уйти на служение людям простым, доверчивым, не знающим зависти и злобы. Отец и мать не останавливали его и спокойно благословили на задуманный подвиг, тем более что братья определились на места и семья перестала так остро нуждаться в материальной поддержке.
Чистая радость охватила сердце юноши, когда он впервые [в феврале 1855 года] увидел предгорья Алтая. Там приветливо встретили его две семьи: отца Стефана Ландышева и Михаила Васильевича Чевалкова — старейшего толмача-переводчика, впоследствии протоиерея, оказавшего большую помощь новому члену Миссии в изучении местного языка.
Карта Алтайской Духовной Миссии |
С этого именно дела — знакомства с тамошним наречием — и начались достойные подражания труды молодого миссионера, который, по собственным словам, сначала не имел успеха в своих занятиях и только после усердной молитвы к Богоматери стал свободно говорить по-алтайски.
Не мешает тут же заметить, что утомленный занятиями Михаил Андреевич любил вечерами уходить в горы, где отдыхала его молодая, рвущаяся ко Господу душа, все более и более ценившая «единое на потребу».
Часто слыша от собратий о подвижнической жизни основателя Миссии архимандрита Макария (Глухарева), новый труженик горел желанием подражать этому апостолу Алтая. Между прочим, о последнем многое передавал ему отец Стефан, всегда добавляя: «Учись от жизни отца Макария, в жертву людям отданной, чует мое сердце — ты настоящий преемник его будешь».
Покойный архимандрит как-то сам явился Михаилу во сне, ободрил на предстоящие труды и сказал: «Ты после меня здесь обучайся». Воодушевившись этими словами, Михаил Андреевич всецело отдал себя на великие подвиги просвещения сибирских инородцев.
Помня слова Писания: «Чадо, аще приступаеши работати Господеви Богу, уготови душу твою во искушение» (Сир.2:1), новый алтайский миссионер не убоялся, когда на первых же порах своего служения послан был начальником Миссии протоиереем Стефаном Ландышевым на испытание в качестве послушника за двести верст вглубь Алтая, в самый глухой и отдаленный стан на Телецком озере, где намечалось устройство Чулышманского Благовещенского монастыря[2].
Вся братия проектируемой обители состояла тогда из двух лиц: иеромонаха-старца и молодого послушника. Оба они помещались в небольшом домике, одна из комнат которого была отделана для церковного богослужения. Крещеного населения в окрестностях почти не было и речи русской не раздавалось.
И вот в таком диком ущелье при обстановке, напоминающей жизнь древних пустынников, Михаил Андреевич прожил целых семь лет[3]. Это произошло, конечно, не без Промысла Божия, направляющего все к своим премудрым и благим целям: за означенный период брат Михаил вполне овладел алтайским языком и, по словам инородцев, стал говорить на нем лучше их самих, что впоследствии пригодилось ему как в деле проповеди Евангелия язычникам и утверждения их в правилах веры христианской, так и в переводе богослужебных и нравоучительных книг на местное наречие.
После семилетнего испытания в терпении и послушании воле начальства молодого послушника перевели, наконец, из пустынного Чулышмана в главный стан Миссии и резиденцию ее начальника Улалу[4], определив на должность учителя Центрального миссионерского училища.
Какое громкое наименование! Но если бы вы вошли внутрь училища и посмотрели на убогую его обстановку, то ужаснулись бы: там при отсутствии форточек стояла духота от спертого воздуха; там была грязь и крайняя теснота; там топорной работы некрашеные ученические столы до того рассохлись от времени, что в щели между досками свободно проходила кисть руки взрослого человека; там на одних и тех же столах дети и занимались, и трапезовали, и... спали!
Теперь спросите бывшего учителя: какое вознаграждение получал он за свои педагогические труды? И он ответил бы: «Пять рублей в месяц». И это на своем содержании, при готовой лишь квартире. Как, однако, ни дешевы были в то время съестные продукты, нашему педагогу с его грошовым жалованием приходилось голодать, питаясь одним картофелем, и одеваться в подрясник самого грубого крестьянского холста. Но кто решился трудиться для великой светлой цели, тот будет все терпеть до конца. Так было и с нашим ревностным миссионером.
Улалинский стан |
Прошло полтора года. Пора было испытанному студенту принять иноческий чин, к чему он стремился всей душой, но начальствующие (собственно, недолюбливающий монашествующих отец Стефан Ландышев[5] держались строго канонических правил, требующих для пострижения тридцатилетнего возраста, как бы забывая, что всегда делались исключения для окончивших высшее и среднее образование. За недостатком добрых кандидатов в Миссии бывали и такие случаи, когда приходилось допускать на служение лиц даже без всякого призвания к святому апостольскому делу.
Принимая все это во внимание, местный мудрый архипастырь Преосвященный Порфирий[6] обратился к главе Миссии со следующими пророческими словами: «Напрасно, Вы, отец Стефан, не даете ходу вашему студенту. Ведь все равно не удержите его своей властью, он пойдет далеко-далеко по службе, это я предчувствую».
Таким авторитетным словом вопрос о бытии учителю Невскому в иноческом звании был беспрекословно решен. В 1861 году он стал иеромонахом Макарием, и с этого момента для неизвестного доселе миру подвижника началось постепенное и быстрое восхождение выше и выше по ступеням иерархической лестницы.
Отец Макарий получил назначение в основанный еще в 1849 году Чемальский стан, с убогою деревянною церковью; тут же, при церкви, находилась и тесная келья миссионера. Последний, впрочем, заботился не об удобствах жизни, а о наилучшем использовании возложенных на него обязанностей, ища неустанно по дебрям Алтая заблудших горохищных овец духовных.
И Тот, Кто послал на проповедь Евангелия первых Своих апостолов, благословил, видимо, и труды нового благовестника: неофиты отца Макария, сначала единичные, постепенно умножались, а через два года он уже имел счастье и радость обратить из тьмы языческого неведения к познанию истины Христовой целый улус (селеньице) инородцев в числе пятидесяти душ обоего пола, кочевавших при реке Чопоше[7] в двадцати пяти верстах от Чемала.
Для утверждения этих прозелитов в принятой вере отцу Макарию пришлось переселиться в Чопош, но потом он снова возвратился в Чемал, расположенный ближе к центру его обширного отделения.
Трудясь неустанно, наш миссионер приносил огромную пользу людям. Не только новокрещенцы ценили отца Макария, простыми сердцами чуя в нем доброго наставника, — нуждались в нем и за пределами вверенного ему служебного района. На него, между прочим, указывали, как на человека, способного основать стан и монастырь в глухой Чулышманской долине. И действительно, начальник Миссии решил послать молодого иеромонаха на ту отдаленную окраину Алтая, где он жил уже в начале своего служения.
Эту командировку отец Макарий принял с большой готовностью: ему самому хотелось побывать среди первых знакомых простецов, детей природы, где и сама дивная строго-прекрасная местность славила Бога.
Приехав сюда, наш авва, прежде всего, осуществил свое заветное желание: основал миссионерскую обитель. Сооруженный в ней храм, правда, был убогий и бедный, как и чемальский, но зато он явился первым алтарем Всевышнего в отрезанной от всего мира сибирской глуши.
С пользой потрудился иеромонах Макарий и за пределами Алтая. Мы разумеем незабвенные занятия его в Казанской крещено-татарской школе.
Дело обстояло так. По распоряжению начальства в июле 1868 года он был в Казани для участия в пересмотре и издании грамматики алтайского языка[8]. Предложенная работа всецело поглотила сибирского труженика, так что ему оставалось весьма мало времени для отдыха, но и этот последний он не проводил праздно, а стал посещать казанскую инородческую школу, куда влекли его миссионерские симпатии и самый вид крещено-татарских детей, напоминавших ему таких же алтайских, с которыми он сроднился душой. К тому же казано-татарское наречие, алтайскому родственное и очень ему близкое, предоставляло много интересного материала для сравнения.
Наконец, будучи знатоком церковного пения и имея тонкий вкус, отец Макарий заметил в той же школе одноголосие и другие недостатки и возгорелся желанием их исправить. С благословения старших он начал приучать мальчиков и девочек исполнять хором на родном языке молитвы «Царю Небесный», «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», а потом и другие песнопения.
Этот добрый почин способствовал тому, что в казанской школе все богослужение постепенно упрочилось на татарском языке[9], и его охотно стали посещать взрослые крещеные татары, на которых церковные службы производили неотразимое впечатление.
Таким образом, казанская инородческая школа обязана иеромонаху Макарию (Невскому) постановкой систематического обучения воспитанников церковному пению и осуществлением богослужения на татарском языке. То и другое без столь деятельного и усердного участия сибирского миссионера, по всей вероятности, надолго бы еще задержалось.
Оценив труды отца Макария, Совет Братства святителя Гурия тогда же избрал его пожизненным своим членом и исходатайствовал ему в Святейшем Синоде сан игумена[10].
Полтора года провел наш авва в Казани. Здесь он прошел как бы своего рода миссионерские курсы, блестяще применив потом на практике полученные знания.
За время его отсутствия алтайская паства не забывала своего наставника и с нетерпением ожидала его возвращения, горя желанием поскорей услышать проникнутое отеческой любовью пастырское слово.
В Чопоше и Чемале отец Макарий нашел все в порядке, в глухом же Чулышмане дело обстояло неблагополучно: местные старшины, зайсаны-язычники стали преследовать новокрещенных и даже замучили до смерти одну женщину-христианку. Больно заныло сердце отца Макария от таких вестей. С печалью он думал: неужели и сюда, в эти мирные горы, проникла ненависть, которой он всегда боялся и которую старался всемерно искоренять христианской любовью? Как не хотелось ему дать в обиду «кровных» духовных детей! Он желал лучше самому быть уничтоженным злыми зайсанами, чем видеть страдания милых, дорогих ему алтайцев.
Но как ни усиливались язычники погасить разгорающуюся искру веры, опасаясь, что она обратится в пламень и попалит все их нечестие, как ни старались затушить свет Евангелия, с новокрещенными был Господь и их молитвенник отец Макарий. По его предстательству огонь веры в конце концов поглотил всех тех, которые в безумном фанатизме стали мучителями своих же братьев.
Познакомившись в казанской школе для крещено-татарских детей с наилучшими методами обучения, отец Макарий по возвращении в Чопош устроил у себя, в том же духе и направлении, училище на семьдесят человек с общежитием. Через два года воспитанники показали столь блестящие успехи, что посетивший училище томский губернатор А.П.Супруненко пришел в восхищение от ответов учеников, о чем немедленно сообщил министру народного просвещения, ходатайствуя перед ним о награждении орденом святой Анны инициатора и руководителя училища игумена Макария, и подарил ему собственный такой же знак отличия, не дожидаясь присылки казенного.
Но вот в Миссии заговорили о том, что чопошского миссионера переводят в Улалу и делают помощником начальника. Желал этого и новый глава Миссии архимандрит Владимир[11], давно приглядывавшийся к отцу Макарию.
Молва упорно росла, а с ней все более и более тревожились чопошцы, не хотевшие и думать о том, что им когда-либо придется расстаться с любимым «аббасом» (миссионером), который являлся для них учителем, доктором, верным, преданным другом и утешителем. Да, поистине это так! Отец Макарий в своей пастве знал поименно каждого: меньших крестил, воспитал, а иных успел похоронить, и ему дороги были могилы его учеников, унесенных болезнями. Любвеобильное сердце нашего аввы искренно привязалось к духовным детям.
К великому прискорбию чопошцев слухи оправдались: [в 1875 году] отца Макария назначили помощником начальника Миссии. Весть эта не порадовала и его: он охотно остался бы при своем скромном деле, но как монах не мог отказаться от нового послушания. И вот однажды, когда паства отца Макария по обычаю собралась тихим вечером петь «Лепту»[12], печальная новость сделалась известной всем из уст их духовного отца.
Осторожно, любовно сказал он о своем скором отъезде и просил не расстраиваться, не скорбеть, но нежные слова пастыря вызвали еще большую грусть. Все ясно почувствовали, что их друг и просветитель уже не будет жить с ними. Одна раба Божия заплакала и тихо затянула весьма распространенный на Алтае заунывный кант: «Везде беды, везде напасти». Пение продолжалось недолго: оно сразу же прервалось громкими рыданиями и горестными воплями бывших здесь женщин, детей и даже мужчин. Ничем не стесняемые добрые христианские души изливали искреннюю печаль, теряя навсегда что-то дорогое, святое, ничем не заменимое...
Новое назначение принесло отцу Макарию сугубые труды. На нем лежала теперь вся ответственность, ему же поручено было ежегодное обозревание всех миссионерских станов и наблюдение за ведением школьного дела. Руководимое опытной рукой отца Макария, оно весьма оживилось: число учащихся умножилось, преподавание пошло успешнее.
Отец Макарий являлся действительным помощником своего начальника, чем и заслужил любовь и уважение последнего. Вот почему с открытием в 1880 году Бийской архиерейской кафедры и определением на нее архимандрита Владимира преемником главы Алтайской Миссии стал игумен Макарий, возведенный [в 1883 году] в сан архимандрита.
Приняв в свои руки управление Миссией, наш авва не изменил добрых братских отношений к отцам-миссионерам, умножая одновременно собственные труды и заботы ко благу Миссии. Недолго послужил отец Макарий и в этой должности: в 1884 году он уже был хиротонисан во епископа Бийского и определен на место переведенного на Томскую кафедру Преосвященного Владимира.
Живя в Бийске, епископ Макарий часто посещал любезный ему Алтай, улалийцам нередко говорил, что желал бы всегда видеть дорогую для него Улалу передовой в миссионерском деле: ведь отсюда распространились по Алтаю школы, чтение и народное облагороженное пение.
Семь лет прожил в Бийске наш архипастырь, и не без скорбей: в 1886 году однажды ночью сгорел двухэтажный дом, в котором он жил. С опасностью для жизни Владыка успел вынести из огня только святыни: антиминс, Евангелие и потир, находившиеся в его домовой церкви. Усердием добрых людей пострадавшее архиерейское подворье через полтора года было восстановлено.
В 1891 году смиренный труженик на дальней ниве Христовой в воздаяние его апостольских трудов был поставлен на свещник церкви Томской. И здесь избранника Божия не оставляли заботы и думы о Миссии. Он продолжал оставаться ее душой и главным руководителем. Обозревая южные приходы епархии, Владыка обязательно заезжал в Улалу и родной ему Чемал, где вскоре им было устроено второклассное женское училище, давшее впоследствии способных учителей.
В Чемале Владыка основал иноческую общину[13]. На случай приезда своего покровителя сестры поставили для него небольшую келию на ближайшем весьма живописном Катунском острове, куда перенесли и маленькую церковь, выстроенную еще первыми миссионерами[14]. Святитель очень любил свой скиток и во время пребывания в Чемале ежедневно уединялся там для молитвы и отдохновения, восхищаясь красотой алтайской природы[15].
В 1906 году Преосвященный Макарий был награжден саном архиепископа, а в 1912-м — волею Провидения возведен на святительскую кафедру первопрестольной столицы.
Как можно видеть из всего вышеизложенного, Владыка приобрел свое высокое положение исключительным путем, никогда не стремясь к деланию себе так называемой «карьеры» и не имея для нее внешних данных. Окончив лишь Духовную Семинарию, правда, с успехом, в звании второго студента, он двадцатилетним юношей по призванию ушел на Алтай служить делу проповеди Евангелия. Простым послушником, учителем, катехизатором начал он свое многотрудное поприще, ничего не видя перед собой, кроме славы Божией и спасения ближних — своих любимейших алтайцев, и тем более не думая ни о какой митрополичьей кафедре при множестве других кандидатов в лице высокопреосвященных иерархов.
Но «не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме», — сказал Господь (Мф.5:14-15). У Владыки Макария в прошлом был полувековой миссионерский подвиг, природная способность учительства и продолжительный монашеский, святительский и старческий опыт; он имел приобретенные долголетней жизнью всесторонние познания, даже чисто житейские, практические, во сто крат превышающие всякие академические степени.
Все это не могло укрыться от тех, кто был поставлен на страже хранения Православия, и смиренного Святителя вызвали из далекой Сибири в Москву.
По существующей традиции вступление на кафедру Московского митрополита сопровождается известной церемонией.
Первое свое служение вновь назначенный архипастырь совершает в Казанском соборе; тут ему устраивается торжественная встреча, причем старший викарий или же местный настоятель обращается к прибывшему с приветственной речью, на которую обыкновенно следует ответ.
После литургии митрополит в сопровождении всего московского духовенства, в преднесении святынь и хоругвей, шествует крестным ходом (по Красной площади, через Спасские ворота) в Успенский собор, где встреченный протопресвитером и всем причтом с крестом и святой водой проходит на солею для выслушивания положенных по входе в храм архиерея литии и многолетия.
Вслед за этим в сопровождении сакеллариев[16] Первоиерарх прикладывается к ракам святителей Московских, как бы испрашивая у них благословения на служение в Москве, и снова поднимается на амвон, чтобы после общего осенения преподать благословение собравшемуся народу — новой своей пастве.
Потом митрополит при соблюдении того же порядка, что и в Успенском соборе, идет в Чудову обитель — здесь он благословляет главным образом братию вверенного его управлению кафедрального монастыря [17].
Описанную церемониальную встречу принял и Владыка Макарий, и, как всегда бывает, москвичи получили от нее разное впечатление.
Одни говорили: «Какой старый и непредставительный митрополит — не в столице бы ему быть». Это были голоса лиц несерьезных, живущих внешними лишь восприятиями. Другие же, глубоко верующие, благонастроенные люди, усмотрели в новом архипастыре незаурядного иерарха: вид его был не просто архиерея, а поистине Ангела Церкви, представителя ее, одухотворенного благодатью Господней. Он воскрешал собой образ древних наших святителей — Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, свято поживших на земле.
Москва должна была бы радоваться назначению такого светильника, но она, к сожалению, «не познала» его[18]. Гордые, обольщенные своим образованием современники не оценили просветительской деятельности митрополита Макария.
Немедленно по вступлении на кафедру он, как природный миссионер, открыл при своих богослужениях катехизацию в народе, призывая к тому же и московских пастырей. Однако мало кто послушался призыва старца-святителя, несмотря на то, что на первых же уроках многие обнаружили плохое знание основ веры, церковной дисциплины, обрядов и тому подобного.
Впрочем, миряне не отказывались от предложенных им собеседований: они в большом количестве собирались в храмы, где служил маститый архипастырь, охотно выслушивая предлагаемые им уроки. Не только по воскресным и праздничным дням, но и всегда при выходе из храма Владыка Макарий благословлял и назидал молящихся, следуя завету святого апостола Павла: «...если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую!» (1 Кор.9:16).
Заботясь о просвещении народа и обогащении его знаниями веры, новый святитель Московский не меньше внимания обращал на облагораживание сердец своих духовных чад: например, вводил в храмах общенародное пение, а в свободное время рекомендовал петь духовные канты.
Он говорил: «Наш русский народ любит петь, но, к сожалению, часто можно слышать безобразные, развращающие слух и сердце песни. Надо дать православным людям мелодии и слова к ним такие, которые умиляли бы и духовно настраивали их души».
С этой целью мудрый архипастырь издал в большом количестве два сборника «Лепты»[19], думая снабдить ими пастырей и пасомых, чтобы они сами ими пользовались и передавали другим. Какая чудная мысль архиерея Божия — оздоровить, облагородить народное пение!
Далее, Владыка Макарий смело обличал нравственную распущенность современников, восставая против моды нескромных костюмов, не стеснялся говорить правду в глаза и особенное внимание обращал на воспитание детей.
Однажды, посетив образцовый приют, где принято было детям ходить в коротеньких чулках, он обратился к начальнице Ольге Серафимовне Дефендовой[20] с вопросом: «Скажи, пожалуйста, кто заведует у вас детской одеждой?» Та, думая получить за опрятность похвалу, поспешила сказать: «Я, Владыко святый». — «Зачем же ты их так одеваешь? Это совсем неприлично — оголять ноги. Посмотри — есть большие мальчики; ведь это ведет к безнравственности: дети теряют стыд. Оставь моды, держись старинки».
Ольга Серафимовна продолжала оправдываться: «Простите, Владыка, теперь считают полезным, чтобы солнышко пропекало».
«Ты заботься больше о душах, о их созрении, а это оставь», — ответил Архипастырь.
Замечательно, что старшие мальчики, узнав мнение Святителя, сами ни за что уже не хотели одевать носочки.
Еще случай. Приехала к Митрополиту маленькая правнучка Августа в подобном же костюме. Увидев ее, он сказал бывшей при нем сестре Ольге Серафимовне: «Скажи ты, матушка, моим, чтобы не одевали они так мою правнучку: ведь срам смотреть. Пусть длинное платье и чулки наденут. Что же она вся раздетая? Или не хватило материи? Так я дам им на это».
Один раз приехала в Угрешу на пароходе какая-то экскурсия с нарядными дамами в модных шляпах.
«Можно к Владыке за благословением?» — спрашивают они и получают ответ: «Пожалуйте».
«Что вам надо от меня?» — сурово встретил их Святитель. — «Получить благословение». «Тогда, — продолжал он, — подходите как подобает. Что же вы все раздетые? Откуда такое? Неужели на Руси Православной живете? Где ты, Русь Святая, где твой национальный скромный костюм? Как все было прежде прилично! Я не могу вас благословить».
От этих справедливых, искренних слов старца-святителя некоторые из пришедших умилились до слез и просили прощения, особенно же после того, как он, побеседовав с ними и узнав, что под нарядной одеждой кроется много горя и скорби, переменил свой обличительный тон на ласковый и приветливый.
Как-то посетившая Владыку молоденькая девушка, разговаривая с кем-то в другой комнате, держала руку под бок.
Внимательный старец подозвал сестру Ольгу Серафимовну и просил сказать приезжей, что так невежливо стоять.
«Она молода, — пояснил он, — кто ей заметит? Войдет в привычку, а это неприлично. Пожалуйста, скажи, не стесняясь, ради добра, ради ее же пользы».
Не любил также Владыка, когда детям устраивали елки.
«У иностранцев, — говорил он, — перенят этот обычай, а вы лучше делайте им «звездочку». Это даст им чистую духовную радость, выше которой ничего не может быть»[21].
Как архипастырь, митрополит Макарий ставил своей задачей учить не только мирян, но и пастырей. Всякого неисправного, небрежного и неблагоговейно совершающего богослужение он тут же замечал, кротко вразумлял и наставлял, что не всем, конечно, нравилось. Самолюбивые не выдерживали, начинали возмущаться и укорять Святителя.
Далее, чтобы сблизиться с духовенством, Владыка устраивал по благочиниям собрания, на которых сам бывал, предварительно отслуживши в центральном храме благочиния Божественную литургию. Здесь продолжалось то же учительство, носившее характер святоотеческий, а не современный, направленный на устроение лишь внешней жизни. И опять слышался ропот:
«Разве мы школьники, что он нас все учит? И стоит ли архиерею обращать внимание на такие мелочи: как принимать благословение, креститься, подходить к престолу и тому подобное, когда есть другие вопросы, гораздо более существенные в пастырской деятельности?»
Но рассуждавшие так забывали слова Спасителя: «Верный в малом и во многом верен...» (Лк.16:10); «Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем» (Иак.2:10).
Нельзя небрежно обходиться со святыней и верить в силу ее; нельзя кое-как креститься и любить Христа. Цель всякого пастыря — быть истинным, верным, благонастроенным служителем алтаря Господня, а потому в его действиях ничего не может быть безразличного. Пастырь во всем должен показывать примеры порядка, как учил святой апостол Павел своего ученика Тимофея: «...будь образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте» (1 Тим.4:12).
Следуя этому, митрополит Макарий старался по-апостольски наставлять подчиненных ему священнослужителей в благочестии, сам во всем являясь поистине образцом для верных. Так, он первый показывал пример благоговейного совершения церковной службы и был носителем страха Божия, утраченного в наш век.
Он никогда не допускал в храме усмешки, лишнего слова, свободы движений. И какой контраст приходилось иногда наблюдать в алтаре! После Причащения священнослужители ведут обыкновенно друг с другом беседы на злобу дня, суетятся, а старец среди общей сутолоки стоит или сидит погруженный в богомыслие. Подходишь к нему в положенное время за благословением, думаешь что-либо спросить и не дерзаешь, видя, что всякий вопрос может нарушить его молитвенную сосредоточенность.
«Христос посреди нас», — кротко скажет он и больше не проронит ни единого слова.
Кроме того, митрополит Макарий неопустительно проходил весь круг суточного богослужения, жил жизнью Церкви, ее молитвословиями и воспоминаниями, свой ум и сердце постоянно держал во святом, возвышенном настроении, иначе сказать, всегда духовно бодрствовал, вследствие чего праздных разговоров никогда не вел, «шутований» избегал, телесного расслабления не допускал и не терпел осуждения ближних. За последним недостатком он особенно следил и, если в разговоре замечал его за собой или у других, тотчас же прерывал беседу, говоря: «Мы, кажется, впали в осуждение».
Во время трапезы Владыка просил по монастырскому обычаю читать житие дневного святого или же что-либо душеполезное. Такой порядок он старался поддерживать во всех местах, где ему приходилось садиться за стол. В этом отношении исключения не делалось ни для торжественных обедов, ни для приемов в светских домах. А если трапеза предлагалась в обители, то она сопровождалась, кроме того, пением духовных кантов сестрами или монахами, чем поддерживалась благоговейная святая обстановка.
Бывали при этом случаи, когда присутствовавшие миряне, не внимая чтению, по привычке громко разговаривали и смеялись. Тогда Архипастырь кротко останавливал нарушителей тишины и призывал к благочинию. Такому замечанию нередко подпадали и великосветские нарядные дамы.
Если вспомнить, каким шумом и несдержанностью сопровождаются обычно трапезы в миру, то стремление митрополита Макария придать им благочинный порядок должно представляться весьма ценным и благовременным, ибо по апостолу у христиан «...все должно быть благопристойно и чинно» (1 Кор.14:40).
Как Святитель умел духовно бодрствовать, нам довелось быть свидетелем, когда однажды он проводил Страстную седмицу в Чудовом монастыре. Никогда не забуду полученного мною тогда от маститого архипастыря великого урока духовного трезвения.
Владыка умом и сердцем совершенно удалялся от всяких дел и попечений житейских, земных и весь погружался в богомыслие и молитву, что создавало вокруг него таинственную, благодатную атмосферу. Отрадно было в это время с ним молиться и слушать его духовные наставления.
Особенно же он бодрствовал последние три дня перед Пасхой: спал только урывками, не раздеваясь, почти ничего не вкушал, выпивая в пятницу лишь один стакан воды, а в субботу довольствуясь небольшим укрухом хлеба и чашкой чая. Тогда же довелось мне принять его исповедь, подробную и смиренную.
Приготовившись таким образом к празднику и пережив со Христом Его страдания и крестную смерть, маститый архипастырь встречал Светлое Воскресение с радостным сердцем, а главное, с необыкновенной бодростью: всю Пасхальную неделю он непрерывно служил в главных храмах Москвы, весело славил Воскресшего Христа, повсюду со всеми беседуя и благословляя народ, и это после Великого поста, когда обыкновенно все пастыри чувствуют усталость и стремятся отдыхать.
Желая постоянно быть с Господом, митрополит Макарий любил беседовать о духовном с простыми, верующими людьми, которые приходили к нему с «заднего» крыльца, а друзьями его являлись все те, кто хранил веру Православную и отличался благочестием, — с такими он рад был проводить время, не утомлялся и нравственно отдыхал.
Особенно же высокое наслаждение старец находил для себя в созерцании природы. Имея прекрасный телескоп, он в светлые лунные ночи любовался течением светил небесных, в дивном устройстве которых видел Творца и Промыслителя мира. Прославлять Господа было потребностью его души.
Премудрый Соломон отсылает нас к муравью учиться трудолюбию; к святителю-старцу нужно было идти за назиданием и уроком духовного трезвения. Своим живым примером он сильно влиял на всех, кто его знал и входил с ним в общение. В этом отношении Владыка напоминал отца Иоанна Кронштадтского, которого, кстати сказать, весьма почитал, получив даже однажды у гробницы его исцеление. Вот собственноручная запись Святителя об этом событии:
«Тайну цареву подобает хранити, дела же Господни возвещати».
Прошло уже около шести месяцев после того дня, как Господь явил надо мною, грешным, милость Свою, по молитвам приснопамятного о.[тца] И.[оанна], Кронштадтского пастыря.
Назад тому около пяти лет у меня появился на одной ноге сухой лишай, превратившийся потом в экзему, которая вскоре перешла с одной ноги на другую. По совету докторов мною были употреблены лекарства, немного облегчавшие меня и на время успокаивавшие зуд, но не исцелявшие самой болезни. Сухая экзема превратилась затем в мокрую, переходила с одной части тела на другую: со ступней ног на голени, оттуда поднималась все выше и выше, поражая руки и спину. Особенно беспокоила меня болезнь ночью: нужно было вставать в полночь, снимать бинты, старую мазь стирать, смывать, новую намазывать на больные места и опять бинтовать.
Так продолжалось до 20 декабря 1913 года. В тот день я приглашен был в Ивановский монастырь служить литургию в усыпальнице, где погребено тело святочтимого пастыря и молитвенника. После обедни по обычаю была отслужена панихида у гробницы почившего. Я просил исцеления.
С того же дня началось и мое освобождение от мучительного недуга. Весь день тот не чувствовал зуда; ночь также прошла спокойно, не потребовалось мази, на следующий день то же. Приготовленные на всякий случай снадобья остались без употребления.
Тогда мне понятно стало, что со мной совершилось чудо милости Божией, по молитвам того, кто еще при жизни прославился как чудотворец.
Прошла неделя или две, и я почел долгом посетить вновь гробницу моего исцелителя, чтобы возблагодарить Господа, давшего мне по предстательству отца Иоанна выздоровление.
С 20 декабря 1913 года и по сие время я уже не употребляю никаких лекарств против одержавшей меня прежде болезни. Все склянки, банки из-под лекарств, бинты и прочее остаются теперь лишь как памятники тех телесных страданий, от которых я был избавлен по молитвам отца Иоанна. Сему верю и исповедую, славя Бога, дивного во святых своих.
Московский митрополит Макарий
13 июня 1914 года.
Как видно из сказанного, митрополит Макарий был поистине светильником на свещнице Московской церкви. К сожалению, столь дивного архипастыря современная Москва не приняла. Мы разумеем, конечно, осуетившуюся Москву, а не простой верующий народ, который полюбил алтайского апостола и толпами следовал за ним.
Гордой столице, как мы сказали, не понравилось его простое учительство, не понравилось его строго церковное патриархальное направление. Отошедшие от веры и доброй нравственности люди считали его за отсталого, неинтересного архиерея, а пастыри, ставившие на первое место не спасение пасомых, а свои личные житейские интересы, не находили себе в Митрополите поддержки. Во множестве они наполняли его приемную, но не с тем, чтобы получить указания, как пасти стадо Христово, а лишь перепрашиваться на лучшие открывавшиеся места.
Тяжким камнем ложилось на сердце архиерея Божия такое настроение духовенства. Давая понять, что нужно дорожить приходом и что не следует бросать с легкостью паству, врученную каждому иерею Самим Христом, Владыка Макарий ограничил прием посетителей, предоставив вести его своим помощникам — викарным епископам, — и опять ропот!
«Митрополит не входит в наши нужды», — заговорили многие, и у таких-то явилось желание освободиться от своего архипастыря, пришедшего, как они выражались, «из глухой Сибири».
Происшедшее [в феврале 1917 года] способствовало этому: объявленной свободой воспользовались недовольные и на самочинных церковных собраниях подняли вопрос о смене митрополита. Для этого требовалось предварительно указать причину удаления прежнего.
И вот, как всегда случается при гонении на святых людей, выставлены были лжесвидетельства против законного представителя Московской церкви: будто он по старости лет не в состоянии уже управлять епархией, во-вторых, по простоте произносимых им поучений и вообще по образованию не подходит к такому ученому центру, как Москва, наконец, при определении на места священнослужителей допускает симонию под предлогом жертвы на Алтай.
Посланы были в Синод представители якобы от всего духовенства и верующих с ходатайством назначить в Москве выборы нового архипастыря.
Назначенный Временным правительством новый обер-прокурор Святейшего Синода Львов принял эту депутацию, присылке которой сам же способствовал, и со всею силою обрушился на святого старца. В сопровождении военной охраны явился он к нему в Петербурге на Троицкое подворье и насильно принудил подписать бумагу об уходе на покой[22].
«Я сгною тебя в Петропавловской крепости, если будешь упорствовать!» — угрожал он Святителю.
Под таким ужасным давлением, не имея ниоткуда поддержки, митрополит Макарий уступил и подал требуемое от него прошение. Получилось странное противоречие: Московский архипастырь был удален от кафедры по неспособности к управлению и при этом ему тут же поднесли от Синода адрес, в котором восхвалялись его деятельность, алтайские труды и любовь к нему простого народа в Москве.
Как известно, дело духовное никогда не стареет, и маститый святитель лишь преуспевал из года в год в служении Церкви и в пастырстве, а потому и осталось навсегда вопросом: зачем же удалили с кафедры митрополита Макария? Людей верующих это событие не могло не волновать. По церковно-каноническим правилам насильственное лишение епископа своей кафедры является недействительным, хотя бы оно произошло «при рукописании» изгоняемого. И это понятно: всякая бумага имеет формальное значение, написанное под угрозой не имеет никакой цены. Внешние действия могут не соответствовать внутреннему расположению человека и сами по себе не способны изменить никаких убеждений и нравственных понятий. Насилие остается насилием.
Так было и с митрополитом Макарием при изгнании его из Москвы. По этому поводу сам старец сделал заявление сначала устно Святейшему Синоду, а потом письменно Святейшему Патриарху Тихону в следующих выражениях:
Ваше Святейшество, Святой Владыко и Милостивый Отец и Архипастырь!
Вашему Святейшеству небезызвестно, что увольнение меня от управления Московской епархией совершилось по настоянию бывшего обер-прокурора Львова. Хотя мною и было подано прошение об увольнении меня на покой, но тогда же лично было заявлено, что таковое прошение было подано вынужденно, и я просил оставить его без движения как недействительное на основании третьего правила Кирилла Александрийского. Заявление мое осталось без последствий. Я лишен управления Московской митрополией без суда и достаточных оснований, с нарушением указанного правила.
Вскоре к этому присовокуплено было другое закононарушение. Когда Собор возглавил Русскую Церковь Патриархом и была преобразована Московская митрополичья кафедра, не последовало какого-либо постановления относительно бывшего Московского митрополита, не была дана ему взамен другая кафедра, соответственно званию и положению, не был указан источник содержания. Ввиду вышеизложенного закононарушения в отношении меня, как Московского митрополита, всепочтительнейше прошу Вас, Ваше Святейшество, предложить Высшему Церковному Управлению войти в суждение о восстановлении нарушенных моих прав, для чего, быть может, явилась бы необходимость восстановить бывшую Сарайскую епархию.
Митрополит Макарий
Кроме этого, Владыка Макарий разослал всем епископам Московской церкви такое послание:
Христос Воскресе!
Возлюбленный о Господе собрат и сослужитель.В сии светлые и святые дни по духу братской любви молитвенно желаю Вам благодатного утешения, помощи от Воскресшего в служении на пользу Его Св.Церкви и мира небесного. Святое Евангелие повествует, что поздно вечером, в первый день Воскресения, Господь Иисус Христос явился ученикам Своим и сказал им: «Мир вам». Итак, первым благодатным даром из сокровищ новой святой жизни, которую открывало Воскресение Господа, было ниспослание мира. Это драгоценнейшее благо жизни, без коего не может строиться самая жизнь человеческая, как и все благое, не могло иметь иного источника и иного основания, кроме Господа. Как источник всякой злобы, разрушения, взаимной вражды есть дух злобы, так источник мира, согласия, единомыслия и любви есть только Христос и Его Дух благодати. Сие благо мира дано апостолам, положено в основу новой христианской жизни, в созидание и утверждение Церкви, которая и молится непрестанно доселе «о мире всего мира». Против сего-то блага жизни и небесного дара неустанно борется враг Христовой Церкви с начала ее бытия и жизни, воздвизая смуты, гонения, раздоры, ереси, споры, волнения и разделения. Эта борьба в разное время или обостряется, или смягчается, конечно, по Божию Промышлению. Но долг нас, архипастырей, призванных пасти стадо Христово, быть строителями тайн Божиих, поставленных служить Его Св.Церкви, всегда один и тот же: «блюсти более других единение духа в союзе мира» и делать все, яже к созиданию Тела Христова, без страха, без лицемерия, по доброй совести, в нарочитой силе духа в те дни, когда особенно враг угрожает делу Христову. Такие дни, кажется, теперь и настали: мир жизни нарушен, единение уступило место разделению и распрям, и, что особенно прискорбно, в области даже чисто церковной жизни, среди верующих сынов Церкви, среди клира и паствы, среди пастырей и архипастырей.
Говорю это по печальному опыту своей жизни.
Возвратившись в Москву из Петрограда, я нашел в ней среди церковного клира и мирян печальный разлад и нестроение. Некоторые настоятели церквей еще до моего увольнения от епархии отпали от общения со мной, как своим архипастырем, и прекратили поминовение моего имени на богослужениях. Признавая в этом не ошибку только, как плод недоразумения, а злую волю так действовавших, я, ради охранения достоинства иерархической власти, твердости церковной дисциплины, на основании канонов (Апост. 39, 55; срав. Лаод.57; IV Вс.Соб. 8, сравн. Двукратн. 13, 14) наложил на виновных запрещение в священнослужении.
К крайнему прискорбию, нельзя было не заметить, что сказанное возбуждение членов Московского клира, а равно и паствы, особенно усилилось после посещения Москвы обер-прокурором Святейшего Синода В.Н.Львовым. Присвоив себе права в Церкви, доселе никогда не принадлежавшие обер-прокурорам, опротестованные (права) в особом Определении Св.Синода от 13 марта, за подписью всех членов Синода, как «неканоничные и незакономерные», не предъявивши каких-либо полномочий на сие от Временного Правительства, В.Н.Львов, между прочим, без сношения с митрополитом Московским сделал распоряжение через викарного епископа Модеста созвать собрание Московского духовенства и мирян для обсуждения вопроса о выборе для Москвы нового митрополита еще до увольнения прежнего. В бытность свою в Москве он держал речи на собраниях старост, духовенства и мирян, произнося по моему адресу обидные и несправедливые обвинения и возбуждая этим против меня недобрые чувства пасомых и клира. В результате этих собраний и, вероятно, не без его влияния, снаряжена была депутация от духовенства и светских лиц с поручением убедить меня оставить Московскую кафедру и уйти на покой. Доходили до сведения моего вести, что г.обер-прокурор готов употребить всю якобы предоставленную ему власть, чтобы лишить меня Московской кафедры. Вынуждая меня подать прошение об увольнении на покой, он прибегал к угрозам, включительно до заточения меня в Петропавловскую крепость. Таковую же настойчивость г.Львов употребил в отношении ко мне и в Святейшем Синоде. Все это поведение г.обер-прокурора, а равно и тех клириков и мирян, в собрании коих он присутствовал, с точки зрения церковных правил подлежит осуждению (см. IV Вс.Соб.18; VI Вс.Соб.34; II Вс.Соб.6; Двукратн. 13,14). И не в моем только личном деле, но и в общецерковных делах г.обер-прокурор без надлежащего и серьезного обсуждения на соборе епископов и, не дожидаясь нового Синода, избранного на началах канонических, спешит провести в жизнь важные вопросы, связанные с церковной реформой, по своему плану и усмотрению; напр., вопрос о духовных школах, о выборах на епископские кафедры, об участии мирян в делах церковных и прочее, вторгаясь чрез это в область церковной жизни совершенно незаконно. И все дело об увольнении меня на покой совершалось так быстро, что невозможно было обсудить его всесторонне, сообразно с церковными канонами. Это и вынудило меня «ради мира церковного и по особым обстоятельствам времени» подать прошение об увольнении на покой. Делая это, я допустил факт небывалый для Московской митрополии. Московские митрополиты никогда не увольнялись на покой: ни по болезни, ни по старости, ни по слепоте, ни даже при проявлении психического расстройства. Таковые оставались при своей власти и своих титулах Московских митрополитов, как, напр., митр.Платон, хотя фактически ведение дел поручаемо было их викариям, из которых некоторые стали их преемниками. В отношении ко мне допущена несправедливость и антиканоничность. Несправедливость видится в том, что меня вынудили просить об увольнении на покой без объявления и предъявления мне какой-либо служебной неисправности или запущенности дел, от меня зависевшей. Неканоничность состояла в нарушении следующих церковных канонов: 3 пр. Св.Кирилла Александрийского, которое гласит: «Рукописание же отречения дал он (т.е. епископ), как сказует, не по собственному произволению, но по нужде, по страху и по угрозам от некоторых. Но и кроме сего, с церковными постановлениями не сообразно, яко некие священнодействователи представляют рукописание отречения. Ибо аще достойны служити, да пребывают в сем: аще же не достойны, да удаляются от служения не отречением, но паче осуждением по делам, противу коих может кто-либо вознести великий вопль, яко происходящих вне всякаго порядка»[23]. 16 пр. Двукратн. Собора, которое гласит: «...отнюдь да не поставляется епископ в той церкви, которой предстоятель жив еще, и пребывает в своем достоинстве, разве аще сам добровольно (выделено — И.И.) отречется от епископства. Ибо надлежит прежде привести к концу законное изследование вины, за которую он имеет удален быти от епископства, и тогда уже, по его низложении, возвести на епископство другаго, вместо его»[24]. Ср. того же Собора 13 и 14 пр. Из этих правил видно, что если епископ вынужден бывает, вопреки своему желанию, просить себе увольнения на покой, то таковое прошение удовлетворению не подлежит. Если он ни в чем не обвиняется, то должен оставаться на своем месте. Если же власть или толпа требуют его удаления, то над ним должен быть произведен суд чрез 12 епископов (см. Карф.12; Апост.74). Уже после суда и следствия он должен быть удален, если вины его таковые, что заслуживают его удаления.
На основании всего изложенного я обратился в Святейший Синод с представлением следующего содержания: «Святейшему Синоду благоугодно было исполнить мое прошение, по обстоятельствам времени, ради сохранения мира церковного, об увольнении меня от управления Московской епархией на покой. Теперь предстоит избрание преемника по мне. Святейший Синод поручил управление Московской епархией Преосвященному Иоасафу, назначивши его викарием Московской епархии, епископом Дмитровским. Признавая свой выход на покой временным, а удаление мое от управления епархией вынужденным обстоятельствами времени, от меня не зависящими, притом под давлением внешней силы, а потому противоканоничными (см. 3 пр. Св.Кирилла Александр.), я приемлю решимость просить Святейший Синод не назначать на Московскую кафедру управляющего архиерея с титулом митрополита Московского, оставивши таковой за мной на основании канонов (Двукр.Соб., пр.16), как законно поставленным и под давлением толпы и внешней силы ушедшим на покой. Если бы Святейшему Синоду благоугодно было принять мое заявление, то я полагал бы назначить преемника мне по управлению епархией с званием заместителя в сане архиепископа или епископа. Местопребывание для себя митрополит мог бы иметь в Лавре или в одном из монастырей Московской епархии, по примеру прежних митрополитов, впредь до усмотрения».
Утруждая Ваше внимание, возлюбленный о Господе брат и сослужитель, настоящим своим посланием обращаюсь к Вам с усердной просьбой: ради истины и правды в духе христианской совести, оценивая создавшееся теперь положение Православной Русской Церкви, благоволите ответить мне:
1) Признаете ли Вы нормальным, закономерным и каноничным отношение обер-прокурора Св.Синода к правам и свободе Церкви?
2) Признаете ли закономерным и канонично решенным дело моего увольнения от кафедры Московской?
3) Находите ли возможным признать справедливость моей просьбы об оставлении меня со званием митрополита Московского на условиях, изложенных в моем представлении Св.Синоду?
Вашего Преосвященства во Христе брат,
Митрополит Макарий1917 г. Апреля 2-го дня[25].
К сожалению, Высшее Церковное Управление не рассмотрело заявления митрополита Макария. Но сам старец-святитель не мог забыть совершенного по отношению к нему, как Московскому архипастырю, закононарушения, признавая, что оно вредно и оскорбительно для всей Русской Церкви, и всеми мерами добивался ликвидации его. Считая себя законным Московским митрополитом, он огорчался всяким новым назначением на Московскую кафедру.
Однажды в мае 1920 года в дружеской беседе старец-святитель кротко высказал нам следующее: «Слышу — продолжают незаконное дело: назначили без моего согласия Московским митрополитом Евсевия, архиепископа Владивостокского[26], моего хорошего знакомого и сотрудника по миссионерству в Сибири. Узнал я об этом и поскорбел. Так и хочется сказать: «Брат, не по праву ты сел на мою кафедру, неужели сего не чувствуешь?»
В этом же разговоре Владыка просил нас поговорить о его деле с Преосвященным.
«Ведь вопрос о моем уходе, — объяснял он, — еще не решен, и я не желал бы кого-либо осуждать на Страшном Суде, не желал бы на кого-либо жаловаться. По совести говорю, намеренного зла я не делал и не хотел его, и считаю, что по отношению ко мне проявлена несправедливость, но никто об этом не задумывается. Не в пример прежним митрополитам меня всего лишили: места, паствы и содержания. Если хотели удалить с кафедры, то должны были произвести суд, и будь я ни в чем не виновен, обязаны были предоставить мне подобающее положение. Очень мне интересно знать, как проявило себя московское духовенство в моем деле?»
Приняв такое поручение, мы докладывали об этом некоторым членам Собора, но успеха не имели.
Увидев полную невозможность восстановиться в своих правах, митрополит Макарий выразил желание, по крайней мере, быть переведенным в другую епархию или же переименоваться в митрополита Алтая, просвещению которого он посвятил всю свою жизнь. Но и здесь встретились препоны: высшие члены Церковного Управления почему-то и на это не соглашались и даже с некоторою горячностью высказывали: «Что ему надо? Сидел бы себе в Угреше тихо, спокойно» — и тому подобное. Даже Святейший Патриарх как-то мало вспоминал о деле нашего святителя, хотя относился к нему с уважением, материально поддерживал и навещал его.
Только после долгих усилий Господь помог нам доказать и убедить, что желание митрополита Макария необходимо удовлетворить ради благополучия Церкви. Спустя три года после удаления в Угрешу старец наконец был утвержден митрополитом Алтайским, в каковом звании и почил о Господе.
Это успокоило гонимого святителя и отчасти восстановило церковную правду, попранную Москвой, облегчив тяготевший над последней грех изгнания с кафедры архиерея Божия.
Приводим переписку Патриарха с Владыкой Макарием по поводу назначения его митрополитом Алтайским.
Высокопреосвященнейший Владыко!
Приношу Вашему Высокопреосвященству благодарность за Ваш привет. Скорблю о Вашем недомогании. Господь да подкрепит Вас!
Предлагаю Священному Синоду, во внимание к Вашим 50-летним трудам на Алтае, сохранить за Вами пожизненно титул митрополита Алтайского. Поправляйтесь здоровьем, дабы возможно Вам было и проезжать на Алтай.
Прошу Ваших святых молитв и с братской любовью остаюсь Ваш покорнейший послушник
Патриарх Тихон
19 августа 1920 г., г. Москва.
Ваше Святейшество, Великий Господин, Святейший Отец отцов и благодетель мой!
Приношу Вам глубокую сердечную благодарность за великую милость, явленную моему убожеству назначением меня митрополитом Алтайским и отечески милостивым приветом по поводу 50-летнего служения моего на Алтае. Молитвами Вашими Господь да содействует мне Своею благодатию и да поможет достигнуть вожделенного Алтая. Испрашивая Ваших святительских молитв и архипастырского содействия к исполнению служения, возлагаемого на меня, пребываю сердечно преданным и почтительнейшим Вашего Святейшества нижайшим и благодарным послушником.
Макарий, митрополит Алтайский
20/VIII 1920 г., Угреша.
22 августа прислан был указ Высшего Церковного Управления о присвоении митрополиту Макарию пожизненного титула митрополита Алтайского.
Ваше Святейшество!
Еще раз приношу глубокую благодарность Вашему Святейшеству за предоставление мне права и чести именоваться митрополитом Алтайским. Дополните Вашу милость еще одной, для меня весьма ценной: благоволите разрешить именоваться мне дорогим для меня именем Алтайского митрополита не по бумагам только, а действительно быть таковым, через формальное распоряжение Алтайскому епархиальному начальству именовать меня на ектениях митрополитом Алтайским.
Вашего Святейшества всепочтительнейший послушник
М.Макарий8 октября 1920 года.
Высокопреосвященнейший Владыко!
При присвоении Вам титула Алтайского митрополита было тогда же сделано распоряжение Преосвященному Иннокентию, епископу Бийскому, дабы Ваше Высокопреосвященство в пределах Алтайских было поминаемо на ектениях митрополитом Алтайским.
Прилагаю при сем письмо ко мне начальницы Марфо-Мариинской обители по поводу Вами высказанного желания перебраться в означенную обитель.
Прошу Ваших св.молитв и с братской любовью остаюсь Ваш покорный послушник
Патриарх Тихон
10/23 октября 1920 года, г.Москва.
Но продолжим речь о незаконном низложении митрополита Макария. Главными виновниками в этом вопиющем деле были: во-первых, несколько человек москвичей, принадлежавших к разряду так называемых «передовых людей» — светских и духовных, и во-вторых, как мы сказали, обер-прокурор Львов.
Между прочим, нам довелось узнать о дальнейшей судьбе этого человека нечто удивительное.
Когда пошли перемены в правительстве, скоро сместили и его, и даже заключили в Петропавловскую крепость, которой он в свое время угрожал Митрополиту. Выпущенный оттуда, он по необходимости обратился в скитальца и странника по лицу земли Русской. В таком жалком положении Львов однажды забрел к знакомому иеромонаху, бывшему келейнику знаменитого старца Варнавы, с целью открыть душу. Пришедший рассказывал о постигших его ужасных внешних лишениях, а главное, о внутренних тяжких переживаниях, сознаваясь, что не находит себе покоя ни днем, ни ночью, так как перед его глазами всегда стоит образ обиженного им старца-митрополита.
Иеромонах советовал Львову пойти и испросить прощения, но тот отвечал ему: «Не могу, ибо какая-то сила удерживает меня и внушает, что Митрополит не простит».
Так совершилось в истории Московской церкви событие насильственного удаления с кафедры архипастыря, мужа праведного и достойного. Повторилось как бы дело митрополита Филиппа, на дровнях вывезенного из Кремля.
Когда вспоминаешь все это, то переживаешь чувство горечи и обиды за митрополита Макария. Обидно, что Москва изгнала святителя-старца, более полувека подвизавшегося на поприще апостольском. Обидно, что те, которые убедили его уйти или, правильнее сказать, «удалили» на покой, определив ему на бумаге обеспечение и всякие внешние удобства, не выполнили или же не в состоянии были выполнить обещанного. Обидно, что на него после удаления с кафедры посмотрели, как на опального, и раболепствовавшие ему вчера — сегодня проявили к нему всякое неуважение.
Так, когда митрополиту Макарию был предъявлен указ об увольнении в Троицкой Лавре, где он находился по праву настоятеля, немедленно предложили ему оставить ее. Переехав в ближайшую к Лавре Зосимову пустынь, Владыка думал здесь в тиши и уединении отдохнуть от пережитых потрясений, но и оттуда его скоро попросили удалиться.
Обидно, что не удовлетворено было желание Архипастыря поселиться в одной из московских обителей. Чуть ли не насильственным путем водворили его в Николо-Угрешском монастыре: окружной дорогой повезли Святителя на ближайшую к Угреше станцию, не дав ему даже возможности заехать в Москву и проститься с паствой. Выслана была одна лошадь с весьма грязным экипажем, в котором и перевезли Владыку на место заточения. Добрые люди передавали, что нельзя было без слез смотреть на это унижение Московского митрополита.
Желая успокоить смущенную совесть, виновники объясняли, что увольнение Высокопреосвященного Макария произошло по собственному желанию и по решению общего церковного собрания, якобы явившегося выражением воли «всего московского духовенства и народа». Но это совершенно не соответствовало действительности. О том, что сам Владыка не хотел покоя, уже достаточно сказано; ложно также второе объяснение.
Вскоре пришлось нам быть в Серпухове. Для беседы собрались пастыри, заявившие мне: «Мы огорчены, обижены за митрополита Макария и не согласны с постановлением Московского Епархиального Съезда, уволившего его. Мы там не были, да нас и не звали. Очевидно, собрание состояло из лиц случайных и специально подобранных. Нам хотелось бы выяснить этот вопрос и испросить у Митрополита прощения в невольном против него преступлении».
Тогда же было составлено от лица священнослужителей города Серпухова и уезда послание, в котором все выражали свою преданность и любовь к старцу-святителю и испрашивали разрешения от допущенной против него несправедливости.
Это заявление мы отвезли Владыке Макарию, и он с кротостью и смирением просил передать всем благословение, а на бумаге написал: «Бог простит. Прошу и я прощения, да покроет всех нас Господь Своею милостию».
Так серпуховская паства очистилась от греха против своего Архипастыря. В течение времени, пока Митрополит был жив и пребывал в невольном заточении, то же сделали порознь лучшие московские священнослужители, а один протоиерей, отец Сергий, незадолго до кончины Святителя испросил прощения даже за все духовенство и паству.
Многие церковные люди говорили: «Все бедствия обрушились на нас за оскорбление митрополита Макария», — и любовию к нему старались изгладить свой грех.
Вначале огорченный, старец потом с радостию прощал всех приходящих к нему, видя в этом залог для привлечения благодати и милосердия Божия на «люди согрешившия».
Неправильно, далее, ссылались изгнавшие законного Московского архипастыря и на народ, будто бы он не пожелал иметь его у себя, ибо вслед за удалением Святителя, на первый день Пасхи, в Кремле состоялся большой митинг, на котором был поднят вопрос: «Куда исчез наш митрополит, почему он сегодня не служит?»
Это были голоса добрых христиан, но они не были услышаны, так как пришло время неправды, когда должна была восторжествовать темная область.
Как видно, в жизни Владыки Макария повторилась общая участь истинных и верных служителей Христовых: унижение, гонение, заточение и исповедничество.
Итак, митрополита Макария изгнали в Николо-Угрешский монастырь[27]. Здесь Святитель прожил восемь лет, которые можно разделить на два периода. Первый период обнимает три с половиной года до его болезни (паралича); второй — до конца жизни, проведенный им большей частью в постели.
Первый период был исполнен всякого рода злостраданий. Прежде всего, Владыка, незаслуженно оказавшись изгнанником, или, как он сам выражался, «заточником», испытывал нравственные муки: ему до конца жизни хотелось трудиться на ниве Христовой, но его отстранили от пастырской деятельности, причинив этим великую скорбь. И понятно, представьте себе: апостолу зажали бы уста и запретили бы благовествовать о Христе! Не было бы это для него самым тяжким испытанием? В таком положении оказался и апостол Алтая — митрополит Макарий, насильственно водворенный в Угреше.
Некоторые рассуждали: «Почему бы ему не пожить в уединении и не отдаться на старости лет отдохновению и молитве?»
Подобные судьи, однако, упускали из виду, что «слово Божие не вяжется», что у нашего святителя было призвание учить и проповедовать о Христе Спасителе, нести свет Евангелия в народ и ради этого жить среди людей. Ему не дали умереть на миссионерском посту и тем повергли его в духовный глад, а делу Божию нанесли великий ущерб.
Но одного изгнания оказалось как бы недостаточно, унижение митрополита Макария продолжалось и далее. В 1917 году, как известно, был созван Всероссийский Собор[28]. И что же? Нашего святителя туда не допустили, тогда как он усиленно просил разрешения участвовать в заседаниях миссионерского отдела, где мог бы своим долголетним опытом оказать большую пользу Миссии. Лишь раз или два по праву простого епископа побывал он на Соборе, и тут же ему дали понять, что его присутствие нежелательно.
Несколько месяцев прожил старец-святитель у нас в Чудовом монастыре, сгорая нетерпением получить билет для входа на Собор, внимательно следя за его работами, но этой «милости» так и не дождался. Огорченный уехал он в Угрешу, прося, по крайней мере, разобрать его дело и расследовать справедливость тех обвинений, по которым он был отстранен от управления Московской епархией, считая это необходимым не столько лично для себя, сколько для чести всей Русской Церкви.
«Святая Церковь, — свидетельствовал Владыка, — не может допустить несправедливого отношения к своим предстоятелям, не может увольнять их с кафедр без суда и следствия, а потому требование законно».
Но и здесь опять произошла задержка. Прошение его долго не рассматривалось, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не вступились за своего собрата сибирские иерархи, внесшие запрос о скорейшей ликвидации дела митрополита Макария.
Собор внял, наконец, настойчивому ходатайству архипастырей-миссионеров и вынес полное оправдание святителю-изгнаннику. К сожалению, это постановление не было объявлено всецерковно, а лишь негласно сообщено ему одному.
Кроме унижений, оскорблений, наш Владыка за те три года потерпел немало и внешних скорбей, даже нападения бандитов.
Однажды осенью злодеи ворвались в дом и заперли всех в одну комнату, а Святителю, приставив револьвер, стали угрожать смертью, настойчиво требуя денег, которых никогда не бывало у нестяжательного старца. Одев на себя облачение и митру, бесстыжие люди издевались над Владыкой, а один из них, с папиросой во рту, сорвал крестик со скуфьи, бывшей на голове архиерея Божия, и рванул его за бороду.
«Что ты кощунствуешь? — кротко спросил старец — Неужели Бога не боишься?»
Спустя некоторое время келейник Владыки встретил в Москве на улице одного из участников грабежа, который остановил его и спросил: «Вы из Угреши, от Митрополита? Передайте ему, что я прошу у него прощения. Мне стыдно вспомнить, как мы с ним обращались».
Когда старцу передали об этом, он перекрестился и сказал: «Славу Богу, совесть заговорила. Я давно все им простил».
Подробная картина указанных нападений и того, как Владыка реагировал на них, лучше всего обрисовывается в донесениях, какие он делал по сему поводу Святейшему. Вот что, например, он писал 11 октября 1918 года:
Ваше Святейшество!
Долг имею почтительнейше довести до сведения Вашего Святейшества о нападении, произведенном сего 3-го октября бандитами в занимаемом мною доме Николо-Угрешского монастыря, а также в помещениях, занимаемых начальствующими лицами этой обители.
В 6 часов вечера сказанного числа, когда началось вечернее богослужение в моей домовой церкви, вошли несколько вооруженных револьверами лиц через парадную лестницу прямо в алтарь, а оттуда в смежный молитвенный зал, где по обычаю я нахожусь во время богослужения.
Остановка богослужения, шум и смятение, произведенные пришедшими, дали знать о том, что это не благоговейные богомольцы, а кощунственные осквернители храма. Стоявший во главе вошедшей группы отличался сколько величиной роста, столько и грубостью речи и обращения со мной. Оказавшиеся на карауле в нижнем этаже дома принудили обитателей нижнего этажа подняться в церковный зал, воспретили им выходить куда-либо и выглядывать в окно (хотя на улице было уже темно).
Старший, бывший во главе пришедших, предложил мне сесть и начал делать допрос в грубой форме о хранении денежных капиталов и моей ризницы. Не получивши от меня желательного для него ответа, он стал при пособии своего товарища производить обыск во всех моих комнатах, имея в виду по преимуществу желательные для него капиталы и ценные вещи. Не найдя там искомого, он дерзко стал требовать указать место хранения денег, при этом начал угрожать расстрелом. Услышав в ответ, что я запасных капиталов не имею, содержусь на средства пенсии и при помощи монастыря, он направил на меня револьвер, который держал в руке.
На это я ответил, что смерть нам, христианам, не страшна, я готов, и, перекрестившись, обратился к нему грудью, ожидая выстрела, но такового не последовало. Разгневанный неудачей своей, он подошел и сделал мне оскорбление рукой. После этого потребовал показать ему ризницу. Я поручил исполнение этого требования лицу, заведующему ризницей, которая находилась здесь же.
Перебравши и осмотревши все, он взял из моих собственных вещей: одну митру ценную, с таким же дорогим крестом, при этом кощунственно одел ее на себя, две ценных панагии и наперсный крест; с головных бархатных скуфеек сорвал крестики.
Сделавши все это с заметной торопливостью, он ушел с товарищами делать обыск в монастырских храмах и келиях начальствующих лиц. Уходя, приказывал бывшим при мне людям не ходить за ним и не выглядывать в окна, предупреждая, что там стоят стражи. Потом оказалось — никакой стражи там не было.
Донося о случившемся, испрашиваю Вашей святительской молитвенной помощи в постигших меня скорбях и лишениях и к перенесению дальнейших, могущих быть таковых же огорчений. С тем вместе приемлю смелость почтительнейше просить Ваше Святейшество, не признаете ли возможным дарствовать мне для временного пользования из Патриаршей Вашей ризницы митру с крестом.
Вашего Святейшества нижайший послушник
митрополит Макарий
По поводу приведенного донесения Патриарх входил в сношение с Советом Народных Комиссаров и, получив оттуда ответ, что расследование по делу об оскорблении митрополита Макария назначено, препроводил эту официальную бумажку к сведению Владыки со следующим своим письмом:
Высокопреосвященнейший Владыка, возлюбленный о Христе брат!
Посылаю Вам из ризницы подворья митру с крестом. Не знаю, по голове ли она окажется Вам. Можно будет после подобрать из Лаврской ризницы. Со скорбью прочитал письмо Ваше о набеге бандитов на Вас. Пишу по сему делу п.[одробно] нашим Н.[ародным] К.[омиссарам]. На днях отправил и большое послание по поводу всего совершившегося у Вас. Да хранит Вас Господь.
Прошу Ваших св.молитв и с братской любовью остаюсь Вашего Высокопреосвященства покорнейший слуга
Патриарх Тихон
На этом письме Митрополит сделал надпись:
17-го ноября приезжал к нам от СНК судебный следователь, записал то, что написано было в моем донесении Патриарху, и о сообщении последнего СН[К].
Митрополит Макарий
Было еще два донесения митрополита Макария Святейшему о других событиях, 20 июля и 20 октября, и прошение в ПСК о возвращении взятого.
В перечне похищенного значились: дневники за 1915,1916,1917-й годы; десять папок: №1 (проповеди), № 2 (переписка по делам благотворительности и общим и дело о пенсии), № 3 (письма других лиц), № 6 (заметки и наброски), № 7 (приложения к дневникам за 1915, 1916 и 1917-й годы), № 8 (разные бумаги по Алтаю и по Москве), № 9 (разные бумаги по делам Высшего Церковного Управления), № 10 (казенные бумаги и отчеты), № 11 (письма благотворительницы М.А.Черкасовой по делам постройки храма и по делам Алтайской Чемальской общины), № 12 (портрет Владыки); поучительные религиозно-нравственные книжки «Едино на потребу», в шести ящиках (похищено 20 июля 1918 года); бинокль, несколько бумаг и писем частного характера, в том числе запись сновидений одной девушки (похищено 20 октября 1918 года).
Нападение бандитов так повлияло на здоровье митрополита Макария, что с ним произошел нервный удар, появилась бессонница, и он даже просил у Святейшего разрешения перейти жить в другой монастырь. Вот что он писал по этому поводу:
Ваше Святейшество!
До меня дошло известие, что бандиты, вероятно, из числа производивших у нас об.[ыск] и похитивших ценные вещи из церковной ризницы и моих помещений, при проезде из города Самары в Москву в разговоре между собой, не стесняясь присутствием посторонних лиц, высказывали намерение сделать покушение на мою жизнь, по-видимому, в отмщение за возбуждение против них преследования. Слух этот прибавил мне новое беспокойство за свою безопасность и ухудшил условия пребывания моего в Угрешском монастыре. К тому же по случаю наступающего зимнего холода пешеходные сообщения с ближайшей люберецкой железнодорожной и почтовой станциями весьма затруднились. Воспрещения въезда в Москву и выезда из нее лишают возможности благотворителей доставлять нам так же, как и прежде, необходимые предметы питания.
Все это возбуждает во мне желание переменить местопребывание в Угрешском монастыре на другое, более удобное, хотя бы временно. Предполагая, что таковое место скоро можно будет найти в обителях, находящихся в соседстве с Троицкой Лаврой, приемлю решимость, почтительнейше просить Ваше Святейшество о разрешении мне поместиться временно в одной из сказанных обителей.
С тем вместе я желал бы исполнить мое давнее намерение посетить Волховский монастырь Орловской епархии, где погребен приснопамятный основатель Алтайской Духовной Миссии архимандрит Макарий (Глухарев). И на сие также испрашиваю Вашего благостного разрешения.
Вашего Святейшества, Великого Господина и Святейшего Отца почтительнейший послушник
митрополит Макарий19-го ноября 1918 года.
Прошение это, однако, осталось без последствий. Митрополит продолжал жить в Угреше, чему немало способствовало еще и следующее обстоятельство: во сне он увидел, будто мать пришла в его дом, все кругом осмотрела, наложила крючки на все двери и как бы заперла в нем сына-святителя. Заключив из этого, что не следует уезжать из Угреши, митрополит Макарий успокоился, перестал думать о переходе на другое место, не предпринял поездки и в Волховский монастырь. Получив же от Патриарха митру и вышеприведенное письмо, в котором тот выражал участие к его скорбям, написал в ответ следующее:
Великому Господину, Святейшему Тихону,
Патриарху Московскому и всея РусиПослание Вашего Святейшества принесло мне радость трегубую: Патриаршее послание Ваше как таковое — первая моя радость, содержание его, ободряющее и успокаивающее мой дух, — другая радость, исполнение моей смиренной просьбы о присылке митры — третья причина радости. За все сие земно кланяюсь, благодарю, бью челом и грешную молитву Вседержителю возношу, да подаст Вашему Святейшеству возрадованием трегубо, да поспешествует Он благодатию Своею Вашему великому первосвятительскому служению, да подаст Божественную благодать Свою твердо держать кормило Святой Церкви во славу Христа — Главы Церкви, на благо Руси Святой и чести ради имени Вашего, как Первосвятителя возобновленного Патриаршества.
Испрашивая Ваших святых молитв, с чувством глубочайшего уважения и сердечной благодарности честь имею быть Вашего Святейшества... и пр.
митрополит Макарий
Потерпел наш Угрешский заточник и голод, и холод, и это еще более подорвало его старческое здоровье. Некоторое время недостаток в пропитании на Угреше ощущался даже очень остро. Однажды нам прислали напоказ кусок хлеба, какой подавали Святителю к столу: это был совершенно несъедобный ломоть, наполовину с отрубями, горький, колючий.
По милости Божией такая голодовка продолжалась недолго. Владыку не оставили своей помощью простые добрые люди, особенно же серпуховцы, которые более или менее регулярно привозили ему подаяние; случалась иногда и тайная, неожиданная милостыня.
Трогательно, глубоко назидательно и поучительно было, между прочим, отношение митрополита Макария к своим благодетелям: самые незначительные дары он принимал лично, тут же благословляя приносящих, благодарил их и усердно о них молился. В этом он, кажется, ни у кого не оставался в долгу; синодик его был испещрен множеством имен живых и умерших, поминаемых ежедневно на Божественной литургии и в частной молитве.
Как ни ограничен был митрополит Макарий, находясь в заточении, все же по мере сил и возможности он и тут продолжал пастырствовать и интересоваться текущими событиями, особенно церковными. Вот, например, свидетельство этого. Когда трудно стало доставать настоящее виноградное вино и чистую пшеничную муку для просфор, он, испытавши сам подобное затруднение, писал Святейшему:
7-9 августа 1919 г.
Ваше Святейшество!
По недосмотру начальствующих Николо-Угрешской обители и недоразумению ризничего сего 4-го августа при служении литургии Таинство Евхаристии совершено было на просфоре из ржаной муки, смешанной, по-видимому, с мукой из зерен другого рода. Я узнал об этом только тогда, когда приступил к дроблению Агнца пред причащением. Совесть встревожилась, и я не знал, что делать, но по некотором размышлении и соображении обстоятельств невольного нарушения церковно-канонического правила я по успокоении совести дерзнул приобщиться и другим преподать Святых Тайн.
По окончании литургии внимательно прочитав в Служебнике «Известие учительное», я нашел в нем следующее указание: «Вещь Тайне сей (то есть Евхаристии) приличная: просфоры муки чистыя пшеничныя, квасныя, пять, и вино виноградное: из инаго же жита кроме пшеницы, или черствыя, или зацвелыя просфоры, или из иных древ и ягодных соков вино, или во уксус претворшееся кислостию, никакоже да имут быти»[29]. «О сем известно да ведят... аще нечисты просфоры и не из чистыя пшеницы, и аще коими словесы совершение бывает, не знает, аще служити кто дерзнет тако просто... не токмо святотатским грехом смертно согрешит, но и Тайна Тела и Крове Христа Бога нашего никакоже совершится»[30].
При рассуждении по поводу происшедшего нарушения церковного установления относительно вещества для Святейшего Таинства Евхаристии я услышал от некоторых священноиноков, что якобы теперь по обстоятельствам времени во многих местах совершается Евхаристия на ржаных просфорах по невозможности приобретения пшеничных (что не вполне справедливо, но только затруднительно), а вместо виноградного вина употребляется ягодный сок.
Ввиду явного нарушения канонических правил о веществе Таинства Евхаристии, требующего употребления просфор из чистой пшеничной квасной муки, а не из иного жита, кроме пшеницы, притом при условии, чтобы просфоры не были черствые или зацвелые, и вина из винограда, а не из иных древ и ягодных соков, и не в уксус претворившегося своей кислотой, имею дерзновение всепочтительнейше просить Ваше Святейшество, если возможно, не лишить меня лично первосвятительского разъяснения возбуждаемого вопроса о веществе Таинства Евхаристии в обстоятельствах настоящего времени или же благоизволить передать вопрос о сем на обсуждение иерархов Священного Синода.
Вашего Святейшества нижайший послушник
митрополит Макарий5/18 августа 1919 года[31].
Последовал такой ответ Святейшего:
Высокопреосвященнейший Владыка!
В прошлом году на Соборе епископов подымался вопрос о виноградном вине для Таинства Евхаристии. Если не представится возможным найти таковое, то за совершенным неимением его, по нужде допускается сок, как это разрешал еще святитель Ермоген. Что касается муки, то для Агнца можно и теперь иметь пшеницу. Случай, указанный Вашим Высокопреосвященством, очевидно, произошел по вине монастырской администрации.
Испрашивая Ваших св.молитв, с братской любовью и совершенным почтением остаюсь Ваш покорнейший послушник
Патриарх Тихон
10 августа 1919 года, Москва.
Пастырская деятельность митрополита Макария выражалась и в том, что он по воскресным и праздничным дням служил в монастырском соборе, говорил поучения, принимал на благословение народ, особенно духовных чад своих, которые, кстати сказать, в зимнее время из-за недостатка в теплом помещении оставались даже ночевать у него в келии. Воздух в келии становился тогда крайне тяжелым от распаренных на лежанке валенок и пота. Опасаясь за здоровье Владыки, близкие его старались этого не допускать и по своей инициативе вывешивали на дверях объявление: «Вход посторонним воспрещается».
Такая предусмотрительность домашних, однако, не нравилась нашему народолюбцу, и он как-то сказал с укором: «Напрасно вы это делаете; разве не знаете и не чувствуете, что эти простые души служат мне теперь единственным утешением, без них я больше бы страдал».
В то же время митрополит Макарий не терял случая благотворно влиять и на детей, которых всегда любил благословлять, учить и наставлять. Приходили они к нему из местной колонии.
Сестра Ольга Серафимовна Дефендова, по любви и усердию служившая старцу-святителю, так описывает эти посещения:
Дети первые, кажется, внесли некоторую отраду в жизнь нашего заточника, который среди них отдыхал душой. Каждый день они прибегали за благословением и советом к старцу: то урока боялись, то кто-то палец порезал, то мама прислала булочку сдобную. Время тогда было голодное, и булочки считались дивом.
В утешение Святителю дети говорили стишки, читали молитвы, пели из «Лепты», а он учил их священной истории, задавал уроки, спрашивал и вразумлял. В праздники малыши прибегали к обедне, а в дни Ангела непременно исповедовались и причащались.
Один раз две девочки-именинницы пришли в церковь перед «Отче наш», и служащий иеромонах отказался их причащать. Дети заплакали; горе их было велико, так как они опоздали не по лености, а потому, что их дома вовремя не разбудили.
Заметив это, Владыка вызвал из алтаря иеромонаха и попросил его причастить девочек, беря на себя невольную их ошибку, добавив при этом: «Не надо детей отстранять от Христа; сегодня они так близко подошли к Нему, а то, смотри, и охладеют: завтра уроки, а там прогулка и так далее». После обедни Святитель сам угощал причастников чаем и чем-нибудь вкусным.
Дети очень любили старца и не боялись его: например, трехлетние малютки говорили ему стишки и льнули к нему своей ангельской душой. Все первое, лучшее дети несли Владыке: цветочек, травку, даже снежинку. Птичка, свечка, котенок — все перебывало у него на коленях, и он ласкал Божие создание своей святительской рукой.
Помню приятное удивление старца, когда неожиданно вместе с детьми появились в комнате два барашка с бантиками и запрыгали, заблеяли около его кровати. А раз те же малыши принесли целую вареную курицу и очень огорчились, что не смогли угостить ею старца.
«Не ест, — разочарованно говорили они, — а мы так хотели, чтобы он скушал курочку и был здоровенький, это очень полезно. Неужели никогда, никогда не кушает? Вот как жалко!»
После прибежали они с баночкой красной икры около фунта весом, которую, оказывается, ежедневно откладывали от утренней своей порции, и победоносно заявили, что это уже можно кушать и святым. Но подавать ее Святителю мы, конечно, не решились: около сорока детей собирали «эту редкость» по чайной ложке со своих тарелок. Да и вообще запретили маленьким друзьям Святителя носить что-либо съедобное.
Так утешали дети святого нашего старца, он же всем им отвечал одинаковой любовью и лаской. Трогательно было все это видеть и наблюдать!
Не порывал митрополит Макарий братского общения в Угреше и с монастырской братией, а также с близкими его сердцу архипастырями и духовными друзьями. Все оставшиеся в обители иноки (в числе сорока человек из прежних двухсот) постепенно оценили святителя-изгнанника: по очереди приходили служить [с ним] и относились к нему с большой любовью. И Владыка расположился к ним, особенно к афонским старичкам, которых во время голодовки раза два в день наделял хлебом и сухарями, и те считали доброго архипастыря своим отцом и благодетелем.
Епископ Серпуховский Арсений (Жадановский) |
Часто навещал опального митрополита угрешский настоятель архимандрит Макарий. Владыка встречал его всегда с радостью, оказывал ему всякое внимание, а в праздники посылал поздравления и просфору.
Не в похвалу скажу, отечески относился митрополит Макарий и ко мне, недостойному. Говоря откровенно, я был очень огорчен удалением Владыки с кафедры, болел за него душой и считал все с ним происшедшее делом нечистым, грешным делом рук человеческих. Старец, очевидно, это чувствовал и оказывал мне доверие, а при посещениях — гостеприимство и любовь.
Никогда не забуду, как он незадолго до болезни, будучи еще на ногах, провожал меня: со второго этажа Святитель спустился вниз по лестнице, вышел на крыльцо и, пока я не скрылся за калиткой, смотрел вслед своим ласковым взором.
Вечная память да будет дивному моему покровителю! От него я имею митру, облачение, рясу и посох.
Плодом нашего братского общения были письма его ко мне, в которых ярко отражается настроение обиженного архипастыря, искание нравственной поддержки и восстановления нарушенной правды.
Преосвященнейший Владыка, возлюбленный о Христе брат!
Сердечно благодарю за любовь Вашу и за все, что она соделывает для меня.
Владыка был на Угреше, с обычной добротой побеседовал со мной. Но душа моя все-таки не успокоилась, потому что не мог я сказать ему всего, и показалось мне, что он в некоторой мере предубежден против меня, и это оставило весьма тяжелые следы в душе моей. Он прочитал мой ответ обер-прокурору Львову на запрос по поводу клеветнической записки секретаря В.Д.Петропавловского, и показалось мне, что опять Владыка немножко верит этой клевете. Как это тяжело! Выходит, что все, что мы говорим, не вполне верно, что против нас, — то более верно. Всем готовят квартиры к предстоящему Собору, а меня, члена Синода, даже не хотят позвать и отвести мне помещение там, где я, недостойный, считался хозяином. Нужно стать в мое положение, чтобы понять тяготу такой опалы.
Тяжело мне! Помолитесь. Верят всякой клевете на меня и согласно таковой поступают со мной: никуда меня не выпускают, чуждаются меня, как опального. Помоги, Господи, перенести тяготу, которой люди не понимают! Осведомите об этом кого следует, а главное, помолитесь, чтобы Господь подкрепил меня. Меня разлучили с Алтаем, меня разлучили с Москвой! За что? Помилуй, Господи!
С истинной братской любовью преданный Вам о Господе
Угрешский заточник
28 июля 1917 г.
Преосвященный Владыко!
Предполагая, что меня не пригласят на Собор, решаюсь предъявить через председателя оного апелляционное прошение о восстановлении моих прав на титул Московского митрополита. Меня могут, конечно, не послушать, но голос мой будет услышан, когда протест сделается достоянием истории.
Против меня может быть выставлено одно возражение — что я сам просил об увольнении на покой. Отвечаю: мое прошение было вынужденное, какового не следовало принимать, притом вскоре я заявил о вынужденности такового прошения. В моей апелляции, поданной Синоду, я довольно обстоятельно разъяснил дело о моем «увольнении на покой».
Покорнейше прошу Вас, добрый мой Владыка, передать мои бумаги как председателю Собора, так и другим членам оного. К 8-му августа, может быть, мне удастся и самому побывать в Москве и переночевать у Вас.
К Высокопреосвященнейшему Тихону я всегда питал уважение искреннее и теперь остаюсь с тем же чувством. Да не оскорбится на меня за то, что я решился отстаивать принадлежащий мне титул митрополита Московского. Не могу не чувствовать обиды в том, что меня лишили его под разными предлогами и обещаниями, доселе не исполненными.
Все управление делами епархии я желал бы предоставить Владыке Тихону, а сам готов остаться как бы в стороне, принимая участие только в важнейших делах. Впрочем, предаю себя во всем воле Божией и воле закономерного, канонического Собора.
Испрашивая Ваших милостивых молитв, с братской любовью остаюсь Вашего Преосвященства сомолитвенник и слуга
митрополит Макарий
5 августа 1917 года.
Преосвященнейший Владыко, возлюбленный о Христе брат!
Шлю сердечный привет и благодарность за братскую любовь и все дары любви Вашей.
Избранию Высокопреосвященнейшего Тихона радуюсь. Передайте ему мой привет и просьбу не забывать меня, Угрешского заточника. Мне обещаны были честь, покой и довольство, но ничего из обещанного не исполнено. За честь, данную мне собратиями моими — членами Синода, синодский комиссар облил меня грязью газетного злословия и доселе не перестает клеветать на меня.
Обещанного на покое содержания от казны также не получал; бывшая паства возбуждается против меня распространением ложных известий. Теперь имею возможность отказаться от моего прошения о выходе на покой, а данное мне увольнение считаю неканоничным.
Канон гласит: «Рукописания отречения от управления, вынужденные у епископа страхом и угрозой, признавать недействительными» (Кирил. прав. 3-е; Послание III Вс. Соб. к Соб. Памфилийскому).
Об этом имею говорить много, но теперь пока не признаю это благовременным. С титулом Московского митрополита не следовало спешить[32]: впоследствии не произошел бы раскол. Канонические правила соблюдать епископы обязываются присягой, даваемой перед хиротонией. Новаторы, кажется, готовы смеяться над ними. Не пришлось бы раскаяться.
Прошу Ваших милостивых молитв, сердечно Вам благожелающий и вседушевно преданный
митрополит Макарий
Р.S. Бывали примеры, что митрополитов Московских убивали, но увольнения на покой не бывало; по крайней мере, я не припомню.
Возлюбленным о Христе братьям — епископу Арсению и архимандриту Серафиму, преследуемым и скитающимся из дома в дом, из одной области в другую, гонимым правды ради, им же уготована мзда велия на небесех, шлю от любящего сердца привет; от Господа успокоение, покров и велие воздаяние получить им желаю.
Вспоминаю вас, возлюбленные, ежедневно в слабых молитвах моих, о вас напоминают и памятные записки, поданные мне любящими вас христолюбцами для ежедневного поминовения. Усердно молю и меня, грешного заточника, не оставить вашими молитвами, исповеднически святыми.
Вспоминаю слова Господа: «Сократятся или прекратятся дни последней великой скорби избранных ради»[33].
О, да будет сие для настоящих дней!
Вашего Преосвященства и священства покорнейший слуга и благожелатель
митрополит Макарий
15 февраля 1919 года.
Преосвященный Владыко!
Спаси, Господи, Вас за милость Вашу и великую любовь ко мне, и дары этой любви, перечислить которые затрудняюсь. От всего сердца благодарю за письма, исполненные любви и доставившие мне великое утешение.
Простите — пишу плохо, руки ослабели, как и весь организм мой. Не могу много писать, но сердце мое полно любви и благодарности к Вам за все дары любви Вашей. Да поможет Вам Господь оказать защиту неправедно обиженному, хотя перед Господом и грешному!
О если бы людская неправда была принята на Божьем Суде как расчет за мои греховные неправды! Жду от Вас слова утешения, в чем весьма нуждаюсь как немощствующий телом и душой. Простите, не могу много писать. Помолитесь о немощи моей.
Сердечно, братски любящий Вас
митрополит Макарий
2 июня 1920 года.
Преосвященнейший Владыко, возлюбленный о Господе брат!
Сердечно благодарю Вас за любовь и дары таково разнообразные. Да воздаст Вам Господь за все! С Вашими посланными посылаю облачения, примите с теми же чувствами любви, с которыми посылаются. Господь да поспешествует Своею благодатию благополучно доставить их Вам.
Мое здоровье идет на поправление, хотя и тихими шагами. Состояние духа утром довольно бодрое, к вечеру примешивается уныние. Жду известий о результатах поездки Вашей в Москву и тамошних делах. Доходит слух, что там являются признаки изменения к лучшему. О, дал бы Господь! Ужели с такой печалью, какая объяла нас теперь, придется и в гроб сойти?
О молитве за мое убожество прошу и молю. И Вас да милует и хранит Господь!
Вседушно преданный Вам, с братской любовью
убогий Макарий митрополит
3 июня 1920 г. Угреша.
Дорогой мой Владыко, милость Божия да будет с Вами!
Нина Клавдина принесла добрые вести из Москвы и много порадовала меня. С любовию вспоминаю свидание с Вами; хотелось бы получить от Вас весточку о том, что Вы услышали в Москве по моему делу. Большого утешения хотя и не чаю, все-таки и не совсем отчаиваюсь. Когда из Москвы приходят добрые вести, на душе становится спокойнее, светлее.
Горе и болезнь сокрушают меня. Иногда заметно слабею. Не знаю, чему приписать это, к чему отнести эту слабость, — к болезни ли моей, к болезни ли тела или к страданию души. Не оставьте братскою любовию мое убожество; хотя бы время от времени вспоминайте меня в молитвах Ваших. Усердно молю Господа, да будет милостив к Вам, и меня не оставит по Вашим молитвам.
Сердечно любящий Вас хилый старец
митрополит Макарий
Приписка на отдельном листке:
Филицитата Петровна усердно кланяется Вашему Преосвященству и благодарит за высокое внимание Ваше к ней. М.М.
Преосвященнейший Владыко, возлюбленный о Христе брат!
Правду говорит пословица: от сумы да от тюрьмы не отказывайся. К любви Вашей прихожу с сумой. Сотворите милость, наделите меня сахарным песком или сахаром — сегодня потребил последний свой запас. Если и у Вас нет, то и мне нечего думать о таком лакомстве. Если нет у Вас излишнего, то не найдете ли возможным купить на мой счет?
Не найдется ли у Вас лекарства от тоски, ежедневно томящей мое сердце? О если бы Господь не допустил Вам такой болезни! Она не легче голода.
Помолитесь о мне, грешном, братски Вас любящем.
Митрополит Макарий
5 июня 1920 г. Угр.[ешский] монастырь, ст.[анция] Люб.[ерцы] М.[осковско]-К.[азанской] ж.[елезной] д.[ороги].
Вашему Преосвященству приношу сердечную благодарность за дары любви Вашей. Да воздаст Господь дарами от богатых щедрот Своих благодеющим нам во имя Его святое, по непреложному Своему обещанию: «Иже напоит Вас чашею студены воды во имя Мое, не погубит мзды своей»[34]. «Приемляй вас (смиренных Его служителей), Мене приемлет»[35]. Да приимет Господь дары, присланные через Вас нашему убожеству, и да воздаст Вам милостию Своею.
Простите и помолитесь обо мне, немощном и убогом Вашем послушнике митрополите Макарии.
20 июня 1920 г.
Руки ослабели, голова плохо работает, память совсем потерял, помолитесь обо мне.
Всеобщие невзгоды сильно на меня действуют, расстраивая мой организм душевный и телесный.
Возлюбленному о Господе, Преосвященнейшему епископу Арсению
Шлю от всего сердца братский привет и усерднейше прошу вспомянуть мое убожество в своих святых молитвах. Здоровьем хотя и не могу похвалиться, но не скажу, что хвораю. Слава Богу за все!
Сердечно преданный Вам о Господе
митрополит Макарий.5 июля 1920 г.
Ваше Преосвященство, Преосвященнейший Владыко, возлюбленный о Христе брат!
Очень, от всей души благодарю за письмо, а особенно за отрадное для меня известие о возможности быть снова на родном для меня Алтае, не в звании покойника, а живого архипастыря, иметь там себе помощника, через которого я мог бы вести дела служебные, если бы такой нашелся, как близкий мне, готовый от души помогать в делах управления. Титул мой был бы Алтайский и Кузнецкий, а помощника — Бийский.
Очень рад буду, если Ваше Преосвященство примет на себя посредничество между мной и высшей церковной властью.
Поручая себя молитвам Вашим, с братской о Христе любовью и совершенным уважением имею честь быть Вашего Преосвященства, возлюбленного о Христе брата покорнейший слуга и вседушевно преданный
митрополит Макарий
13 июля 1920 г.
Христос воскресе! Дорогой сердцу и почитаемый Владыко и сострадалец!
Очень я обрадован Вашим письмом. Но хотелось бы получить нечто большее: хотелось бы побеседовать с Вами не через бумагу, а лицом к лицу. О если бы Господь даровал и еще радость! Но не смею настоятельно просить Вас о сем. Оставляю это на волю Божию и Ваше изволение. Во всяком случае будьте здоровы под кровом Божиим.
Обо мне расскажет подательница этого письма. Здоровье мое в пост крайне ослабело, но теперь немного стал укрепляться. Не оставляйте меня Вашими молитвами. И да хранит Вас благодать Господня.
Преданный Вам, с братской любовию
убогий митрополит Макарий
29 марта 192<...> г.
Находясь в изгнании, митрополит Макарий переписывался и с другими своими духовными друзьями и почитателями. Собрание этих писем доставило бы верующим душеназидательное чтение. Вот, например, письма его к схиигумении Фамари.
Боголюбезная и всечестнейшая о Господе матушка Игумения!
Благопослушливые Ваши сестры-скитницы доставили мне дары любви Вашей о Христе. Да воздаст Вам Господь Своею пребогатою милостию и всем веке и в будущем и хранит Вашу святую обитель Своею благодатию; сестрам, принесшим дары любви о Господе, да воздаст по мере усердия их за святое послушание.
Желаете, чтобы я, грешный, указал Вам способ умилостивить Господа, чтобы отвратил Свой праведный гнев от нас. Что скажу на это? Вы сами знаете, что причина сего заключается в нас, это — грехи наши. А ниневитяне да укажут средство отвратить гнев и снова преклонить Господа на милость. Кого восхощет пощадить — пощадит, кого наказать — того накажет.
Надо думать, что постигшее нас бедствие не следует считать выражением гнева Божия, а действием любви Его к грешным людям. Правда Божия требует наказания грешника, а любовь Божия — помилования. По правде Божией грешник, как не имеющий ничего, чем бы он мог удовлетворить этой вечной правде, должен подвергнуться вечным мучениям. Но любовь требует милости. Премудрость Божия изобрела средство удовлетворения и правде, и любви. Это средство — Искупительная Жертва Сына Божия. Христос уплатил Своею Кровию долги всех грешников. Они прощены, но люди по крещении опять оскорбили и правду, и любовь Божию, следовательно, опять стали наследниками ада. Тогда любовь хочет еще пощадить: не подвергая грешника вечному наказанию, наказывает временно, призывая его этим наказанием к покаянию. Если грешник кается, то Господь прощает его, установив для сего Таинство Покаяния, а Христос приемлет его в общение с Собой через Таинство Причащения.
Не скажет ли кто-либо: при постигающем общем бедствии многие страждут невинно. За то они получат сугубые венцы: один венец за праведную жизнь, а другой — за невинное страдание; некоторые даже прославляются еще здесь, на земле, хотя душой переходят в райские обители. Они прославляются вместе с мучениками.
Итак, для отвращения гнева как наказания требуется общее покаяние. Если сего не последует, то может прекратиться мера долготерпения Божия, и настанет Общий Суд. Если же Господь усмотрит, что среди православного и др.[угих] народов остаются еще могущие исправиться, то, наказав теперь, возвратит прежнее благополучие; если же усмотрит, что наш народ не поймет этой милости и возвратится к беззаконию, то Господь оставит русских людей в таком состоянии, в каком находились греки под властью турок или в каком были русские под властью монголов. Спасти от этого может нас только возвращение к древней благочестивой жизни. А так как развращение нашего народа началось в последние времена с высших слоев общества, со столиц, то и наибольшую тяжесть наказания Божия терпят те, с кого началось это развращение. Терпим больше мы, бывшие руководители народа, чем руководимые, больше богатые, чем бедные. Можно сказать: свят, праведен суд!
Сего для Вашей мудрости довольно. Напомню еще слова Спасителя о последних бедствиях, что если бы они не прекратились, то не спаслась бы никакая плоть, но избранных ради прекратятся дни оные. Следовательно, святый да святится еще, а скверный — сквернится. Итак, будем молиться, ожидая милости Божией.
Усердно прошу Вас, Боголюбивая Матушка, не оставляйте меня Вашими молитвами. Призываю на Вас и на сущих с Вами Божие благоволение.
Преданный Вам о Господе
митрополит МакарийПрилагаемое письмецо передайте, если окажется для Вас возможным, чудовским беженцам о Господе[36].
15 февраля 1919 г.
Всечестная и Боголюбивая Мать Игумения!
Шлю сердечную благодарность за любовь Вашу о Господе и за дары этой любви, присланные Вами с сестрой, потрудившейся доставлением этих даров. Да воздаст Господь за все это и Вам, и всем участвовавшим в утешении нас дарами благорасположения и приношения. Дары Ваши пришли в такие минуты, когда душа моя нуждалась в утешении. Да утешит и Вас Господь!
Теперь всем тяжело. Тяготу чувствую и я. Организм телесный стал сильно ослабевать. Ноги плохо двигаются, голова кружится, особенно утром, когда встаю с постели. Слух ослабел, а также и зрение. Но состояние духа довольно бодрое, хотя по временам находит тоска и чувствуешь себя как бы заточником.
Тоскую по Алтаю, хотя и там теперь не то, что было. И там началось разрушение. Никаких вестей оттуда не получаем, как из могилы. О Господи, пощади, помилуй! Не оставляйте меня Вашими святыми молитвами. Призываю на Вас и обитель Вашу Божие благословение.
Преданный Вам о Господе
митрополит Макарий21 сентября 1919 г.
При своей болезни (паралич) Угрешский заточник вел, можно сказать, подвижническую жизнь. Вставал обыкновенно в половине пятого, читал утренние молитвы, дневной Апостол, Евангелие, Толкование, синодик, часы 3, 6 и 9-й. Потом садился за работу: писал переводы с алтайского на русский язык из книги Радлова[38], составлял и пересматривал проповеди, готовил запричастные проповеди и запричастное чтение — и так до семи часов. Тут он прерывал занятия и шел к обедне, за которой усердно молился, внимательно следя по Служебнику и вычитывая все положенные молитвы. Поучение говорил сам. Причащался раз в неделю по воскресеньям, строго готовясь и исповедуясь у духовника. После литургии благословлял и наставлял народ и раздавал святой антидор.Возлюбленная о Господе сестра, схиигумения Фамарь!
Примите от меня сердечную благодарность за Ваш привет и дары любви Вашей. Пишете о тоске и скуке, временами отягощающих дух Ваш. Глубоко к сердцу принимаю эту Вашу жалобу. Просите моей помощи и научения, как поступать в этих случаях, тогда как я и сам страдаю тем же недугом. Это — общая скорбь всех ищущих Господа.
Очень бы хотелось помочь Вам, но не нахожу у себя средства иного, как молитву ко Господу о Вас и о себе. Да подаст Он Вам Свою благодатную помощь.
Эти дни обретаю особенное утешение, видя около себя двух дорогих святителей[37].
Призывая на Вас и обитель Вашу Божие благословение и испрашивая Ваших св. молитв, остаюсь преданный Вам о Господе и благодарный за духовную и разнообразно оказываемую мне, грешному, помощь
митрополит Макарий
23 января 1922 года.
В скоромный день пил чай, обычно два стакана, и ел сибирское кушанье «сырянку» из яиц и хлеба, а в постный — пил один чай без закуски.
За столом прочитывали ему всегда две-три главы Евангелия по порядку. Подкрепившись, Святитель снова занимался в своем кабинете, выходя иногда в хорошую погоду ненадолго подышать воздухом.
Кроме того, утром и вечером он неопустительно совершал по четкам следующие правила.
Спасителю — молитву святого Иоанна Златоуста (двенадцать молитв по числу часов дня, десять раз каждую):
1 Господи, не лиши мене небесных Твоих благ. 2 Господи, избави мя вечных мук. 3 Господи, умом ли или помышлением, словом или делом согреших, прости мя. 4 Господи, избави мя всякаго неведения и забвения, и малодушия, и окамененнаго нечувствия. 5 Господи, избави мя от всякаго искушения. 6 Господи, просвети мое сердце, еже помрачи лукавое похотение. 7 Господи, аз яко человек согреших, Ты же, яко Бог щедр, помилуй мя, видя немощь души моея. 8 Господи, посли благодать Твою в помощь мне, да прославлю имя Твое святое. 9 Господи Иисусе Христе, напиши мя раба Твоего в книзе животней и даруй ми конец благий. 10 Господи Боже мой, аще и ничтоже благо сотворих пред Тобою, но даждь ми по благодати Твоей положити начало благое. 11 Господи, окропи в сердце моем росу благодати Твоея. 12 Господи небесе и земли, помяни мя грешнаго раба Твоего, студнаго и нечистаго, во Царствии Твоем. Аминь.
Богородице — пять молитв по десять раз каждую:
Бесплотным Силам, Архистратигу Михаилу, Архангелу Гавриилу, Архангелам и Ангелу Хранителю — пять молитв по десять раз каждую. Предтече — пятьдесят молитв.
Апостолам Петру, Павлу, Варнаве, Иакову, Иоанну — пять молитв по десять раз каждую.
Святителям Николаю, Иннокентию, Димитрию, Софронию, Иоанну Тобольскому — пять молитв по десять раз каждую.
Спасителю — молитву святого Иоанна Златоуста (двенадцать молитв по числу часов ночи, десять раз каждую):
1 Господи, в покаянии приими мя. 2 Господи, не остави мене. 3 Господи, не введи мене в напасть. 4 Господи, даждь ми мысль благу. 5 Господи, даждь ми слезы, и память смертную, и умиление. 6 Господи, даждь ми помысл исповедания грехов моих. 7 Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание. 8 Господи, даждь ми терпение, великодушие и кротость. 9 Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое. 10 Господи, сподоби мя любити Тя от всея души моея и помышления и творити во всем волю Твою. 11 Господи, покрый мя от человек некоторых, и бесов, и страстей, и от всякия иныя неподобный вещи. 12 Господи, веси, яко твориши, якоже Ты волиши, да будет воля Твоя и во мне грешнем, яко благословен еси во веки. Аминь.
Богородице — пять молитв по десять раз каждую:
Святителям Митрофану, Тихону, Феодосию, Иоасафу, Питириму — пять молитв по десять раз каждую.
Преподобным Антонию, Феодосию, Макарию, Зосиме, Савватию — пять молитв по десять раз каждую.
Святителям Петру, Алексию, Ионе, Филиппу и Ермогену — пять молитв по десять раз каждую.
Святым — Пантелеймону, Ермолаю, Фотию, преподобномученице Евдокии, преподобной Марии — пять молитв по десять раз каждую.
Пробуждаясь, митрополит Макарий молился: «Премудрости наставниче, смысла подателю, немудрых наказателю и нищих защитителю, утверди, вразуми сердце мое, Владыко: Ты даждь ми слово, Отчее Слово, се бо устне мои не возбраню, во еже звати Тебе: Милостиве, помилуй мя падшаго» (см. кондак сыропустной Недели); «Богородице Дево, радуйся»; «Святый великий Иоанне, Предтече Господень, моли Бога о мне грешном!»; «Святыя апостолы, молите Бога о нас»; «Правило веры и образ кротости...» — и читал другие тропари особо почитаемых им святых, главным образом потрудившихся в миссионерстве.
Приведенное правильце было записано в книжице, которую Владыка всегда имел при себе. Избави Боже пропустить что-либо из него или не напомнить о нем! Даже на стене висел листочек бумаги, на котором помечались «долги», если почему-либо не успевали всего вычитать, чего, однако, почти не случалось. Правило для монаха, хотя бы самое краткое, старец считал необходимым делом.
Любил Святитель и уединяться.
Раз, — рассказывает Ольга Серафимовна, — я застала его в саду сидящим на скамеечке и хотела подойти что-то спросить, но Владыка попросил: «Оставь меня одного», и я поняла, что он занят духовным созерцанием.
С этой целью старец нашел в глубине сада башенку-пещерку, куда и уходил молиться, а иногда там занимался. Хорошо было в этой пещерке: на стене висела икона, на коврике стояли стол и стул, от всего веяло благодатной тишиной.
Так проходило время до полудня. В двенадцать часов подавали обед из двух простых блюд. Трапеза сопровождалась чтением житий святых. Затем следовали по порядку: небольшой — получасовой — отдых, прогулка, занятия с детьми. В четыре часа чай, правильце, чтение кафизм по расписанию и всенощная. За последней Владыка строго следил по книгам, особенно при чтении канонов. Беда, если пропустят положенное, — заставит перечитывать сначала.
После вечерней службы бывал легкий ужин, и снова начинались занятия. Без работы Святитель не проводил ни одного часа и другим не позволял: все что-нибудь надо было делать. Любил писать дневник и назидательные проповеди, читал их и переписывал по нескольку раз.
«А ну-ка, пожалуйста, папку с моими поучениями», — скажет сестре Ольге Серафимовне и начнет снова пересматривать и исправлять последние труды.
«Быть может, кому пригодится», — добавит он.
Любил читать сам или же чтобы другие ему читали жизнеописания подвижников и прочие книги духовно-нравственного и исторического содержания; любил слушать рассказы о святых местах Палестины. Имел свою библиотеку, в которой часто разбирался.
Спал Владыка урывками, всегда ложась спать в подряснике и шапочке, часто просыпался, и не столько от бессонницы, сколько от духовного бодрствования, ибо в двенадцать часов уже вычитывал полунощницу; любил записывать сны. Вот некоторые из них.
Страшный Суд надо мною производил Сам Господь. Он произносил мои вины и собственной рукой наказывал меня ударами. Объявлял вины, но я не понимал их, бил меня по лицу и другим частям тела, но эти удары были нечувствительны. Подробности суда забыл, и помнится только форма его. Обвинения произносил Небесный Судия в человеческом виде, но совесть меня не судила; вижу себя наказуемым, но не чувствую наказания или, вернее, боли от ударов; страшно не было; обвиняют, но не знаю в чем...
Господи, что это? Открой мне мои вины, чтобы я сознал их и мог начать свое исправление при Твоей же помощи. Накажи, но человеколюбно. Пусть правда и милость сочетаются.
Пробуждался несколько раз и засыпал опять. Окончательно пробудился в половине четвертого с ясным памятованием сна, но скоро стал забывать подробности его.
Снится, будто мне приготовлено распятие на кресте. Приговор совершен; палатка, в которой мне должно быть распятому, сделана из белого чистого полотна. Совершитель казни со мной как бы духовное лицо, но он не страшен, не озлоблен. Перед распятием я вынимаю из кармана некоторые вещи и деньги в маленьком портмоне для передачи сродникам по завещанию.
Был в сонном видении в раю. Красота его была не столько для зрения, сколько в ощущении какой-то сладости для вкуса. Трудно пересказать эту сладость, ее приятно ощущать. Удивительно, что такой сон видел вскоре после распятия на кресте.
Успокоительный сон. Виделся пришедший ко мне Спаситель в человеческом виде, держащий в руке хартию, — как бы свидетельство, даваемое Им мне. Содержание почти забыто, но для души моей оно было отрадно. Суть его заключалась в том, что все совершающееся со мной Ему ведомо, допущено для моего же блага. По пробуждении чувствовал отраду. Очень жаль, что подробности забыл.
Ночь полна сновидений, каких-то странных по содержанию, последнее из них ясно припоминаю.
Сижу в архиепископском облачении в каком-то большом храме, как бы в новой епархии. Народу множество. Окончивши службу, остаюсь по обычаю благословлять народ со крестом в облачении, сидя на кафедре. На начальствующие блюстители порядка и некоторые из сановного духовенства стараются отклонить от этого дела, как бы отяготительного для меня, народ и этих блюстителей порядка, которые должны по необходимости оставаться со мной.
Несмотря на убеждения, я все-таки остаюсь совершать обычное дело — благословлять народ. Вскоре, однако, убедившись, что настаивавшие на моем удалении ропщут, я хотел уйти, а крест передать другому, одному из священнослужителей, но как бы потом убежденный своею совестию возвращаюсь, чтобы продолжать благословение народа, который все еще во множестве оставался для целования креста.
Подхожу к месту, где сидел заменивший меня, и вижу, что это какой-то иерарх в облачении архиерейском, но старый-престарый и совсем слепой. На вопрос мой он как бы ответил весьма слабым голосом. Я был крайне удивлен и поражен виденным; в сознании мелькнула мысль: я, по-видимому, еще крепкий, оставил свое прямое дело и отдал его другому, необыкновенно слабому и притом слепому. Тут проснулся и записал виденное».
Утром в три часа проснулся. Я сейчас был учителем и занимался в школе с юношами. Они сидели так покорно и так жаждали ученья, а я учил их, как надо жить и спасаться. Все слушали со вниманием и в простоте и радости принимали мои уроки.
«О, как легко достигнуть спасения, — говорю, — только надо исполнять пять заповедей, вот они: 1) Бога бойся, 2) Закон Его исполняй, 3) родителей почитай, 4) никому зла не делай, 5) всех люби. Нетрудно, кажется, делать сказанное, а какая бы тогда хорошая жизнь на земле водворилась!»
Владыка рассказал и просил записать следующий сон:
Сейчас я видел, будто где-то в церкви служу и проповедую на тему, как нужно крепко держаться Святой Церкви, и тут же призываю народ дать обет Господу не отступать от веры.
Мне подали книгу, по которой читаю обязательства веры и, обращаясь к народу, три раза отчетливо повторяю: «Дадим обет Господу Богу!»
Первый раз народ громогласно отвечает и как бы повторяет мои слова: «Даем обет!» Второй раз ответ послышался смутнее, а в третий раз ничего не стало слышно. Беру книгу, по которой читал, и усматриваю в слове «обет» не букву «т», а букву «д» — то есть «обед».
Что это значит? К какому «обеду» теперь склонится народ?
Однажды, уже во время своей болезни, Владыка рассказал сон, который видел, еще когда начал служить в Миссии в звании церковного служителя.
Вижу, — говорил он, — будто нахожусь в алтаре, где у горнего места стоит плащаница с изображением Распятого Христа. Вдруг Спаситель подымается и идет к северной стороне. Я, тогда еще Михаил, говорю: «Господи, и я пойду за Тобой!» Спаситель отвечает: «Иди». Я повторяю снова: «Господи, и я пойду за Тобой!» «Иди», — последовал ответ, но неотчетливый, и я дерзнул в третий раз сказать: «Господи, и я пойду за Тобой!» «Иди», — ответил уже ясно Спаситель, посмотрев на меня.
После этого Христос вошел в северную дверь иконостаса и стал как бы подыматься по лестнице, я следовал за Ним и увидел наверху пылающий огонь. Я спросил: «Господи, что это такое?»
«Это — огонь геенский раздувается», — ответил Спаситель и направился к южной стене, где оказалось узкое круглое отверстие, куда Он вошел, указывая и мне идти туда же за Ним.
Этим Владыка закончил описание своего сна, сделав такое замечание: «Вот я и испытываю теперь этот тесный конец: сижу изгнанный, недвижимый, скорбный и больной».
Жизненные испытания не парализовали в митрополите Макарий любви к природе, а даже еще более усилили ее. Он продолжал ясными вечерами любоваться в телескоп звездным небом и прославлять Творца. Любил закат солнца.
«Солнышко закатывается, — бывало, скажет, — смотрите, как красиво!»
Любил раннее утро: уже с четырех часов начиналась жизнь в келии Святителя; любил птиц, не исключая и надоедливых грачей.
«Выйдешь иной раз с Владыкой на террасу, — передает Ольга Серафимовна, — а они на деревьях так шумят и кричат, особенно во время строительства гнезд, что нет возможности ни читать, ни чем-либо заниматься.
«А, прилетели мои дорогие квартиранты! Очень люблю наблюдать их жизнь. Какая полезная птица!» — скажет старец.
Ну только бы не воевали, возразишь, а то всю голову разбивают с раннего утра своим ужасным криком.
«Ах, матушка моя, да их крик много полезнее и умнее твоего ворчания», — ответит он.
Да, любил Святитель природу и радовался, взирая на творения Божии. Бывало, голуби слетались к нему, или, случалось, кошечка ляжет на его кровать, хочешь взять ее, а он остановит: «Не трогай — она спит».
Аккуратность и внимательность ко всему митрополита Макария были поразительны: например, лежит он уже совсем больной, а заметит лежащую криво карточку или картину на стене и попросит ее поправить.
А однажды, — передает та же сестра Ольга Серафимовна, — я убирала комнату и уже окончила, как вдруг Владыка попросил половую щетку. Не поняв, зачем это, я послушно исполнила требование Святителя, а он, взяв ее, стал выметать из-под стола забившийся туда пух от тополей, который я не заметила. Мне, конечно, сделалось стыдно от своего нерадения.
На всякий непорядок в одежде — оторванную пуговицу и тому подобное — он первый обращал внимание и сам предлагал для починки иголку. В письменном столе его все было в запасе: нитки, булавки и прочее.
Часы являлись необходимой и любимой вещью Владыки; они всегда ставились рядом и переносились из комнаты в комнату, куда Святитель переходил. Карманные — непременно были при нем или же вешались на крючок около его кровати. Тут же находился и музыкальный будильник.
«Иногда заведешь по ошибке игру, — рассказывает Ольга Серафимовна, — хочешь остановить, а Святитель не позволит: оставь, пусть проиграет до конца. Или ляжет старец после обеда отдохнуть всего лишь на полчаса — и непременно велит завести музыку. И если, дорожа покоем больного архипастыря, поставишь стрелку позднее или не дашь звонить, Владыка расстраивается и укоряет меня:
«Какой я монах, работать, молиться — а я все лежу».
Постоянно заботился Владыка и о том, чтобы часы шли правильно; с этой целью часто посылал в сад проверить время по солнечным часам».
Митрополит Макарий был весьма общительным человеком, отличался гостеприимством и необычайной простотой.
Однажды пришла к нему целая партия народа с одним батюшкой. «Поскорей самоварчик приготовьте», — просит Владыка. «Угля у нас нет», — отвечают ему.
Что же? Незаметно для других восьмидесятипятилетний старец-митрополит спустился в сад, чтобы собрать топливо!
Заметив исчезновение Святителя, сестра Ольга Серафимовна бросилась искать его и увидела, что он, нагибаясь, старательно подбирает шишки.
«Что Вы, Владыко святый, так трудитесь?!» — воскликнула невольно пришедшая. — «А вот стараюсь для самовара, чтобы поскорей напоить гостей чайком...»
Угостить, накормить кого-нибудь было для старца особенным удовольствием. Служившие в его домовой церкви чередные иеромонахи и певцы непременно оставались закусывать, получая часто и от стола Митрополита что-либо.
Любил Святитель пить чай, притом крепкий, черный, и считал это приятным времяпровождением.
«Сейчас будем чай пить», — скажет, бывало, улыбаясь; любил еще поутру и перед обедом кушать яблоки, угощая ими других и доказывая, что это полезно.
Друзей и добрых людей Владыка встречал радушно и не переносил, чтобы у кого-либо из окружающих был недовольный вид. Непременно подойдет, постарается развлечь, а если это не подействует, примет серьезное выражение лица, будто обиделся.
Будучи общительного характера, утешался, когда его посещали, особенно духовные лица. Не отказывался слушать новости, но как сам много не говорил, так и рассказ любил краткий и серьезный. Не прочь был и пошутить — не с намерением осудить или насмеяться, а чтобы доставить невинное развлечение или назидание, поясняя: «Нельзя все время натягивать дугу — может лопнуть». Для этой цели нередко пользовался баснями Крылова, которые были его настольной книгой. Владыка как-то молился о упокоении души автора, говоря: «Хорошей, чистой души был человек, как он умел подчеркнуть все слабости людские», и сам метко открывал ту именно басенку, которая подходила к данному случаю, чаще же приводил на память места, где отмечались лесть, зависть, медвежья услуга и другие наши недостатки.
Любил писать, равно как и получать письма, хранил их и старался, если нужно, тотчас же отвечать на них.
Искренно страдал за других и соболезновал несчастным, страждущим, например, алкоголикам, говоря про них: «Слабые, достойные сожаления люди, а душа у них часто бывает очень хорошая».
Зимой, поддерживая в келии тепло, скорбел о тех, у кого холодно, и всем окружающим и посторонним посетителям разрешал у себя греться, даже ложиться на лежанку. Когда топилась печь, сам наблюдал за ней; боясь угара, не позволял рано закрывать трубу и советовал сперва прикрывать невплотную, а потом, благословясь, и совсем.
Вообще вся обстановка личной, келейной его жизни дышала патриархальной простотой, и людей он любил.
Придет к нему, бывало, за благословением убогенькая стряпуха Агаша, а он вслед ей скажет: «Вот эти кухарочки первые войдут в Царствие Небесное», отмечая, очевидно, доброе дело — питание ближних, а всякого скромно одетого или рваненького, как бы утешая, называл «миссионером».
«Они все в дырах были, — говорил он. — Если кто идет в заплатах на рукавах и коленях — значит миссионер, а пища у них: утром — чай с сухарями, на обед — сухари с чаем, а вечером — опять чай с сухарями».
Сильно было развито у митрополита Макария благожелательство. На пожелание: «Покойной ночи, Владыко святый» — обыкновенно отвечал: «И тебе также покойной ночи, спи с Богом!»
Передашь об успехе дел знакомого — на лице его мелькнет радость, со словами: «Слава Богу!» — перекрестится. Расскажешь о своем или чужом горе — опечалится и сейчас же помолится; сообщишь о кончине кого-либо — вздохнет и, качая головой, с умилением произнесет: «Царство ему Небесное, хороший был человек!»
Мы часто в своих воспоминаниях называем митрополита Макария, Угрешского заточника, старцем, и не только по количеству лет, а и в смысле мудрого наставника, учителя.
Действительно, он много говорил поучительного, хотя и не любил разглагольствовать, не любил совопросничества: почему да как — и если что скажет, то только дельное, основательное.
Например, один иерей просил указаний, как спастись. Владыка кратко сказал ему: «Терпи, молись, смирись!» «Как терпеть, как молиться, как смириться?» — продолжал вопрошать пришедший. Святитель, улыбаясь, ответил:
Как научиться терпеть? Одно скажу — терпи. Как молиться? Молись. Как смириться? Смирись.
Хоть три дня станете меня спрашивать, только это и услышите, ибо Вы сами хорошо понимаете, что значит терпеть, молиться, смиряться. Будете все это исполнять и спасетесь.
А вот другие старческие наставления митрополита Макария, которые мы и окружавшие его лица в разное время слушали.
«На помыслы, — говорил он, — не обращай внимания. Как бы в море приливы и отливы, так и они».
«Признавание себя негодным дороже всего. Только в те минуты и бываешь человеком, когда искренне чувствуешь себя плохим, грешным».
«Живи так, чтобы совесть всегда была чиста и не упрекала ни в чем. Против совести ничего не делай, ее спрашивай — она судия нам неподкупный».
«Самое лучшее чтение — это Святое Евангелие» (сам Владыка сколько ни читал, готов был всегда его слушать).
«Не следует вопрошать двух духовников об одном и том же. Даже старца своего два раза не спрашивай, а как раз сказал, так и поступай».
Если хочешь знать, как рождается грех, то выслушай меня. Грех образуется в душе почти незаметно для самого человека, начинаясь с малого — мимолетной мысли. Мысли же возникают от зрения, слуха, осязания, от нечистого движения других чувств, чтения книги или воспоминания.
Возникает она сама собой или иногда по наваждению вражескому: например, взглянул человек на чье-либо лицо, услышал чью-либо речь, прикоснулся к чему-либо — и от этого промелькнула в нем недобрая мысль. Это — первая ступень ко греху и не есть еще собственно грех, потому что помысел является в душе без участия воли. Человек может не обратить на него внимания или же постараться отогнать от себя, после чего никаких следов в душе не остается. Такая случайная мысль называется прилогом. Но если остановишься на таком приражении, захочешь удержать его, рассмотреть, призадуматься над виденным или слышанным, то это будет вторая ступень ко греху, которая именуется вниманием. Здесь как бы бросается семя, из которого может вырасти злое дело.
Внимание бывает уже при участии нашей воли, и человек становится нравственно ответственным. Момент внимания к помыслу весьма важен: парализуй, подави, игнорируй мелькнувшую мысль, и грех уйдет в самом своем зачатии. Но если остановлено внимание, то этим проложен путь к дальнейшему развитию греха.
Удержавший помысел начинает им заниматься, интересоваться и, наконец, услаждаться.
Услаждение есть третья ступень развития греха. Тут мысль переходит уже в сердце, становится сокровищем последнего и пленяет его — отсюда уже совершается быстрый переход к желанию согрешить.
При внимании к помыслу и услаждении им грех остается еще внутри человека, но как скоро присоединяется желание, грех стремится выйти наружу, чему помогает ум, придумывая способы к исполнению его на деле.
Желание, войдя в соглашение с умом, вызывает, наконец, решимость совершить грех.
Значит все готово: есть желание, придуманы способы к исполнению его, явилась решимость. Вслед за этим приводится в движение тело: передвигаются ноги, начинается хождение по греху, ухаживание за ним, работают руки, протягиваясь, например, к похищению намеченного предмета и тому подобное; участвуют и другие органы — словом, все существо человека начинает служить греху.
Так развивается и совершается грех, происходя от одной лишь мимолетной мысли. Не обрати человек на нее внимания, вовремя удали ее от себя, что вначале нетрудно сделать, не произошло бы и греха с пагубными его последствиями.
Таков же путь перехода от первой доброй мысли к доброму делу. Пример, данный в притче о блудном сыне, пришедшем от развратной жизни к покаянию и возвратившемся в дом отчий.
Не перенося споров, старец-святитель советовал: «Мирись скорее, но если совесть говорит, что ты невиновен, не проси прощения, а то тебя не поймут и правда не восторжествует».
Когда читается в храме сорок раз «Господи, помилуй», то нужно не только произносить эти слова языком, но, представив в это время перед собой. Господа, от всей души, с верой, усиленно взывать к Нему о своих нуждах, просить себе и другим Его милостей, прощения грехов юности, исправления и прочего.
«Нельзя, — говорил Владыка, — весь день только молиться или, лучше сказать, трудно устоять в молитве, надо и почитать что-либо душеспасительное, и поработать — все это успокаивает нервы».
«Уж ты не мудрствуй, — говорил он, — при затруднительных вопросах, а то повредишься умом».
«Зачем так болезненно воспитана твоя совесть? Проще смотри на вещи».
«Чтение в церкви на светский лад совсем не подходит».
Святителя-старца нередко вопрошали и мы, получая всегда мудрые советы. Приведу хоть следующий: когда я просил у него благословения отказаться по состоянию здоровья от управления Серпуховской кафедрой, он так сказал: «А все-таки какое-нибудь дельце нужно за собой оставить, а то враг на нашего брата, остающегося без всякого послушания, очень сильно ополчается».
Митрополит Макарий был строгий исполнитель всех установлений нашей Церкви и великий ревнитель Православия.
Раз в Рождественский пост он очень ослабел, и доктор приказал обязательно давать в день стакан молока, сказав: «Иначе лечить не буду. Что за пост для такого больного?»
С трудом уговорили старца послушаться этого совета: он, морщась, выпил чашку горячего молока и тут же заболел. Температура поднялась до сорока градусов, позвали врача, прописавшего подкрепление. Тот посмотрел, выслушал и ничего не нашел.
«А я знаю, — заметил наш святитель, — отчего это со мной произошло — с молока вашего: ведь я с детства пост держу. Поэтому не насилуйте меня, совесть мне не позволяет». Так и пришлось оставить.
Новшеств в богослужении и церковной жизни Владыка совершенно не допускал, а вопрос о введении нового стиля считал делом, подлежащим общему суждению Вселенской Церкви.
Очень любил монастырское, проникнутое молитвенным духом пение, будь оно даже нотное, и не выносил современного — театрального, крикливого, считая его совершенно недопустимым в православных храмах.
Ольга Серафимовна Дефендова (в тайном постриге монахиня Серафима) |
В местной детской колонии были две учительницы-католички, хорошо относившиеся к сестре Ольге Серафимовне. Последняя стала к ним располагаться.
«Недоволен был этим Владыка и как-то ей сказал: «Стыдно русскому учреждению доверять воспитание детей не своим православным, а иноверцам. Остерегайся ты их: они тонко, но проведут свое, то есть пропаганду. Не надо к ним привязываться».
Около Угреши в деревне жили староверы, которые во время голодовки отзывалась на нужды Владыки, но он просил не обращаться к ним. «Не следует искать с ними общения, — предупреждал он. — Если сами придут — милости просим, а к ним не ходите».
Недолюбливал Владыка бывших еретиков и отступников от веры, говоря: «В них все что-то свое да остается». А когда при чтении книг упоминалось имя Толстого или разбиралось его верование, то останавливал замечанием: «Довольно, не читай дальше». Одно уже напоминание об этом лжеучителе коробило его правдивую душу.
Точно так же не любил Святитель, если передавали ему какие-либо слова и суждения людей неверующих; бывало, скажет: «Не повторяй того, что они говорят, не смущай слух других».
Возмущался против неверия, часто повторяя: «Да как же говорят: Бога нет, кто же тогда все создал? Посмотрите на здания — они без человека не строятся. Все движущееся, всякая машина получает от чего-либо толчок, само собой ничего не пойдет. Так и земля с ее деревьями, зеленью, цветами и всем на ней находящимся и служащим для блага и пользы несомненно имеет своего Виновника Творца — Бога».
До сих пор мы описывали жизнь, настроение и труды митрополита Макария и мало говорили о его телесном здоровье, которое, будучи прежде крепким, с переездом в нежелательный монастырь для вынужденного покоя сразу же пошатнулось.
У Святителя, как мы имели случай упомянуть, появилась бессонница, нервное расстройство и общий упадок сил от дважды перенесенного воспаления легких. Все это было следствием нравственных страданий и неблагоприятных внешних условий, в какие старец попал по обстоятельствам жизни...
Однако, как ни слаб был Архипастырь, никто не ожидал той болезни — паралича, которая на пять лет приковала его к одру. Произошло это совсем неожиданно.
6 августа 1920 года он торжественно служил литургию в монастырском соборе, освятил яблоки и сам роздал их народу. 7-го числа, всего за несколько часов до наступления параличного состояния, Владыка вышел перед обедом в сад, и, как говорят, «пропал». Прошел час, другой, третий, а он все не возвращался... Обеспокоились, решили идти искать, как, наконец, приходит он сам, такой светлый, радостный, и объявляет: «А я кругом всю монастырскую ограду обошел».
Это была его последняя прогулка и как бы прощание с обителью, с природой, светом Божиим, которым прежде он мог свободно любоваться.
К вечеру, за письмом в любимый Немал, Святитель почувствовал себя плохо: рука отказалась писать. Смутился ... позвал своих, заметно огорчился. Несколько минут просидел в раздумье... И все поняв, продиктовал в дневник следующее: «7 августа. Послано письмо на Алтай игуменье Людмиле. Пишу чужой рукой. Свои руки не владеют».
«Трудно было старцу сразу примириться с болезнью — сильно тосковал, почти совсем умирал, приходилось утешать и успокаивать его», — вспоминает Ольга Серафимовна Дефендова.
Но одним параличным состоянием испытания старца-святителя не окончились, кроме того, он стал ощущать нестерпимый зуд во всем теле, а главное, переживал душевную муку от мыслей о безнадежности собственного спасения.
Этот род внутреннего страдания нередко посещает незадолго до смерти благочестно поживших людей, и бывает не без влияния врага рода человеческого: нечем ему уже досадить подвижнику, все терпеливо понесшему: и скорби, и гонения, и большие подвиги, труды и телесные болезни. Тогда дух злобы начинает внушать ему помыслы: «А все же тебе нет спасения, все равно ты погибнешь и не увидишь дверей райских...»
Вот эту-то безнадежность пережил и наш святитель. На нее он жаловался своим духовным друзьям, усердно прося за него молиться. На лице и в глазах старца отображалась в то время сердечная мука. Хотелось его ободрить, утешить, но слова не находилось, ибо то, что можно было сказать, он сам хорошо знал. Тут требовалось большее — нужно было Божие вмешательство, чтобы разрушить упорное адское внушение. Только благодать Господня в силах была его отъять, развеять. И это произошло. Святитель постепенно успокоился, затих и перестал нравственно терзаться, благодаря постоянной молитве, соборованию и частому причащению Святых Тайн.
Молитва при одре недугующего старца против прежнего ничуть не уменьшалась, а, наоборот, еще более усилилась. К соборованию он прибегал каждый раз, как постигала его новая болезнь. Я имел счастье почти всегда принимать участие в совершении над Владыкой этого Таинства, после которого он оживал и чувствовал себя бодрее душевно и телесно.
Кстати, отметим здесь воззрение митрополита Макария на Святое Елеосвящение, которое, по его мнению, не должно повторяться в продолжение одной и той же болезни. Пособоровался один раз — ожидай улучшения или же смерти, и не стремись принимать вторично то же Таинство, оно милостью Божией свое дело совершит. Это не то же, что служение молебнов и принятие других благодатных средств. К тем, чем чаще прибегаешь в болезни, тем спасительнее.
Что касается Святого Причащения, то, как мы выше говорили, митрополит Макарий принимал Святые Тайны по воскресеньям, когда же заболел — три раза в неделю, а потом ежедневно.
Удивительное смирение проявил при этом Святитель: постоянное причащение он считал для себя большим дерзновением и просил по сему поводу у нашего недостоинства совета и указания. Мы с любовию и радостию одобрили его намерение каждый день приступать к Святой Чаше, что он и начал исполнять.
Вначале, однако, старец смущался. Бывали случаи, когда утром он начинал беспокоиться и объяснять домашним, что нельзя так часто приобщаться, так как для этого нужна особенная чистота жизни и подготовка, а он плохо выслушал правило и тому подобное. И только при напоминании о плохом состоянии его здоровья и совете епископа Арсения соглашался и благоговейно вкушал Пречистое Тело и Кровь Христову, оставаясь всегда после того утешенным и удовлетворенным.
Так в течение последних трех лет жизни, вплоть до дня блаженной кончины, наш архипастырь ежедневно соединялся в Святых Тайнах со Христом Спасителем, приготовляя свою душу и плоть для Жизни Вечной.
В болезни Владыка часто исповедовался у обительского духовника иеромонаха Софрония. Перед тем обычно волновался, просил у всех прощения, надевал епитрахиль, поручи, малый омофор и, взяв свою книжку, читал по ней мелко написанное перечисление грехов. После разрешения всегда чувствовал себя легко и старался чем мог отблагодарить отца духовного: заранее просил приготовить ему кошелек с деньгами и, если таковых в нем не оказывалось, огорчался, и лишь тогда успокаивался, когда предлагали ему подарить что-либо другое: чай, сахар, белье и прочее.
Исповедь Святителя производила на отца Софрония сильное впечатление: он выходил растроганный, весь в слезах.
«Какое смирение у Владыки, — скажет, — какое самоукорение! Вот где уроки для нашей жизни».
Иногда среди ночи, почувствовав себя плохо, старец горел желанием исповедоваться, но не решался беспокоить иеромонахов и с нетерпением дожидался утра, часто призывая дежурную сестру, которой говорил: «Боюсь заснуть, как моя матушка».
Свою болезнь Владыка переносил просто и никогда не роптал. Окаявание, самоукорение, печаль, воздыхание о грехах и молитва не оставляли его ни на минуту. Он много скорбел о прошедшей своей жизни, страшился будущей участи и не хотел умирать, нередко повторяя: «Не готов я. Какой ответ дам Богу, что отвещаю, чем оправдаюсь? Добрых дел не имею, а все сделанное не мое».
— Господи, помилуй, Господи, помилуй, — жалобно тянет страдалец.
— Владыка святый, может быть, Вам что-нибудь надо? У Вас, наверно, сильная боль? Отчего Вы так ужасно стонете? — спросит его сестра Ольга Серафимовна.
— Матушка моя, — ответит он, — ты не беспокойся и не расстраивайся, ведь я молюсь. И не за себя скорблю — я грешный человек и достоин всякого наказания, а за Русь, за Церковь Православную, за всех скорблю!
— И трудно было тогда утешить старца, — передает Ольга Серафимовна, — а если найдешь, что сказать ободряющего, то благодарности не было границ.
— Спаси тебя Господи! Успокоила меня, — ласково проговорит Святитель и тут же начнет укорять себя:
— Как надо вовремя разгонять печаль. Плохой я монах — падаю духом.
Сам Владыка, бывало, сокрушался, а если станешь говорить ему про свои немощи, отчаешься в спасении, то взволнуется, возвысит голос и начнет убеждать: «Что ты, что ты, Господь с тобой! Милосердие Божие так велико, что Сына Своего Единородного Бог отдал для спасения нашего. Не унывай, все спасемся. За нас Распятый Кровь Свою пролил».
— А зачем же Вы тогда скорбите? — осмелишься иной раз возразить старцу.
— Эх, матушка, — ответит Святитель, — мое дело другое, с меня больше спросится.
Перед каждым первым октября, днем своего рождения, Владыка особенно тревожился и ожидал смерти, так что окружающие проводили этот праздник в большом беспокойстве. Старец иногда настолько плохо себя чувствовал, что прямо заявлял: «Я умираю, приготовьте мне смертную рубашку».
Зато день Ангела, 19 января, приносил всем радость. Торжественно совершалось соборное богослужение с чтением акафиста преподобному Макарию, специально составленного одним боголюбивым московским иереем на память нашему архипастырю, который в этот день был особенно весел лицом и покоен.
Приходил Угрешский настоятель и братия, приезжали из Москвы духовные друзья и почитатели. Всем устраивалась трапеза.
Большое утешение и оживление в жизнь Угрешского заточника внес приезд архиепископа Иннокентия Бийского, трудившегося пятьдесят три года в Алтайской Миссии[39].
По видимости простая случайность соединила обоих святителей, но для верующего человека ясно, что произошло это по Промыслу Божию.
Архиепископ Иннокентий, проведший девять месяцев в заключении, очутился в московской Бутырской тюрьме. Выпущенный оттуда, он искал себе пристанища и, обессиленный бесплодными поисками, старый, больной, едва добрел по указанию добрых людей до Донского монастыря, где находился в заточении Святейший. Случилось так, что в это время сестра Ольга Серафимовна ожидала выхода Патриарха на прогулку по стене обительской ограды, этому дозволенному для него месту. Увидав сверху какого-то старца-архиерея и узнав в нем Бийского архиепископа Иннокентия, Святейший велел Ольге Серафимовне взять его с собой и отвести в Угрешу к митрополиту Макарию.
Так, почти чудесно произошло свидание двух святителей, более полувека подвизавшихся на одном поприще. Радости их не было конца, начались воспоминания о прошлом, разговоры на алтайском языке и тому подобное.
Поселившись у нашего Владыки, маститый восьмидесятилетний старец сделался постоянным его собеседником, а кроме того, стал помогать в церкви петь, читать и служить. Такая совместная их жизнь продолжалась, пока больной святитель не отошел ко Господу.
Мы сказали, что не без воли Божией произошло соединение друзей-архипастырей. Да, это так! Митрополит Макарий, как начал своё служение Богу на Алтае, так и закончил его на том же посту, получив за пять лет до смерти звание митрополита Алтайского не номинально только, но и фактически. Он рассматривал бумаги, отправлял на Алтай миссионеров, хиротонисал епископов, имел около себя помощника по управлению Бийского архиепископа, являющегося главным наблюдателем Миссии.
Кроме того, приехала в Угрешу любимая духовная дочь Владыки, чемальская игумения Людмила, также привезшая с собой частицу Алтая. Стали иногда совершать всю службу на алтайском языке. Словом, в утешение больному старцу вокруг него образовался маленький уголок Алтая.
Этим Господь как бы скрасил предсмертные годы жизни Святителя, стремившегося до последнего вздоха работать на благо Церкви Православной.
«Вот я еще могу быть полезным Алтаю», — воодушевленно говорил Владыка, посылая туда миссионера или хиротонисуя нового епископа.
Больше того, не теряя надежды на поправку здоровья, он до конца все собирался ехать в свою любимую Улалу. С таким намерением и умер, иногда заговариваясь в болезни: «Лошадей-то поскорее подавайте, собирайтесь все... Там верхом придется перебираться на переездах; ну я вас научу. Вот Владыку Иннокентия я сам учил, а то все горбился. Скажешь: сидите прямо, и выпрямится. Думаю — мы с ним не забыли верховой езды. Только бы до Люберец[40] добраться, а там — свой путь!»
«Алтай, дорогой, родной Алтай!» — взывал, бывало, старец, и уже одно воспоминание о нем бодрило его дух. Алтаю Святитель, кажется, готов был все отдать, все принести в жертву — и жизнь, и молитву. Надо было видеть, с каким чувством возлагал он свои святительские руки на головы хиротонисуемых для Сибири епископов: Николая, Сергия, Хри<...> — чтобы понять всю любовь и привязанность его к своему ничем не заменимому Алтаю.
После удара митрополит Макарий не мог уже служить в монастырском соборе, сократил письменные занятия, но продолжал духовно бодрствовать. Оставалось: общение с духовными людьми, старческие наставления и, как пример для других, его святая жизнь.
Несколько раз посещал больного Святейший Патриарх, оказывая ему искреннее уважение, и наш старец был расположен к Первосвятителю России. После того, как Святейший утвердил его в звании митрополита Алтайского, все тяжелые недоразумения, создавшиеся в связи с изгнанием Владыки из Москвы, забылись.
Оба они в праздники Рождества Христова, Пасхи и во дни Ангела того и другого обменивались взаимными приветствиями в весьма благожелательных выражениях.
Часовня на месте явления иконы святителя Николая в Николо-Угрешском монастыре |
Последнее служение Святейшего в Угрешском монастыре было 9 августа 1924 года, когда здесь ежегодно совершается празднество в память явления чудотворного образа Святителя Николая.
В этот же день Святейший побывал в келье маститого, почти девяностолетнего собрата, снялся с ним и как бы навсегда простился, так как это было действительно последнее их свидание. Замечательно здесь было еще и то, что Патриарх пожелал остаться со старцем наедине. Все присутствовавшие вышли, и при закрытых дверях у двух великих иерархов произошло какое-то объяснение. Нам думается, что они испросили друг у друга прощения.
Когда скончался Святейший, наш еще живой старец, забыв про свою болезнь и неспособность передвигаться, собрался ехать на отпевание. В нем, очевидно, заговорил вечно живой, неумирающий дух и глубокое уважение к почившему.
Не раз навещал больного архипастыря и митрополит Петр, который, сделавшись Патриаршим Местоблюстителем, почел непременным долгом побывать у старца и испросить благословения на новое, в высшей степени ответственное свое служение. Владыка с любовию принимал его, отзываясь о нем, как о человеке достойном, простой души, и в знак расположения подарил ему свой белый клобук.
Святой Патриарх Тихон в гостях у Митрополита Макария
Слева направо: Епископ Арсений (Жадановский), Архиепископ Бийский Иннокентий, Митрополит Макарий (в центре), святой Патриарх Тихон
Несмотря на паралич, митрополит Макарий продолжал сохранять здравый ум и рассуждение, не повредились у него также зрение и слух.
В церковной жизни в это время наступили нестроения, появилась «Живая Церковь», начались колебания и отступления от чистого Православия. Многие, ища разъяснения недоуменных вопросов, обращались к старцу-святителю,, и он давал всегда твердые и определенные ответы.
Одни спрашивали: «Вот теперь Церковь разделилась на красную и Православную: К какой нам примкнуть?»
«Как разделилась? — возражал Владыка. — Этого не может быть. Я знаю одну только Церковь — Православную, которая всегда едина и неделима. Не Церковь разделилась, а люди от единой Церкви отходят».
Другие вопрошали: «Ныне время церковной смуты, и не знаешь, где искать истину. Мы остались без главы. Архиереев нет, кого слушать?»
«Как кого? Разве у вас не определилось Вселенскими Соборами и всей двухтысячелетней жизнью Церкви православное сознание? Его и следует держаться, а Глава Церкви — Архиерей Христос. Он правит Церковью, Его и подобает слушаться».
Когда по обстоятельствам времени многие наши епископы не были на своих местах и ощущался в них недостаток, на вопрос, нужно ли посвящать новых, старец отвечал: «Не надо этого делать, пока остаются в живых те, которые законно занимали эти архиерейские кафедры».
На современный же порядок вещей имел такой взгляд: из всего совершающегося видно, что так угодно Господу и никто и ничто не может изменить Божия о нас определения. Теперь настало время, когда с радостью нужно ждать «смертушки».
Посетил однажды Владыку племянник, перешедший в «Живую Церковь». Святитель не принял его, хотя и просил домашних сказать ему привет и накормить обедом.
Приехала новая игумения, сочувствовавшая «Живой Церкви». Никому не сказав об этом, она взяла у Владыки благословение и преподнесла просфору и дары. Когда же Святитель узнал о ее исповедании, то велел все принесенное уничтожить, а просфору сжечь.
Как-то раз явились представители от духовенства «Живой Церкви» с намерением обманом получить от Владыки подпись на какую-то бумагу, рассчитывая на его крайне болезненное состояние. Долго они в чем-то убеждали старца, предварительно попросив выйти из кельи посторонних свидетелей, уже подносили ему чернила и ручку, но ничего не добились. Старец остался непреклонным в своих православных взглядах и не дал никакой подписи.
Вообще года за два до смерти митрополит Макарий был особенно углублен в себя и отвечал только на вопросы, относящиеся к духовной жизни. Современных же и церковных тем сам не касался и не хотел слушать, когда другие заводили речь о текущих событиях. Не до того было уже старцу, который внутренне готовился к переходу в другую, загробную жизнь.
Простые сердцем люди и духовные друзья понимали это и старались не беспокоить Святителя расспросами и исканиями совета, довольствуясь лишь его дорогим благословением, которое всегда сопровождалось молитвенным благожелательством и вручением на память иконки, крестика и тому подобного.
Мысли о смерти заставляли Владыку часто вспоминать о подаренном ему иеромонахом отцом Гурием гробе, который стоял в кладовке, прилегающей к террасе.
Совершая прогулку по террасе на передвижном кресле, старец иногда спрашивал: «А где мой гробик? Подвезите меня на него посмотреть». И трогал его своей рукой, интересуясь тем, как ключ запирает замок.
Когда перевозили Святителя из Угреши в Котельники, он увидел, что выносят на подводу и его гроб, и заметил: «А вот и он едет с нами, это хорошо. Ничего больше не надо человеку, кроме такого гробика, а мы все суетимся».
Часто, глядя на могилки, расположенные против террасы, старец умилялся тому, с какой заботливостью они содержались, и, качая головой, с грустью говорил:
— А моя могилка кем-то будет хранима? Прилетит ли на нее птичка, пропоет ли песенку?
— Что Вы, Владыка святый, — скажет ему Ольга Серафимовна, — кто же оставит Вашу могилку? Да и не надо так скоро умирать.
А он ответит:
— Нет, я чувствую, что скоро умру. Зачем мне жить? Я стал теперь всем в тягость: служить не могу, ничего не делаю...
— Слава Богу, Вы уже довольно потрудились на своем веку, дорогой Владыко, — начнет успокаивать Ольга Серафимовна, — пора и ручкам отдохнуть.
— Ну, слава Тебе, Господи, утешила меня, а то я заскорбел, — закончит разговор старец.
Посещали иногда нашего святителя и духовные озарения, особенно во время сна.
— Иной раз встанет такой бодрый, радостный, и объявит: «А я сегодня всю ночь Пасху пел!» А то и на самом деле в ночной тишине затянет «Христос воскресе...» — и с этим же приветствием утром встретит всех домочадцев.
Незадолго до своей кончины старец собирался все куда-то ехать. «Везите меня наверх!» — повторял он много раз.
Светильник веры и благочестия, митрополит Макарий, изнуренный злостраданиями и болезнями, очевидно догорал, как свеча, на много лет пережив предельный возраст, обозначенный пророком Давидом: «Дние лет наших, в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь...» (Пс.89:10). Нашему же старцу минуло девяносто лет. Окружавшие его давно со страхом ожидали конца, который мог произойти при всяком неблагоприятном толчке. Так и случилось: Владыка захворал воспалением легких, по-видимому, от недостаточной температуры тепла в своей келии при наступивших сильных морозах.
Когда приехали сообщить мне о критическом положении больного, я был уже как бы предуведомлен, увидев накануне во сне Владыку, который прощался со мной, обнимал меня и лобызал. Я поспешил к умирающему, уже несколько дней не принимавшему пищи и переставшему говорить.
Когда доложили о моем приезде, старец открыл глаза и внятно произнес: «А где он?» И это были последние слова великого архипастыря. Подойдя к его постели, я уже ничего не услышал, а только увидел устремленный на меня ласковый взгляд.
Опасное положение больного заставило нас с архиепископом Иннокентием и другими собравшимися московскими пастырями немедленно приступить к Святому Елеосвящению. Было около двенадцати часов дня, 16 февраля [1926 года].
Соборование прошло благополучно. Владыка оставался с открытыми глазами, сам держал свечу, и, видимо, сознавал все происходящее. Мне было предоставлено помазывать его. По совершении Таинства каждый из участников получил что-либо на память из вещей старца. На мою долю досталась черная бархатная ряса, которую он любил надевать.
В пять часов вечера отправлена была всенощная священномученику Ермогену, празднуемому 17 февраля. Архипастырь лежал в продолжение ее тихо, спокойно, с удовлетворительным пульсом. После службы все вышли из комнаты, думая дать Святителю ночной покой. Но не прошло и получаса, как оставшаяся при больном сестра милосердия выбежала и объявила: «Идите же скорее, Владыка кончается, пульс слабеет!»
Все бывшие в доме, числом около шестнадцати человек, приблизились к одру умирающего и опустились на колени, а мне предложили читать отходную. Поместившись у изголовья архиерея Божия, неспешно, раздельно выполнил я это, и, когда окончил, Святитель еще продолжал дышать, хотя уже и с замедлением.
Присутствующие, стоя на коленях, продолжали молиться в ожидании кончины праведника: кто призывал на помощь Божию Матерь, взывая: «Богородице Дево, радуйся», кто шептал: «Живый в помощи Вышняго...» — или же «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...» — а кто своими словами из глубины сердца взывал ко Господу.
В такой исключительной обстановке как бы в созерцании происходящего таинства смерти пробыли мы еще около получаса. Я решился тогда прочитать вторую отходную, положенную на скорейшее разлучение души с телом, и едва я кончил, как святитель Божий, глубоко вздохнув, тихо предал дух свой Господу...
Глаза его остались полуоткрытыми, и я, недостойный и грешный, прикрыл их до будущего славного Пришествия Христова и Общего Воскресения.
Чьи же и какие глаза прикрыл я? Того, кто на своем веку выразил много ласки, привета духовным чадам и особенно детям; того, кто видя красоту природы — небо с миллиардами звезд, землю, изобилующую горами, лесами, долинами, — неоднократно радовался; того, кто обратил к свету Евангелия простых сердцем алтайцев; того, кто составил много полезных поучений, наставлений и переводов на инородческие языки слова Божия; того, чьи глаза более шестидесяти лет созерцали Тело и Кровь Господни при частом усердном и глубоко проникновенном служении Божественной литургии.
Я закрыл глаза Святителя, у которого недостоин лобызать и ноги, так долго потрудившиеся на святительском поприще!
В молитвенной тишине, без лишних слез и рыданий, серьезно и спокойно все роздали поклонение почившему и вышли из кельи.
Мы же, священнослужители (собственно четверо: я и три игумена — Аркадий[41], Сергий, послушник Владыки Иннокентия, и Никон, приехавший из Вятки), приступили к опрятанию тела: натерли маслом, одели чистое белье и подрясник, посадили на кресло и облачили в полные архиерейские одежды при чтении положенных при этом стихов.
Когда одета была митра и вложены в руки почившего зажженные дикирий и трикирий, поддерживаемые с двух сторон игуменами, я громогласно произнес: «Да возрадуется душа твоя о Господе, облече бо тя в ризу спасения и одеждою веселия одея тя». Вслед за этим мы, пропев «Тон деспотин» и «Ис полла эти, деспота», возложили благолепно приукрашенного святителя на свои руки и перенесли на приуготовленный стол.
Обыкновенно, когда умирает епископ, собирается в большом количестве старшее руководство, приходят протодиаконы, иподиаконы и хор певчих, и весь описанный нами церемониал совершается в торжественной обстановке. У нас же все вышло очень просто и смиренно, тогда как мы приготовили к погребению такого святителя, которому должны были принадлежать сугубые честь и слава.
Затем мы отворили двери и разрешили всем войти и помолиться о почившем. Началась первая панихида. В служении ее принял участие архиепископ Бийский Иннокентий. Тут же последовало и чтение над гробом священнослужителями Святого Евангелия, перемежавшееся с панихидами, вплоть до выноса тела в храм в пять часов вечера 18 февраля.
На другой день, 19 февраля, заупокойную литургию и отпевание совершал тот же архиепископ в сослужении шести епископов и семидесяти девяти священнослужителей, прибывших, главным образом, из Москвы. Сказано было два слова: одно протоиереем Владимиром Феодосеевым — общего содержания, о значении смерти для христиан и будущем Воскресении и прославлении тел, другое — архиепископом Иннокентием.
Владыка Иннокентий говорил:
Блажени мертвии, умирающие о Господе!
Утешительно видеть добрую жизнь, благословенную долголетием, потому что одно из благословений Божиих: «...долголетен будеши на земли...» (Исх.20:12)
Но вот и благословенное долголетием поприще жизни нашло свой предел; странствование христианской души, взыскующей града грядущего, завершилось, отворилась тайная дверь вечности, и душа скрылась в ней, оставив здесь, как в преддверии дома оставляют одежду, лишь бренное тело, дабы над тем, что в нем есть от ветхого Адама, исполнился древний суд: «...земля еси, и в землю отидеши» (Быт.3:19).
Что же теперь там, за затворенными для нас дверями вечности? Какую весть можем дать об отошедшей туда душе ее присным и знаемым, которые, конечно, неравнодушны к разлучению с ней, хотя и были к тому приготовлены немалым временем? На что укажем в подкрепление и утешение продолжающим земной подвиг в вере и благоделании, с большими или меньшими трудами и скорбями?
Был глас с небес, и его слышал Тайновидец и дает его слышать и нам: «...блажени мертвии, умирающии о Господе отныне; ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих, дела бо их ходят вслед с ними» (Откр.14:13).
Слышите — «блажени умирающие», но не все, а только «умирающие о Господе»; умирающие почиют, но не все, а только те, которым обещает сие Дух Божий, которых дела ходят вслед за ними.
Кто же суть «умирающие о Господе»? Без сомнения те, которые жили о Христе Господе, облекшись в Него верою и прощением, таинственно питаясь его Живоносным Телом и Кровью, уготовляя Ему в себе обитель любовию к Нему.
Какие же дела «ходят вслед» за умирающими о Господе? Конечно, не дела плоти, тлеющие и растлевающие, не дела земной корысти и чувственного самолюбия — мертвые и умирающие, но живые дела духа, дела покаяния, веры, любви к Богу и ближнему. А таковыми делами и была преисполнена вся жизнь почившего.
Справедливость требует сказать, что большая часть его жизни была подобна реке, которая долго течет между берегами пустынными, ведомая немногим, хотя обилием вод своих могла бы служить на пользу стране.
В самом деле, что мы видим? Вначале (и не малое время) послушник захолустной обители в горных дебрях Алтая, потом учитель бедных инородческих детей, затем настоятель убогого миссионерского стана — вот разные виды служения, в которых прошла большая часть жизни почившего. Служения неименитые, если сравнить их с последующими. Но самая строгая справедливость требует сказать при сем, что каждое из мест, на кои ставился почивший, тотчас возвышалось от лица его и обращало на себя общее внимание. Не только собратия по званию, не только начальники и архипастыри, но самые инородцы почитали его одним из редких людей своего края. Скажем более, последние благоговели перед своим пастырем, всего себя отдавшим на служение им, на обращение их из пагубной тьмы язычества к спасительному свету веры Христовой, возвещавшим им Божественные евангельские истины родным их языком, утверждавшим в этих истинах живыми поучениями и в храме, и в школе, и у домашнего их очага, учившим словом, а еще более примером своей богоугодной жизни.
Да послужит же сие уроком и утешением тем, кои позволяют себе малодушно сетовать на невысокую долю своего звания и служения. Человек истинно достойный виден во всяком звании, высок на всяком месте. И сто крат лучше, когда человек выше места, нежели когда место выше человека.
Многолетнее и доблестное служение почившего делу спасения полудиких кочевников Алтая, Господу споспешествующему, увенчалось желанным успехом: многие и многие из заблудших горохищных овец усердием и молитвами доброго пастыря введены в ограду стада Христова, что, конечно, не могло укрыться от благопопечительного взора предержащей власти церковной. И вот смиренный труженик на дальней ниве Христовой в воздаяние его апостольских трудов поставляется на святительский свещник церкви Томской.
Может быть, почивший не раз взывал в душе своей ко Господу: «И кто есмь аз, Господи, яко возглаголах тако о рабе Твоем». Но покорный судьбам Промысла, он, хотя уже с ослабевшими силами, бодрственно является на новой духовной страже. И как начинает ее? Как бы бдел и подвизался еще только в первый раз.
На что только ни обращалось его пастырское внимание и попечительность! С каким усердием спешили в тот храм, где, окруженный не столько величием своего сана, сколько доблестью пастыря-отца, совершал он богослужение! На чьей главе из присутствовавших в храме, как бы они ни были просты и малы, не опочивало его благословение? А заботы и думы о дорогой для него Алтайской Миссии и здесь не оставляли избранника Божия — он был главным руководителем, душой ее и в это время.
Таким же неутомимым и самоотверженным тружеником, таким же пресветлым светильником Церкви остался почивший и тогда, когда волею Провидения возведен был на святительскую кафедру первопрестольной столицы. Но тут, на новом и высоком поприще служения, непостижимый в своих путях Промысл Божий посылает ему всем известное тяжкое испытание, заставившее его быть не у дел и искать себе покоя в Николо-Угрешской обители.
К тому же елей жизни видимо и быстро оскудевал в светильнике от самой яркости прежнего свечения. Немощная плоть не могла постоянно до конца следовать за порывами и напряжением бодрого и неусыпного духа. Наступило последнее поприще болезней и злостраданий, так что почивший мог взывать ко Господу словами Давидовыми: «Спаси мя, Боже, яко внидоша воды до души моея» (Пс.68:1), «одержаша мя болезни смертныя...» (Пс.17:5), «пострадах и слякохся до конца...» (Пс.37:7)
Таким образом, обозревая земное странствование почившего в Бозе архипастыря, что мы видим? Видим следы особенного Промысла Божия, ознаменовавшего себя в жизни покойного разительной противоположностью путей своих. С одной стороны, представляется в ней высота сана и звания, о коей почивший большую часть жизни своей не мог и помышлять, с другой — такое великое испытание!
При столь разительной противоположности земного жребия своего почившему надлежало иметь сугубую силу духа: одну, дабы не поникнуть под неожиданной высотой сана и звания своего, другую, дабы мужественно перенести тяжесть великого испытания. И, благодарение Господу, он имел эту сугубую силу.
Златый кидар первосвятителя ничем не омрачен на главе почившего: ложе многострадального Иова ни разу не огласилось воплем и ропотом малодушия. В мрачные дни печали, как и в светлые дни радости, являлась одна и та же вера, «николиже сумняшася», и одна и та же любовь, «николиже отпадающая» (1 Кор.13:8).
Когда окружающие выражали скорбь и сожаление, он, если не языком, то взором вещал: «...аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим...» (Иов 2:10); «...буди имя Господне благословено (во веки)» (Иов 1:21). Таким образом, и одр болящего был поучителен не менее кафедры проповедовавшего.
Всеправедный и Всеблагий Господь да помянет во Царствии Своем благоговейно почившего святителя, преподающего нам назидательный урок от гроба своего: урок веры, любви и терпения, урок смирения и преданности Богу. А апостольские труды среди инородцев, не ведавших Спасителя нашего, многолетнее ревностное служение Святой Церкви и особенно многострадальные последние годы жизни да удостоят окончившего земное поприще архиерея Божия нетленного венца в обителях вечных Царя Небесного. Аминь.
В храме за заупокойной литургией и отпеванием присутствовали одни лишь почитатели Святителя, так сказать, рабы Божии, и не наблюдалось большого стечения народа. Да и вообще вся картина погребения Владыки производила впечатление, что хоронят обычного архиерея, а не апостола Алтая, совершившего великое дело на земле.
Причиной этому были обстоятельства времени, неосведомленность многих о кончине Святителя и отчасти весенняя оттепель. Но мы склонны видеть тут нечто другое: очевидно, Господь всю славу для митрополита Макария отложил до будущего, на Небеса, куда он взойдет уже во всей чести апостольского своего звания и где станет наряду с учениками Христовыми, в земной жизни которых, прежде всего, должны исполняться слова Спасителя: «...раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его» (Ин.13:16); «Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего: довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его...» (Мф.10:24-25). Христос был погребен немногими, но зато нежно любившими Его учениками. И гроб митрополита Макария окружали лишь верные ему духовные дети, глубоко ценившие его жизнь и труды.
Митрополит Макарий на смертном одре
Похоронили нашего Владыку в ограде местной Котельнической церкви[42]. При опускании тела в могилу произошло некоторое случайное обстоятельство, невольно обратившее на себя внимание. Гроб нужно было запереть ключом на замок, который перед этим проверяли и нашли в исправности, а тут он как бы отказался служить и, сколько ни вертели, не запирался. Пришлось опустить гроб в могилу незапертым.
Некоторые из присутствующих по этому поводу громко заявили: «Как и подобает Владыке Макарию быть не спрятанным, ибо дело о нем на земле еще не окончено»[43].
См. также: |
[1] Вероятно, ошибка: Андрей Иванович Парвицкий просил места дьячка, более почетного, чем пономарское; к церкви села Верх-Ануйского он был переведен пономарем.
[2] Благовещенский Чулышманский миссионерский мужской монастырь, в шести верстах от Чулышманского стана Алтайской Духовной Миссии, был учрежден в 1879 году.
[3] Вероятно, Владыка Арсений «суммировал» сроки пребывания будущего митрополита Макария в Чулышманском монастыре. Поступив на службу в Алтайскую Духовную Миссию, Михаил Андреевич Невский в 1855-1857 годах служит псаломщиком в Улалинской церкви и учителем церковного пения в Улалинском училище, с 1857 года он рясофорный послушник проектируемой в Чулышмане обители. После пострига и иерейской хиротонии в марте 1861 года иеромонах Макарий направляется на миссионерское служение в Чемальский стан, затем вновь в Чулышман (для устройства монастыря и на дело проповеди), в Улалу и в Чопош. В 1864-1866 годах он занят печатанием богослужебных книг на алтайском языке в Петербурге, с июня 1868 года по декабрь 1869 года работает в Казани над грамматикой алтайского языка, затем служит в Улале и Чопоше; в 1875 году он назначается помощником начальника Миссии.
[4] С 1932 года город Горно-Алтайск.
[5] В то время начальник Алтайской Духовной Миссии.
[6] Преосвященный Порфирий (Соколовский), в 1861-1864 годах епископ Томский и Енисейский.
[7] По новой орфографии: Чепош; так же и во всех производных от него словах.
[8] Над грамматикой алтайского языка иеромонах Макарий (Невский) работал совместно с известным востоковедом профессором Н.И.Ильминским.
[9] Литургия на татарском языке впервые была совершена иеромонахом Макарием (Невским) для говевших воспитанников крещено-татарской школы в 1868 году.
[10] В сан игумена иеромонах Макарий (Невский) был возведен в 1871 году.
[11] Архимандрит Владимир (Петров) — начальник Алтайской Духовной Миссии в 1865-1880 годах; скончался в сане архиепископа Казанского и Свияжского в 1897 году.
[12] Сборник духовных песнопений. — Примеч. авт.
[13] Чемальская женская община с приютом и школой для детей-сирот была образована в 90-е годы XIX века; торжественное открытие общины состоялось 1 мая 1911 года.
[14] В 1855 году Катунский остров был освящен Томским епископом Парфением (Поповым) во славу Живоначальной Троицы и Иоанна Крестителя; выстроенная первыми миссионерами церковь впоследствии была заключена в футляр.
[15] Приведенные здесь краткие биографические сведения о митрополите Макарий сообщены нам Преосвященным Иннокентием, архиепископом Бийским, которому и приносим сердечную благодарность. — Примеч. авт.
[16] Сакелларий — священник, заведующий ризницей в церкви.
[17] Из Успенского собора Московский митрополит следовал в Архангельский собор, из Архангельского собора — в кафедральный Чудов монастырь, затем в Чудовские митрополичьи покои, после чего отправлялся на Троицкое подворье.
[18] Ср.: «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал» (Ин.1:9-10).
[19] Первая лепта в нотном изложении. 2-е изд. Томск, 1902. 137 с; Лепта вторая. 3-е изд. Томск, 1903. 120 с.
[20] Имя Ольги Серафимовны Дефендовой часто будет встречаться в нашем очерке. Это была сестра, по усердию служившая на Угреше престарелому архипастырю до самой смерти. — Примеч. авт.
[21] В № 2 «Московских церковных ведомостей» за 1915-й год рассказывается о проведении вечера Рождественской звезды для детей-сирот.
Зал дома призрения был украшен золотистой звездой, подвешенной к потолку. Вечер начался пением тропаря и кондака праздника, затем последовало исполнение гимна, чтение и пение патриотических произведений. Верейский епископ Модест сказал детям слово и предложил интересный рассказ. На празднике детям были розданы гостинцы.
[22] Явившись в сопровождении солдат в покои митрополита Макария, Львов с неприличными окриками и угрозами потребовал от него прошения об отставке; вскоре за этим последовало формирование нового Синода, и более двадцати архиереев были лишены кафедр, изгнаны, опозорены без суда и следствия.
[23] Книга Правил святых апостол, Святых Соборов Вселенских и Поместных и святых отец. М., 1901. С.398.
[24] Там же. С.268.
[25] Выписка из газеты «Церковность» за 1917-й год (№ 337). — Примеч. авт.
[26] В 1920 году Владивостокский архиепископ Евсевий (Никольский) был возведен в сан митрополита Крутицкого.
[27] Николо-Угрешский монастырь под Москвой был основан святым благоверным князем Димитрием Донским по возвращении с Куликовской битвы.
[28] Всероссийский Поместный Собор открылся 15 августа 1917 года.
[29] Служебник. М., 1914. С.458.
[30] Там же. С.459.
[31] Видимо, письмо было написано престарелым митрополитом Макарием в течение ряда дней, на что указывают две разные даты в начале и конце письма.
[32] Речь идет о присвоении титула Московского митрополита святителю Тихону, в то время архиепископу Московскому и Коломенскому.
[33] Неточная цитата: «И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных сократятся те дни» (Мф.24:22).
[34] Неточная цитата: «Иже бо аще напоит вы чашею воды во имя Мое, яко Христовы есте, аминь глаголю вам, не погубит мзды своея» (Мк.9:41).
[35] Неточная цитата: «Иже вас приемлет, мене приемлет...» (Мф.10:40).
[36] Вероятно, епископу Арсению (Жадановскому) и архимандриту Серафиму (Звездинскому), находившимся в Серафимо-Знаменском скиту.
[37] Вероятно, епископа Арсения (Жадановского) и епископа Серафима (Звездинского).
[38] В.В.Радлов (1837-1918) — известный востоковед, тюрколог.
[39] Архиепископ Бийский Иннокентий (Соколов) вступил на службу в Алтайскую Духовную Миссию в 1871 году, был благочинным миссионерских церквей. После пострижения в монашество — помощник начальника Миссии (в сане архимандрита), с 1905 года — епископ Бийский, впоследствии архиепископ Бийский и Алтайский; †1937.
[40] Железнодорожная станция близ Угреши. — Примеч. авт.
[41] Игумен Аркадий был преданным келейником митрополита Макария. Трогательно было, как он приукрашал и полагал на стол своего любимого Владыку, награждая его все время самыми нежными, самыми дорогими эпитетами. — Примеч. авт.
[42] В 1956 году тело митрополита Макария было перевезено в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру и похоронено в Успенском соборе.
[43] В течение года возносилась усиленная молитва о почившем архипастыре, а в дни сорокового, полугодичного и годичного поминовения, совершая богослужение при значительном собрании почитателей старца-святителя, архиепископ Бийский Иннокентий каждый раз говорил прочувственное слово. — Примеч. авт.
